Плыви, кораблик!

— Смотрите! Болтается! — кричал Кореньков, придерживая на Дымкиной шее будущий ошейник. Но Дымка вертелась и лизалась, несмотря на строгие команды: «Сидеть! Сидеть!», и Анна Николаевна была в сомнении, где отрезать. Тогда Кореньков смерил сантиметром собственную шею, потом обмотал её концом ремешка примерно в столько же сантиметров.

— Вот! Засуньте палец! Видите? — торжествующе кричал он.

Ошейник они смастерили. Вместо поводка Кореньков притащил кусок голубого провода.

— Красиво! — заключил Кореньков, довольный общим видом голубого провода с чёрным ошейником на белой лохматой шерсти. И Анна Николаевна согласно кивнула.

И вот теперь, с наступлением тёплых дней, Кореньков с Дымкой в чёрном ошейнике на голубом поводке разгуливал не только по переулку. С некоторых пор вместе с Кореньковым прогуливать Дымку стал ходить и Борька Авдеев. Втроём гулять было ещё веселей. Дымка радостно бежала впереди на своём голубом поводке. Шерсть на ней теперь не торчала грязными перьями. Она была белая, пушистая. Ещё бы! Дымку ведь не зря купали в тёплой воде. Дымкино купание совершалось обычно днём, пока не было соседей. Анна Николаевна приносила в комнату большой эмалированный таз, давала Коренькову бидон, и он таскал бидоном воду из ванной. Первый раз Дымка перепугалась до смерти. Когда Кореньков поставил её в таз, она задрожала, заскулила и всё норовила выскочить из таза. «Ну, чего ты, чего?» — приговаривал Кореньков, зачерпывая воду горстями и поливая Дымкину спину. И она успокоилась. До чего же она стала смешной, когда намокла и слиплась сосульками шерсть! На боках просвечивала розовая кожа. «Обезьяна! — хохотал Кореньков. — Смотрите, не собака, а настоящая обезьяна!» Но Дымка не обижалась. Она даже немного успокоилась, перестала дрожать и рваться. Наверное, ей даже понравилась тёплая вода, потому что она поворачивала голову и смотрела на Коренькова маленькими глазками, словно говорила: «Разговоры разговорами, а поливать мне спину не забывай!» В то первое Дымкино купание они заспорили с Анной Николаевной — купать с мылом или без. Кореньков считал, что — без. Он и сам не любил мыться с мылом. Разве мало стать под душ и облиться? Всё равно чистый. Он так и мылся, хотя мама каждый раз сердилась: «Опять без мыла мылся!» И откуда только она знала — с мылом или без мыла он мылся? Анна Николаевна всё же намылила Дымку — немного. И оказалась права — с Дымкиной шерсти потекли серые, грязные струйки. Зато потом, когда Дымку выкупали и вытерли старым полотенцем, шёрстка у неё стала белая-белая.

Сейчас, когда белая пушистая Дымка на голубом поводке бежала впереди мальчишек, всем сразу было ясно, что это не бездомное существо, голодное и сиротливое, за которое некому заступиться. И сама Дымка понимала это и гордо поглядывала на людей и на собак. Мальчишки тоже смотрели на собак.

Больше всего собак им встретилось на бульваре, куда привела их Дымка. Наверное, и другие собаки любили прогуливать здесь своих хозяев. И правильно. На бульваре ни толкотни, ни летящих мимо машин. И под ногами не асфальт, а влажная чёрная земля. И ступать по ней лапами мягко и когтями можно поскрести, если захочется, и нюхать, наверное, приятней стволы деревьев и кустики по краю дорожки, чем каменные стены домов на тротуаре. Вот какой-то пёс — рыжий с длинной мордой — потянул за поводок своего хозяина, читающего на ходу газету, в сторонку, деловито обнюхал бугристую кору старого дерева, сделал своё дело и не спеша пошёл дальше. Уткнувшийся в газету хозяин пошёл за ним. Пёс не против — читай свою газету на здоровье. Всё-таки читать на воздухе полезней, чем дома в кресле.

Дымка бежала резво, и они быстро обогнали рыжего пса и его хозяина с газетой.

Навстречу вышагивал бульдог, ведя за собой молодую женщину с растрепавшимися на ветру волосами. Женщина была в голубом пальто. А бульдог серый с чёрными пятнами, будто он вывалялся в мягком растопленном асфальте и асфальтовые лепёшки прилипли к его серой гладкой шкуре. Он косолапо ставил лапы на тёмных подушечках, и женщина, которую он вёл на натянутом поводке, тоже косолапо ставила ноги в туфлях на высокой платформе. Свой курносый нос он задирал так важно, что мальчишки прыснули безудержным смехом. Поравнявшись с Дымкой, пятнистый бульдог слегка наклонил свою тупорылую морду — поклонился Дымке. А она прошла — ноль внимания. Охота ей смотреть на пятнистого обормота с отвислыми щеками. Боря Авдеев обернулся вслед бульдогу и, всё ещё хохоча, схватился за живот.

— Ой, не могу. Жиртрест, а не собака!

Вообще-то Борис был не совсем справедлив к бульдогу. Конечно, красавцем его не назовёшь, с таким-то носом и болтающимися мешочками щёк, и жирноват он — тоже верно. Но жир жиром. А под серой шкурой явственно перекатывались крепкие мускулы. Такой если цапнет — ого-го! И всё же их Дымка была, без сомнения, в тысячу раз красивей! И не только этого тупорылого. Вот навстречу ещё одно чудище. Коричневого цвета, с длиннющей, вытянутой вперёд мордой и низенькими кривыми лапками. Не идёт, а ползёт по дорожке. Ну, самый настоящий крокодил! И смотрит злобно, не то что весёлая ласковая Дымка.

Много собак им встретилось на бульваре — и белых, и жёлтых, и чёрных, лохматых и с коротенькой гладкой шёрсткой, но красивей и лучше Дымки не было ни одной. Только один раз их сердца дружно дрогнули. Это когда они увидели чёрно-рыжую овчарку, шагавшую без поводка нога к ноге рядом со своим хозяином, молодым парнем в джинсах. Про овчарку и говорить не надо. Каждый мальчишка знает: овчарка — это овчарка. Они оба — и Кореньков, и Боря Авдеев — повернулись и долго молча смотрели вслед удалявшейся овчарке. Потом Кореньков перевёл взгляд на терпеливо стоявшую Дымку и подумал, что встреться им тогда овчарка — пусть даже самая распрекрасная, — её всё равно некуда было бы девать. Даже Анна Николаевна не взяла бы такую большую собаку. И Борис Авдеев, наверное, подумал об этом же, потому что сказал:

— Дымка не очень большая и не очень маленькая — в самый раз.

И они пошли дальше по бульвару, по мягкой влажной дорожке, миновали весь бульвар и снова оказались на улице, а потом на площади. И здесь неожиданно вышли к киоску с мороженым — тому самому, возле которого впервые увидели одинокую лохматую собачонку с грязной шерстью и тоскливыми глазами. Тогда здесь было пусто. Теперь же возле киоска стояла целая очередь мальчишек и девчонок. Кореньков с Авдеевым подсчитали мелочь. Общего капитала как раз хватало на одну порцию сливочного с вафлями и ещё оставалось три копейки на стакан газировки с сиропом. Кореньков стоял, держа Дымку на поводке, а Борька Авдеев стал пробиваться к окошку киоска. Стоявшая впереди девчонка — толстушка в красной курточке и белых гольфиках, закричала басовито:

— Ты почему без очереди? Тётенька, не давайте ему, он без очереди!

Остальные ребята тоже протестующе загалдели на все голоса.

Борька Авдеев сверху вниз глянул на толстушку, сказал весомо:

— А я не себе беру!

— А кому? Скажешь, ребёнку? — ядовито поинтересовалась толстушка.

— Вот ей, — показал Борис Авдеев на Дымку.

Толстушка смешливо фыркнула.

— Чего смеёшься? — презрительно сказал Борис Авдеев. — Ей некогда в очередях стоять, ей в цирк надо.

— В какой цирк? — уже менее сварливо спросила толстушка.

— Ты что, никогда в цирке не была?

— Побольше тебя была! Ну и что?

— А то, — сказал Борька снисходительным тоном, в котором звучало лёгкое презрение. — А то, что она выступает в цирке. Поняла?

— Как это выступает? — оторопело посмотрела толстушка на Дымку. И все ребята тоже посмотрели на Дымку.

— Да врёт он всё! — крикнул один мальчишка, маленький, и, судя по всему, вредный.

— Салага! — бросил ему Борис Авдеев. — Надень очки! Не можешь отличить дрессированную собаку от обыкновенной!

— Авдеев! — послышался вдруг знакомый голос. Это Борьку окликнула Наташа Бочкарёва. Оказывается, Наташа тоже стояла в очереди, совсем близко, через два человека от толстушки.