Снега метельные

— Ирина Михайловна?— уточнила Женя.

— Да, Ирина Михайловна.

—А что случилось? — спросила Женя в некоторой растерянности.

— Дело есть...— Сергей помедлил.— Да вот, руку пе­ребинтовать.

Он показал окутанные грязным бинтом пальцы. И во­обще он выглядел сегодня неважно, не побрился, веки порозовели, плохо спал.

«Зачем он сюда-то ехал?— подумала Женя.— Разве в «Изобильном» не смогли бы сделать перевязку?»

Если бы он не спросил, где Ирина, а прискакал сюда к Жене, тогда все было бы ясным и понятным.

— Идемте,— проговорила она расстроено, и повела Хлынова в ординаторскую.

Там сидел Грачев. Жене показалось, при виде его Сергей изменился в лице и глянул на Женю в высшей степени вопросительно.

— Леонид Петрович, посмотрите руку нашего про­славленного механизатора.

Грачев приветливо встал, шагнул к Хлынову.

— Надо беречь золотые руки,— сказал он с мягким укором.

Сергей только поморщился на его слова и ничего не ответил.

Хирург внимательно осматривал руку Хлынова. Мол­чание казалось Жене неловким, тягостным.

— Как там у вас дела на стане, Сергей? Как Марья Абрамовна поживает, как другие?

— На стане? У нас?— живо переспросил Сергей, как будто обрадованный тем, что Женя предложила тему.— Да так... Плохо, короче говоря, на стане. Вчера подра­лись, к примеру. Я одному деятелю по морде дал. Ну и он мне. И правильно сделал.

— Странно,—Женя огорченно пожала плечами.— Та­кая примерная бригада. Вас в газете хвалили...

— Да в том и беда, что хвалили. Написали, что я ска­шиваю по девяносто гектаров, а я на самом деле больше семидесяти не давал.

— Но я ведь не с потолка взяла эту цифру, мне ее Ткач назвал. Да и вы были тогда, кажется, при нашем разговоре. Кто же виноват?

— Кто виноват, кто виноват,— проворчал Сергей.— Так вышло. Я, как тот мужик, задним умом крепок. А те­перь мне тычут в глаза липовым рекордом, двадцатью приписанными гектарами. Даже те, кто за смену дает только вот эту разницу, и те лезут с упреками, совесть мою проверяют. Ревизоры нашлись. «Хлынов брехун, Хлынов подлец, врёт на каждом гектаре. Душу за славу продал». И прочее. А ко мне учеников уже присылают на семинар,— передавай, Хлынов, опыт. Ткач ликует, не нарадуется. Противно хвастать, но разве семьдесят — это плохо?

— Хорошо, конечно, хорошо,— тихо, растерянно отве­тила Женя.— Но как же это могло получиться?— Голос ее дрожал. Чего ради они завели вообще такой разговор при Грачеве.— Извините, Леонид Петрович, мы увлек­лись.

Хирург закончил перевязку, внешне безразличный к их разговору, сказал:

–– Ничего страшного. Завтра и послезавтра прини­майте стрептоцид по четыре раза в день. Возьмите в на­шей аптеке.

— Спасибо, доктор,— Сергей пошел из ординатор­ской, Женя за ним. Разговор, как ей показалось, только начат, но далеко не завершен.

— Минутку, Хлынов, мне бы хотелось продолжить,— требовательно сказала она и даже взяла Сергея за рукав.

— О чем продолжать-то?— рассеянно отозвался Хлы­нов, как будто для него было важно, прежде всего, при­сутствие хирурга, а не одной только Жени.

— Как же это получилось с гектарами?

— Да так вот и получилось. Меня в этих гектарах, как в омуте утопили, с ручками. А другой как давал крохи, так и сейчас дает. Целинники! А я, видишь ли, сволочь. Даю в три раза больше всякого — сволочь... Да ладно, чего это я завел!

Жене показалось, напрасно они уединились, ушли от хирурга. Неужели она испугалась, что он стал свиде­телем ее, мягко говоря, ошибки? Он в стороне, спокоен, поскольку никакого участия в этой истории не принимал, не то, что Женя.

Но чем он сейчас поможет? Медицина бессильна, ког­да речь идет о совести.

— Сергей, прошу вас не уходить. Мы должны сейчас же кому-то обо всем рассказать.

Хлынов жестко усмехнулся, посмотрел на расстроен­ное лицо Жени, попытался ее утешить:

— Расскажем, но не сейчас. Не время сейчас про та­кие дела говорить. А в общем, у Ткача такие замашки были, так что Америку не откроешь. Как только появля­ется в районе какое-нибудь начальство, так его сразу к нам, Ткач встречает с распростертыми объятиями, звон поднимает на всю область. Сказать по правде, ему есть, чем гордиться, умеет руководить, но.. шибко он арапистый. Все это я тебе выкладываю, зна­ешь для чего?

— Для чего?

— Чтобы ты не всему верила,— он поднял свою пере­бинтованную руку к ее лицу, повертел ею.— И вот этому тоже. Улыбнулся, видя ее совсем растерянное лицо, и бодро закончил:— Ничего, Женечка, найдем способ ис­править дело. Только не надо каяться пока и не горюй, Женечка.

Так ее называла только Ирина Михайловна,

Тяжело было Жене ошибиться в Хлынове. Она, мож­но сказать, любила его как своего героя, написала о нем в газету с таким воодушевлением. Теперь ока­залось всё другим — и цифры не те, а главное, человек не тот.

А какой он, Женя и сама не знает. Если бы он был совсем плохим, никудышным, то стал ли бы он от­кровенничать, говорить о своем, как ни крути, позоре?..

О рекорде Хлынова на всю область раструбила она — Е. Измайлова. А рекорд оказался липовым. «Золотые ру­ки». Как глупо, как ужасно, постыдно все получилось!.. Теперь ей уже стало казаться, от Ткача можно ожи­дать любой подлости. Что ему стоит отказаться от своих дутых показателей, возьмет да и скажет: ничего не гово­рил он какой-то там Измайловой, не называл завышен­ных цифр, представьте, мол, документ. Да и вообще она не журналист, а всего-навсего медсестра, приврала, дес­кать, сама на общественных началах, чего ей стоит, моло­дой и безответственной. Вот будет ей наука тогда.

Почему люди лгут, для чего? Истина всегда конкрет­на, а ложь в каждом случае имеет свои поводы, мотивы, причины. Обманули ее, Женю Измайлову, и она ввела в заблуждение тысячи читателей газеты, верящих печат­ному слову.

— Леонид Петрович, как вы относитесь к обману?— спросила Женя Грачева.

Он слабо улыбнулся, пожал плечами.

— Для меня это очень важно!— горячо продолжала Женя.

— Обман — понятие растяжимое,— неопределенно сказал хирург, посмотрел Жене в глаза и, видя, что об­щими словами не обойтись, заговорил серьезнее, сосредо­точенней:— Есть такое понятие — святая ложь. Медики вынуждены иногда скрывать правду от больного.

— Понимаю, если у больного, к примеру, рак.

— Или возьмите сказку, тоже ведь неправда. Но она необходима человеку по каким-то глубоким внутренним потребностям. Разве плохо — лягушка на болоте стала вдруг Василисой Прекрасной.

— Хорошо. Иногда так и в жизни бывает. А иногда и наоборот...

— И еще мечта, Женя, фантазия. Тоже ведь в отрыве от действительности, от грубой правды, но она возвышает душу. Но есть и низкий, подлый обман, бытовой, к при­меру, муж обманывает жену и прочее. Или очковтира­тельство, так называемое, именно оно вас сейчас и взвол­новало, если не ошибаюсь.

Женя вздохнула, не совсем удовлетворенная спокой­ной рассудительностью хирурга. Надо обо всем поговорить с Николаевым, иначе ей не будет покоя, ведь это он ее надоумил писать о Хлынове, подтолкнул, благословил, в сущности.

Женя зашла в райком и сразу же столкнулась с Ни­колаевым в полутемном коридоре.

— Товарищ Николаев,— окликнула Женя, совсем уже не так решительно, как тогда в поле, на дороге, когда сделала ему прививку.

Он приостановился.

— Вы не узнаете меня?

—Узнаю, вы Женя Измайлова.

Она с облегчением улыбнулась.

— У меня к вам один вопрос...

— А вы не могли бы зайти позже? Меня ждут внизу в машине.

Женя помедлила. Позже она может и не зайти, еще раздумает. Следовало бы все-таки сказать о Ткаче сей­час, тут же, но Женя чувствовала, может получиться скомканно, да и Николаев торопится.

— Хорошо, я зайду позже,— сжалилась над ним Женя.

Неужели, кроме нее, никто другой не знает всей правды и ни о чем подобном не думает? Почему именно она должна стать впереди всех в этой истории?