Глубокий тыл

— А этот герой в ремнях? Прорвался? — в тон ему спросила Женя, шуткой маскируя нараставшее волнение.

— А-а, военный инженер второго ранга? О, это хитрейший человек!.. Впрочем, чтобы прорваться сюда, он предложил не только свое сердце, но и руку.

— Его фамилия Узоров? Георгий Узоров? — вдруг спросила Женя, требовательно смотря на лейтенанта. Тот сконфуженно ворошил волосы на затылке.

— Теперь я понимаю, почему майор Николаев вас так ценит. Ловко это вы меня размотали, не заметил, как стал сплетником… С вами, товарищ Мюллер, надо держать ухо востро…

Смущенный лейтенант взял анкету, распрощался, а взволнованная Женя никак не могла прийти в себя. Она видела Анну, ее энергично закинутую назад голову, будто оттягиваемую тяжелым узлом русых волос, ее грузноватую стремительную походку, в ушах звучал грудной, глубокий голос, смех, всегда такой заразительный, что, услышав его, нельзя удержать улыбку…

Как тесен земной шар, как странно распорядилась судьба или случай, приведя Женю именно в эту штабную деревню, именно в этот дом, именуемый «высотой Неприступной», туда, где висит на стене фотография бравого военного, затянутого в ремни!.. Тамара! Девушки, кажется, в шутку называли ее вчера Ильей Муромцем, Женя вспомнила: у нее круглое, румяное лицо, выпуклые, добрые, как она про себя даже определила, «воловьи» глаза и волосы копной. Девушка как девушка. Ничего особенно привлекательного. Неужели на нее сменял Георгий Узоров свою жену? Неужели она принесла такую беду в семью гордой, красивой, кипучей Анны?

Еще вчера Женя сердилась на тетку. От Анны, знавшей ее с детства, от Анны, секретаря парткома своей фабрики, ждала она помощи в трудные часы жизни. Ждала, не получила и обижалась, хотя и понимала, что щепетильность именно в отношении своих — черта всех Калининых. Теперь девушка позабыла обиды. Ей было жалко тетку, детей, даже почему-то и саму эту волоокую Тамару, и она понимала, что ничем, никак и никому не может она здесь помочь.

Старый солдат внес еще одну койку, пристроил колючий тюфяк, топорщившийся вкусно пахнущей соломой. Он вопросительно посматривал на Женю, неподвижно, безучастно сидевшую у стола.

— Для вас это, — пояснил он наконец, намереваясь застилать постель, но девушка отняла у него простыни, одеяло, подушку и быстро устроила все сама.

Вернувшись с работы, переводчицы увидели ее на новой койке за книгой. Женя вопросительно и несколько настороженно смотрела на них.

— Уже устроились? Ну вот и славно, — сказала волоокая Тамара, окинув взглядом новую, с солдатской тщательностью постеленную и заправленную койку.

— Чаю, девочки, полжизни, месячный доппаек за стакан чаю, — капризным голосом попросила та, что была похожа на куколку.

Пока девушки, быстро скинувшие военную форму и переодевшиеся в свои пестрые байковые халатики и домашние шлепанцы, с шумом умывались в холодных сенях, Женя, совсем уже освоившаяся на новом месте, достала из печки котелок с кипятком, заварила чай, расставила посуду.

— Ой, какая вы умница! — вскричала девушка-куколка, звонко чмокнув ее в щеку.

Третья обитательница «высоты», круглоликая, коренастая, распускала тяжелый узел кос освобожденных из-под шапки. Пряча улыбку в умных серых глазах, она серьезно произнесла:

— Девочки, надо же пояснить, с кем наша новая подруга имеет дело. Вы знаете, что этот дом — Богатырская застава?

Она достала из-за кровати репродукцию с известной васнецовской картины «Три богатыря». Вместо живописных лиц в нее довольно ловко были вклеены фотографии, причем плотная, грузноватая Тамара оказалась, конечно, Ильей Муромцем, хорошенькая куколка Нина — Алешей Поповичем, а плотная Лариса, с трудом прятавшая свои русые косы под форменную ушанку, — Добрыней Никитичем. Было пояснено, что картину эту преподнесли обитательницам «высоты» военные корреспонденты в благодарность за интересные трофейные документы, которыми девушки время от времени снабжали их. За чаем шумно подыскивали подходящее богатырское имя для новой обитательницы «высоты». Но так как самые популярные витязи были уже разобраны, пришлось в конце концов Женю оставить Женей.

А та с улыбкой слушала веселые споры, поражаясь, как со вчерашнего дня изменились все три богатыря. И ей вспоминалось, что так вот бывало и на «Большевичке», когда рабочие, спеша со смены, толкались, шумели и злились, штурмуя автобус, а потом, втиснувшись и рассевшись по скамьям, оказывались вдруг добродушнейшими и доброжелательнейшими людьми. Девушки поили Женю молоком, добытым у хозяев в обмен на табак, угощали шоколадом, оставшимся еще от праздничных подарков, вводили в курс штабных дел.

Женя просто приняла предложенную ей дружбу. Ей было бы совсем хорошо, если бы с фотографии, висевшей над койкой волоокого Ильи Муромца, на нее не смотрело такое знакомое ей лицо человека, которого Тамара называла своим мужем.

Тут смелая Женя терялась, не зная как ей поступить…

12

И она поступила, как подсказала совесть. Как-то вечером, когда девушки ушли в «киносарай» смотреть очередной фронтовой сборник, а Илья Муромец, у которого болели зубы, остался с завязанной щекой переводить немецкие письма из перехваченной партизанами немецкой полевой почты, Женя стремительно проговорила:

— Тамарочка, а я знаю Узорова.

Тамара не переменила позы. Только письмо, которое она переводила, задрожало у нее в руке.

— Он ваш земляк? — чуть слышно спросила она.

— Узоров — мой дядя, то есть муж моей тетки, — твердо ответила Женя. — У него двое детей.

— Я знаю, прошептала Тамара, бледнея. — Он ничего от меня не скрывал.

За окнами под валенками часового мягко похрустывал снег. Бойко тикали золотые часики Тамары, лежавшие на столе.

— И вы все-таки решились? — Я его люблю.

Мимо избы, рыча и завывая, прошел вездеход, таранивший сугробы; уже наметенные на деревенской улице. Рев мотора постепенно утих, и снова стало слышно тиканье.

— Я его люблю, — громко повторила девушка, поднимая на Женю черные выпуклые глаза. — Я до него всерьез никого не любила, мне не с чем сравнивать, но мне кажется, что крепче любить нельзя. — А как же его семья?

— Семья?.. Да, конечно… Но мы любим друг друга… Все это так сложно. — И вдруг черные глаза заглянули в глаза васильковые. — Но вы же полюбили немца, и никого не побоялись, и не думали о том, чем это вам грозит… Мы тоже не боимся. Пусть меня отчислят из армии, пусть пошлют на передовую. Пусть! Разве любовь подчиняется правилам?

Девушка тяжело дышала. Вспышки храбрости хватило ненадолго. Она поникла и застыла, запустив пальцы в волосы, сжимая ладонями виски. Отчаяние и усталость выражала эта поза. И опять Женя почувствовала, что жалеет не только Анну и ее детей, но и эту малознакомую ей девушку.

— Это нечестно. Узоров должен был хотя бы написать жене… Подло так вот, тишком…

Тамара подняла голову и думала о чем-то своем.

— Да, да, вы правы, — смущенно говорила она. — Сколько раз мы об этом толковали!.. Откровенно говоря, он трусоват. А жена его такая вздорная, такая грубая — она ничего не поймет.

— Откуда вы это знаете? — строго спросила Женя.

— Как откуда? Он ведь мне все рассказал. И он боится, что эта женщина может поднять страшный шум, написать комиссару части, дойдет до члена Военного совета… Вы слышали о нашем члене Военного совета? Тут один командир-оперативник, женатый, правда, полюбил девушку-телефонистку. Так член Военного совета узнал и отправил его на передовую, и тот погиб при штурме Верхневолжска…

— А я бы на его месте не боялась, — так же строго сказала Женя.

— Я тоже не боюсь… Но он… Им, мужчинам, должно быть, все это сложнее. Я сама хочу написать этой женщине, а он умоляет: не надо. Думает как-нибудь сам поехать в Верхневолжск и все уладить миром… Такая тоска, даже посоветоваться не с кем!.. Я написала маме, она учительница музыки, мы после папиной смерти жили с ней вдвоем… Мама закидала меня письмами: одумайся, не разрушай семью, уйди от него… Уйти! Чудачка мама: откуда мне уходить?.. Он сюда и носа показать не смеет: девушки его не терпят. Мы видимся на улице, бог знает где и как. Уйти!.. Но я люблю его.