Страница 7 из 57
Главное — судьба хлеба. А судьба Сони Соколовой разве не главное? В его работе все органически взаимосвязано, но человеческий, выражаясь казенным языком, фактор на первом месте.
Весь день перед глазами Николаева стояла сцена, созданная «творческим гением» Бориса Иванова. Комсомол—главная сила на целине, и использовать эту силу надо чрезвычайно осторожно, чтобы она шла только на пользу человеку и никогда — во вред.
На пользу ли Соне Соколовой пошла вся эта история?
Да и в чем выход, чем должны кончаться подобные истории? Не тревожить ни его, ни ее, не вмешиваться? Не предостерегать, не одергивать, не стыдить?..
Позиция невмешательства, равнодушия — всегда плоха, это бесспорно. Но вмешательство должно быть в высшей степени тактичным, деликатным, тонким, мудрым, тем более, что оно не от твоего частного имени, а от имени комсомола...
Соколовой лет восемнадцать-девятнадцать, не больше. Увлеклась, возможно, полюбила. Не успела разглядеть подлеца или, закрыв глаза, наделила его несуществующими достоинствами, поверила его лживым обещаниям, как было во все века. Может быть, и он ею увлекся сначала, но потом, как всякий подленький человечек, отрекся от нее. Да и всякий ли способен на великое чувство любви?
Все подобные истории, о которых Николаев слышал еще на студенческой скамье, вызывали у него злое уныние. Какая-то идиотская диалектика, где не сразу определишь, когда начинается дурное и кончается хорошее, да еще смотря с чьей точки зрения.
К вечеру Николаев подъехал к конторе совхоза «Изобильный». На деревянном крылечке сидела Соня Соколова, пытаясь загородиться от мира фанерным чемоданом. Она встретила Николаева доверчивым спокойным взглядом.
— Ничего не забыли?— Николаев кивнул на чемодан.
Соня в ответ махнула рукой, ничего, дескать, и показала еще маленький узелок. Николаев взял и чемодан, и узелок и понес в машину с неприятным чувством — ему казалось, что из конторы смотрят на эту акцию и комментируют на свой лад.
— Поторапливайтесь, Соня!
В последний момент на крыльцо вышел Иванов, подошел к машине. Ходил он тоже не просто, а помня об ответственности каждого своего шага. Он помнил – на него, как на комсорга, смотрят другими глазами, с него берут живой пример. Соня отвернулась. Николаев завел машину.
— Одну минуту, товарищ Николаев, надо решить еще один принципиально важный вопрос: чтобы совхозный секретарь комсомольской организации был освобожденным. Это необходимо сделать, товарищ Николаев. Вопрос надо решить безотлагательно. Огромный объем работ. «Боевые листки», производственные собрания, совещания, беседы, да и... вопросы морального облика.— Иванов повел подбородком в сторону Соколовой.— Можно и в «Комсомольскую правду» обратиться. Освобожденный секретарь — все-таки фигура! С ним и директор считаться будет, и секретарь парткома, и вообще!
— Я думаю, райком комсомола освободит вас,— ровно, холодно сказал Николаев.— От комсомольской работы.— И покатил, поехал на своем газике, увозя грешницу от неминуемой кары.
В дороге он заговорил с Соней, обдумывая каждое слово. Не спрашивал о прошлом, только о будущем — где она бы хотела работать, есть ли у нее в Камышном знакомые, останется ли она здесь или уедет, и какие у нее вообще есть просьбы к нему.
Его удручала односложность ее ответов — не знаю... нет... никаких... Она замкнулась, никому и ничему не верила:
— Соня, вам сейчас трудно, я понимаю, но все-таки надо верить людям, не все подлецы, не все негодяи.
— Я знаю...
И снова молчание, снова взгляд в сторону, в даль и прежний отрешенный вид.
— Соня, а книги вы читать любите?
— Да...
— Устанет человек, измотается, в беду попадет, а как возьмет в руки толковую книгу, сразу выпрямляется, начинает лучше думать о жизни, и новые силы к нему приходят. С вами так бывало?
— Всегда,— она впервые скупо улыбнулась.
–– А что вы читали в последнее время, если не секрет?
— «Замок Броуди».— Она посмотрела на Николаева, почему-то решила, что он не знает про такую книгу, и, чтобы не смущать его, на всякий случаи пояснила:— Английского писателя. Мало известного.
Николаев оценил ее добрые намерения.
— Кронина,— сказал он.—У него есть интересный роман «Цитадель». Про «Замок Броуди» я только слышал, но не читал. Ну, а вы, значит, находитесь под впечатлением, только-только прочли. И что вам особенно понравилось?
— Особенно?— переспросила она и пристально, изучающе посмотрела на Николаева.— Особенно вот это: «А поезд с невообразимой быстротой, как ракета, описал в воздухе дугу, прорезал мрак сверкающей параболой света и беззвучно нырнул в черную преисподюю воды, точно его и не было!
...В тот самый миг, когда первый слабый крик его сына прозвучал в хлеву ливенфордской фермы, его изувеченное тело камнем полетело в темную бурлящую воду и легло мертвым глубоко-глубоко на дне залива...»
До самого Камышного они молчали.
Ночь прошла спокойно. Женя не отходила от старика гипертоника, у которого был приступ стенокардии. На его багровой шее вздулись вены, его стоны путали Женю. К полуночи, после трех таблеток нитроглицерина, старик кое-как успокоился. Женя прилегла на кушетку.
Ночью, в тишине, в минуты относительного покоя ее всегда тянуло хотя бы кратко, наспех, но подвести итоги, выровнять свою жизненную линию, если она вдруг заколебалась, укрепить ее.
...В Камышный она приехала в конце июля, сразу после окончания медицинского училища. Сколько было волнений у папы с мамой, когда они ее провожали на целину, никто никогда не узнает. И тем более никто не узнает, каково было самой Жене в одиночестве оказаться в незнакомом поселке. Первые ночи она вообще не спала почти. Ее поселили в пустом общежитии МТС — все были на уборке, и ночью не к кому было бежать за помощью, если, не дай бог, что-нибудь случится. С наступлением темноты еще назойливей гудели моторы, машин, самых разных, становилось в два раза больше. Непривычная к новой обстановке, Женя засыпала только глубокой ночью и часто просыпалась в страхе — ночной сумрак комнаты вдруг пронизывал страшный белый столб света с улицы. Это проходили мимо автомашины. Ослепительные пятна фар медленно, колдовски продвигались по стенке, и видно было, как наспех, жиденько она побелена, затем срывались в темноту, словно обрубленные. Пахло бензином, соляркой, и до трех часов ночи гремел репродуктор на столбе возле райкома.
Женя крепилась из последних сил и не сбежала из пустого общежития только потому, что заранее готовила себя к лишениям (кстати сказать, к лишениям относилась нехватка жилплощади, а тут оказался ее избыток). В восемнадцать лет пора уже выходить с жизнью один на один. Больше всего Женя страшилась утерять веру в свои силы, самой себе показаться беспомощной.
На третью ночь в ее комнату стали ломиться пьяные парни. Они требовали какую-то Машку, били в дверь сапогами. Женя убежала через окно, оставив в комнате чемодан на растерзание. Она добежала до продуктового вагончика, где дежурил сторож с оружием в руках, обязанный охранять социалистическую собственность, но сторож не дежурил, а спал и ружье спрятал, чтобы кто-нибудь не подшутил. Убедившись, что погони за ней нет, Женя добралась до больницы и переночевала там на кушетке в ординаторской. Утром пошла в общежитие, представляя, какие там ужасные следы разгрома, но ничего ужасного не увидела, чемодан ее на месте под койкой, окошко раскрыто, словно свидетельствует о ее позорном бегстве, все на своих местах, похоже, что пьяные крики и стуки ночью ей просто-напросто пригрезились, примерещились от страха.
И все-таки она теперь решила, что бессмысленное мужество, всетерпение и всепрощение похожи на осужденное нашей эпохой непротивление злу. Нельзя с этим мириться. У каждого советского человека есть права. Вот почему Женя заявила главному врачу, что намерена получить квартиру, как молодой специалист.
— В общежитии вам не нравится?— спросил Леонид Петрович.— Мне сказали, вам выделили там отдельную комнату.