Глубокий тыл

В назначенный час Анна была в райкоме. Здесь тоже жили на казарменном положении. В одной из комнат на керосинке жарилась яичница. Из дверей другой пахнуло лекарством. Там, на диване, весь в поту, лежал, больной человек, а возле знакомый Анне инструктор на собственном письменном столе гладил электрическим утюгом брюки. Увидев неожиданно появившегося секретаря ткацкой, он ахнул и присел за стол. Анна, сделав вид, что, ничего не заметила, прошла мимо, прямо в кабинет Северьянова.

Тот, насадив на короткий свой нос стариковские, в металлической оправе очки, старательно подписывал партийные билеты.

— А-а, брату Карамазову с ткацкой фабрики, — сказал он, показывая кончиком ручки на свободное кресло. — Ты тут попсихуй в одиночку, а я пока закончу эту стопку… Завтра утром вручать.

Ручка снова неторопливо опускалась в квадратный пузырек со специальными чернилами. Подписанные билеты он перекладывал в другую стопку. Так продолжалось, пока одна из стопок не растаяла. Тогда Северьянов снял очки, довольно погладил стопку.

— Сорок два, Анка, сорок два новых коммуниста. — Потом отодвинул билеты в сторону, по-мальчишески почесал затылок и вдруг сказал взволнованным и таким необычным для этого насмешливого человека голосом: — Самые трагические дни переживаем, а партия растет… Ведь как оно со всеми партиями мира получалось: успех, победа, власть — приток. Повернулась история к ним толстым местом — теряют членов, вовсе разваливаются. А у нас все наоборот, слышишь, Анка?.. Весь фашизм на нас навалился, отбиваемся так, что спина трещит, люди у станков падают, пайчишко весь в горсти унесешь, а партия растет. Думала ты когда-нибудь над этим? — Он положил пухлую, веснушчатую, поросшую прозрачным волосом руку на стопку партбилетов. — Сорок два за полмесяца. Было так до войны? Разве когда Ленин умер, в ленинский призыв…

— А ко мне вчера мамаша Звягинцеву Веру Сергеевну привела, катушечница — маленькая такая, ты ее, может, помнишь, из наших, коренных… Двух сыновей убили, и муж в оккупации помер… «Хочу, говорит, в лихую годину». — Анна так взволновалась, вспоминая этот эпизод, что сорвалась с кресла и заходила по комнате. Но Северьянов, насмешливый Северьянов, которому и горкомовские боялись попадать на зубок, сам, нагнувшись, что-то шарил рукой под столом, а когда поднялся, только спросил негромко:

— Может, разговор-то…

Анна молча пожала ему руку и ушла, раздумывая, случайно ли вышло все так, или хитрый секретарь райкома нарочно подстроил?

Для того чтобы успокоиться после какой-нибудь неудачи или отдохнуть от утомительного заседания, Анна иногда шла в цех, доставала в шкафу свой еще висевший здесь комбинезон, забирала сумку с инструментом и отправлялась туда, где работала одна из ее бывших бригад. Ремонтировщики встречали ее весело. Раздавалась шутливая команда:

— Смирно!.. Начальство идет.

Всегда оказывалось, что пришла она вовремя, всегда находилось дело, требовался совет. Тут Анна знала все. Сразу возвращалась уверенность. Руки точно играли инструментом. Распоряжения и советы звучали твердо. Вновь становилась она прежней, быстрой, задорной, не лезущей за словом в карман. Вот тут-то, в мастерской, у тисков, с напильником в руках и нашел ее однажды Сергей Северьянов, вскоре после их вечерней беседы в райкоме. Он не смог к ней дозвониться, а так как дело было срочное и так как райком от ткацкой находился невдалеке, секретарь завернул сюда самолично.

Увидев Анну Калинину у тисков, Северьянов некоторое время молча наблюдал, как размашисто работала она. Кое-кто из слесарей уже заметил его. Оценив необычность происшествия, они переглянулись, ухмыляясь, ожидая, что будет дальше. Насмешливые огоньки играли в белесых глазах Северьянова. Толстая нижняя его губа иронически оттопырилась.

Постояв, он подошел к тискам.

— А ну, Анна Степановна поясни, над чем ты тут трудишься? — спросил он вместо приветствия и наклонился, рассматривая близорукими глазами зажатую в тисках деталь. — Ага, ясно. — Он сбросил на верстак телячью куртку, шляпу, взял из рук оторопевшего секретаря парткома рашпиль, встал к тискам и точными движениями продолжил с того места, на котором остановилась Анна.

Секретарь райкома у тисков! Это уже происшествие! Слесари оставили работу. Несколько любопытствующих физиономий показалось в дверях. Северьянов продолжал действовать, будто ничего и не замечая. Анна нерешительно топталась возле в старом, лоснящемся своем комбинезоне из «чертовой кожи» с рукавами, высоко закатанными на полных белых руках. Физиономий в дверях появлялось все больше.

— Сергей Никифорович, неудобно… народ, — сквозь зубы, потихоньку говорила она.

— А чего неудобно? — громко переспросил Северьянов, удивленно поднимая короткие рыжеватые брови. — Секретарю парткома удобно, а секретарю райкома нет… У меня, Анна Степановна, диплом инженера-механика имеется… Вот что, ребята, — обратился он к слесарям, понявшим, куда клонится дело, и уже начинавшим его подыгрывать. — Нет ли у вас лишней спецовки? Я свой кабинет на замок и к вам. У вас как работают аккордно? Сдельно?

Слесари посмеивались, зубы их белели на замасленных лицах.

— Приходи, Сергей Никифорович. Примем… Заработок теперь подходящий.

Даже пот пробрызнул у Анны на переносице. Карие глаза ее гневно смотрели на секретаря райкома, но тот, продолжая работать, беззаботно болтал с окружающими.

— Кончайте, кончайте этот спектакль, — шептала Анна.

Наконец он положил инструмент и как ни в чем не бывало принялся вытирать руки пучком свежих концов, поданным ему кем-то из рабочих.

— Ну, что ж, тоже верно, — с благодушным лукавством произнес он. — Кончать так кончать… И займемся, Анна Степановна, делами которые нам с вами коммунисты поручили…

Через несколько минут они были в комнате парткома, отгороженной застекленными стенами от большого зала браковочной. Анна, переодевшаяся в свой обычный костюм, с лицом и руками, раскрасневшимися от холодной воды, с потемневшей прядью волос, намокшей при умывании, ходила по кабинету, а Северьянов сидел за ее столом и преспокойно курил папиросу.

— …Нет, это безобразие, это черт знает что… Тут не комсомольский клуб, и я не девчонка, чтоб меня так при людях разыгрывать. Посмешил народ и доволен… Нет, Серега, я тебе этого не прощу!

— Не понимаю, чего ты сердишься, — с невинным видом говорил Северьянов. — Женский эгоизм самого скверного свойства, и только. Что ж, на фабрике еще для одного тисков не хватит?

У Анны даже слезы выступили. Северьянов знал, что это были за слезы. Он сразу подтянулся, с лица пропала усмешка. Оно стало жёстким, холодным. Сразу куда-то исчез Серега Северьянов — шутник, балагур, мастер ухлестывать за девчатами, веселый товарищ комсомольских лет, и появился секретарь райкома Сергей Никифорович, которого в районе уважали и побаивались.

— Вот что, Калинина, по цеху скучаешь — это я понимаю. Работа не ладится — понимаю. Устаешь с непривычки — это естественно…

— Ну и освобождайте. Разве я не вижу, что решетом воду ношу? Кручусь, верчусь, семь потов сходит, а какой толк? «Самая интересная профессия». Может, она и интересная, а у меня к ней таланту нету.

— Ты, товарищ Калинина, на слесаря сколько училась?

— Ну чего спрашиваешь: вместе ФЗО кончали.

— Верно, три года мы с тобой проучились и вышли слесаря-ремонтировщики третьего разряда. А ты хочешь в такую профессию, как партийная работа, сразу, как в трамвай, прыгнуть. Мало того, мечтаешь сразу же стать такой, как Ветров Николай Иванович. Скажешь, не мечтаешь? Мечтаешь. А позабыла, что Ветров семь лет на партийной работе был да до этого пять лет в армии комиссарил… Сразу-то, Анка, и козла за бороду не дернешь.

И снова в белесых глазах Северьянова зажглись насмешливые огоньки. Анна, знавшая другой, фабричный и более озорной вариант этой верхневолжской поговорки невольно улыбнулась.

— А чем я обязана появлению начальства? Северьянов тем временем докурил сигарету до самого основания и, казалось, вытягивал теперь дым прямо из сложенных щепотью пальцев. Этим он тоже напоминал былого Серегу, заядлого курца, у которого всегда не хватало денег на табак.