Снега метельные

После рейса Малинка зашел к Грачеву, у порога дол­го, упорно сбивал снег с валенок, словно только затем сюда и пожаловал, снял шапку, энергично расправил ее и, наконец, сказал, что на грузовик работать не пойдет, еще не все шарниры (он имел ввиду свои суставы) дей­ствуют, как положено. А во-вторых, лежа в больнице, он нашел свое настоящее призвание — рабо­тать медицинским шофером. Леонид Петрович не стал мучить парня и в тот же день подписал приказ о зачислении его на должность водителя санитарной машины.

Совсем недавно Малинка был на волосок от смерти. Совсем недавно приходили друзья-солдаты навестить его. И вот Малинка уже на ногах и собирается вместе с хи­рургом в путь, спасать больного. Он поднялся из бинтов, как из снега, и сейчас здоров, весел и готов похвастаться своим умением водителя и парня хоть куда.

Перед самым отъездом Женя позвонила в райком. Чего ей это стоило, сам Бог не дознался бы, если бы даже существовал. Но зато отъезжающих провожал Николаев. Ну и, само собой, Ирина Михайловна с Сашкой. Ирина стояла позади сына, положив ему руки на плечи, и маль­чишка звонко кричал:

— Женьча-каланча, не отморозь свой нос, приезжай скорей!

Николаев улыбался и поправлял накинутое на плечи пальто...

Женя смотрела вперед на дорогу и, наслаждаясь дви­жением, тихонько напевала – «Дорога, дорога, нас в дальние дали ведет. Быть может, до счастья осталось немного, быть может, один поворот».

Уже в сумерках проехали совхоз имени Горького. В поселке горели огни, ветер поднимал снег, озаренный светом, и казалось, это не снежинки разлетаются на ветру, а сама электрическая энергия. На дороге показа­лось рогатое шествие – шли парни и девушки, каждый нес на плече стул или табуретку кверху ножками.

— В клуб идут,— сказал Малинка,— там сидеть не на чем.

Он посигналил, молодежь расступилась, отошла к сугробам. По одному, как в почетном карауле, парни и девушки выстроились у обочины.

Почти возле каждого домика стоял трактор, как в прежнее время стояли кони. Гусеницы скрывались под снегом, и Жене думалось, что заметенным тракторам сейчас холодно и сиротливо. Им трудно молчать, пережи­дать долгую зиму, непогоду, хочется им взреветь, засиять огнями и рвануться вперед...

В «Изобильный» прибыли ночью и сразу — в больни­цу, в одинокий дом на краю поселка.

Операция тянулась долго и завершилась благополуч­но. Женя убирала инструментарий и устало думала, что в жизни все гораздо сложнее, чем в самых интересных книгах. Неизвестно, что ждет тебя завтра, послезавтра, через месяц или через год, с кем тебя столкнет судьба, а с кем придется расстаться. И самое интересное — это, ко­нечно, встречи. Неожиданные, с разными людьми. Когда-то летом она сделала прививку Николаеву, и ей в голову тогда не могло прийти, что они встретятся потом снова и даже гулять будут ночью по снежному полю.

После операции, уже в полночь, совхозная медсестра, молодая, пухленькая, хлопотливая украинка в короне черных кос, обвитых марлей, как чалмой, повела Граче­ва, Женю и Малинку к себе на квартиру.

Домовничал ее муж Ваня, молодой шустрый парень, похожий на полярного летчика, в верблюжьем свитере и толстых пестрых унтах. Ваня возился с сынишкой лет двух. Несмотря на поздний час, мальчонка не ложился спать, ждал маму. Когда гости вошли, он с визгом бро­сился к матери, а Ваня, потирая руки, захлопотал возле стола.

— Вот и встретим Новый год, вот и встретим в хорошей компании!—приговаривал он, ставя на стол дере­вянную долбленую тарелку с хлебом, бутыль с брагой, пустые тарелки.

— Марийка, плюнь ты на дежурство!— уговаривал он жену, не обращая внимания на начальство — Гульнём!

Марийка стояла у порога, не раздеваясь, обрывала мужа: «Пенициллин надо колоть, камфору и вообще — дежурство»,— а сама постреливала глазами в сторону Леонида Петровича. Она ушла, и Женя осталась встре­чать Новый год с четырьмя мужчинами — тремя взрос­лыми и одним малышом.

Ваня запросто, обращаясь на ты, потребовал, чтобы Женя ему помогала. Усадил всех за стол вкруговую, поставил перед каждым посуду для питья — стеклянную банку из-под компо­та, и начал разливать.

— Будешь?— спросил он Женю, приподняв бутыль над банкой.

— Гостей не спрашивают! Тоже мне, хозяин.

Леонид Петрович пить отказался. Ваня с Малинкой скоро осушили бутыль, наполнили ее снова и запели «Дывлюсь я на нэбо». Ваня все порывался от широты ду­шевной дать пригубить сынишке, но Леонид Петрович стучал пальцем по столу. Женя с горящими щеками несколько раз поздравила хирурга с Новым годом, с но­вым счастьем.

Ваня вскоре захмелел слегка и, никого не слушая, громко начал рассказывать о себе. Объявил, что он, как всякий настоящий белорус, любиг картошку — барабулю и говорит «трапка», «бруки». Приехал сюда с первым эшелоном. В вагоне влюблялись, сразу играли свадьбы. На ко­нечной станции стояли суток пять, ждали, кто заберет к себе. Приехал Ткач.—«Есть трактористы?» — «Сколько угодно!»—«Поехали в наш совхоз».— «А трак­тора есть?»—«Есть».—«Сколько?»—«Да штук пятьдесят, шестьдесят, на всех хватит».

Неплохо, думаем, нас сто тридцать парней, примерно по два человека на тракторе, как и полагается, можно работать со сменщиком.

«А река есть, можно рыбу ловить?»—«Есть, будем ловить и уху варить».—«А лесок, хоть небольшой, есть?»—«Да какой разговор, все есть, даже грибы. По­ехали!»

Приехали... На весь совхоз пять тракторов, и те уже обеспечены. Ни речки тебе, ни лесочка, степь да степь кругом. Жили в палатках. Летом полезешь в чемодан, а оттуда змея: ш-ш-ш. Паника на всю бригаду, кто лопату хватает, кто что. Столовая под открытым небом, кашу едим, а на зубах песок хрусь-хрусь! Потом магазин от­крылся, часы лежали на виду, костюмы висели,— воров­ства никакого. Никто не охранял, шпана, какая была, разбежалась, остались мы, как братья, в одной семье. Зимой во время вьюги налетит шквал — и нет крыши на магазине. Покупатель выбегает, лезет в свой «ДТ-54»— и вдогонку за крышей. В первый урожай по шесть тысяч зарабаты­вали. Прицепов не было, так за машиной по две парокон­ных брички таскали.

Затем Ваня рассказал самую последнюю новость. Се­годня ребята из совхоза «Красивинский» звонили по те­лефону в Нью-Йорк, решили поздравить Поля Робсона и сообщить ему, что его именем названа новая улица в совхозном поселке. Сначала дозвонились до области, по­том до Москвы, и вот ответила Америка.

«Квартиру Поля Робсона!»—«Назовите номер теле­фона». Ребята, конечно, не знали, какой у него телефон, в Нью-Йорке отказались искать, и Америка отключилась. Тогда девушки, московские телефонистки, взялись за де­ло, сумели выяснить телефон Поля Робсона и снова свя­зались с Нью-Йорком. Дома застали всю семью Робсона, его детей и внуков. Тракторист Колесник поздравил певца с Новым годом и сообщил ему про улицу. Благода­рил Робсон, благодарила его супруга. Робсон спел на прощанье «Ноченьку».

— Вот такая она, целина,— заключил Ваня.— По всей планете известная.

Женя представила себе, как невидимые волны несут рокочущие звуки над всей землей: «Ах ты, ноченька, ночь осенняя...»

Леонид Петрович слушал рассеянно. Малинка хлопал себя по коленам, хохотал невпопад и не сводил глаз с Жени. Спать улеглись поздно. Ваня в последний раз подбросил угля в печь, пошуровал кочергой, сделал шаг назад и плюнул на черную облицовку.

— Шипит,— удовлетворенно отметил он.— Молодец Костюк, хорошие печки ставит.

Новый год... Еще один оборот земли, медленный и не­умолимый. Ровно в двенадцать Земля как будто приоста­новится на миг и спросит, а что сделано вами, дорогой то­варищ, в прошлом году?..

Проснулась Женя раньше всех и долго лежала, при­слушиваясь к шороху вьюги.

Вчера в Камышном, перед самым отъездом сюда, она стояла возле окна и смотрела на здание райкома. Входили и выходили, люди, разные — деловитые, веселые и мрачные, знакомые и незнакомые. Останавливались перед подъездом маши­ны. Здесь всегда людно, и утром, и в полдень, и вечером, вне всяких часов приема...