Причуды моей памяти

Когда говоришь о том, что ты понял, надо помнить еще вот о чем: я понял то, что я не понял. Это важная часть.

Я встречался в жизни с несколькими людьми, которых я считаю гениальными. Что такое гений? Гений для меня — это человек, которому дано видеть окружающий мир немножко по-другому, чем видят его обычные люди. Немного. Если много, это уже сумасшедший. Эйнштейн немного увидел по-другому, Достоевский немного увидел по-другому. Какой-нибудь художник вроде Гойи или Модильяни: немного увидел по-другому. Эти продолговатые овалы и вытянутые линии. Или Шагал. Чуть-чуть увидеть по-другому, это вот свойство гениального человека. У меня было несколько людей, которые для меня были такими гениями.

Я расскажу про одного из них. Это Тимофеев-Ресовский, герой моей повести «Зубр». Это был человек, который многое открыл в генетике, в науке о жизни. А он не только генетикой занимался, он был широким человеком и мыслителем и все видел по-иному. Очень был увлеченный, плодотворный ученый с огромными результатами. Обожал свою жену, Елену Александровну.

И вот она умирает. И жизнь для него теряет интерес. То есть он продолжает по инерции работать, у него постоянно собираются ученики, он им что-то рассказывает, отвечает на вопросы, пишет книги. Но интерес к жизни погас. Без жены он жить не мог. Вскоре он умер.

Никакая наука, никакие успехи, ни слава, которая наконец-то догнала его, не могли возместить этой потери. Я увидел, что значит в жизни великого человека любовь к женщине. Она была замечательная женщина, но она была обыкновенным человеком.

Что это означает?

Каждый встреченный человек что-то вносит в твою жизнь. Вот, например, Дмитрий Сергеевич Лихачев. Тот период жизни, в котором жил Дмитрий Сергеевич (я имею в виду жизнь не только нынешнего поколения, но и предшествующего, моего и моих родителей), — это время уничтожения порядочных людей. Остаться просто честным, порядочным человеком было бесконечно трудно. В это время нельзя было не преклоняться, не предавать, не идти на компромиссы, не заискивать перед властными людьми и прочее, и прочее. Время искалеченной, погубленной нравственности. Время страхов и время искажения человека.

Дмитрий Сергеевич был просто нормальным человеком. Он не был святым, не был подвижником, не был образцом, который можно было бы предъявлять миру. Он умел в максимальной степени сохранять свое душеустройство — вот и вся его заслуга. Вы не найдете в его работах политического или научного приспособленчества. Казалось бы, у него и специальность такая была, которая позволяла уклоняться: текстология, древнерусская литература. Но и в этой науке тоже были свои мерзости и интриги. Дмитрий Сергеевич много лет работал корректором. И все равно укрыться совсем было невозможно.

Как мы знаем, он был сослан. Однако и на опыте этой жизни, на этом материале Лихачев написал замечательную работу о воровском языке. Потому что он был ученым по всему своему складу, а не только по образованию. Такие люди, которые и в ссылке оставались учеными, уникальны. В этом ряду можно назвать еще Флоренского, Чижевского.

Дмитрий Сергеевич счастливо уцелел. В его биографии после выхода из Соловков, которые также попали на мерзостные годы, мы не найдем того, что есть в биографиях большинства людей его профессии и его социального калибра. Он не выступал с требованием смертной казни оппозиции на митингах, которые проходили в академических учреждениях. В библиографии Лихачева нет верноподданнических статей.

Люди моего поколения познакомились с Дмитрием Сергеевичем по-настоящему, когда он стал выступать по телевидению. Он использовал телевидение не для саморекламы и не для рекламы своих научных работ. Случалось, что и до него писатели использовали эфир. Ираклий Андроников, например. Однако в Андроникове говорила потребность не только литературоведа, но и артиста. На телевидении раскрылся его талант рассказчика.

История выхода на экраны Дмитрия Сергеевича — совсем другая. Заслуга его в том, что он использовал телевидение для пропаганды нравственных ценностей. Каких?

Он рассказывал о традициях своей семьи, своего детства. Оказалось вдруг, что все наше общество давно забыло, что такое русская интеллигентная семья. Какие правила были там, какие взаимоотношения со старшими? Как общались друг с другом братья? Что такое отец? Что такое мать? Что такое отношения родителей между собой? Что такое дачная жизнь? Дмитрий Сергеевич обо всем этом бесхитростно рассказывал. Перед нами вставали все прелести этой ушедшей от нас жизни в их нравственном наполнении. Никаких проповедей. Он вспоминал с восторгом (но это была не проповедь) о том, например, что нельзя было обманывать, о гостях, которыми были люди, достойные восхищения. Самые простые вещи.

В то же примерно время, что и Лихачев, появился Сахаров, отчасти Солженицын. Но имя Солженицына всегда было связано с острым политическим конфликтом, это был вызов системе. Сахаров — тоже была политизированная фигура. А Лихачев был прежде всего фигурой нравственной. Это было приемлемо, близко и понятно для большинства.

Он говорил о забытых понятиях. Что такое учтивость? Я испытал это на себе, когда заговорил о милосердии. Забытое слово, почти запретное. Сколько писем ко мне тогда пришло!

Предки. Семейная честь. В квартире Лихачева висели портреты дедушек и бабушек. Этого же нет у нас. Мы боимся своих предков. А он ими гордился.

Очень много написано, наговорено, надумано по поводу дуэли Пушкина и его смерти. Ну, дуэль как вопрос чести, и все прочее. Обязательность этой дуэли… несчастный случай… Но все же, все же он ее любил, и любил настолько, чтобы не считаться с возможностью гибели. Вот эта сторона, она как-то нами недопонята. Для него любовь была важнее, чем его творчество, его стихи и слава. Да, честь, конечно. Но была тут еще, по-моему, очень большая составляющая трагедии, это его любовь к ней. Конечно, были дуэли без любви. У Лермонтова, например. Но меня интересует вот эта сторона жизни гения: любовь, которая превыше всего. Эти примеры можно продолжить.

Надежда Яковлевна Мандельштам. До Мандельштама и даже при нем — обыкновенная женщина, казалось бы. Жена, преданная, любящая и так далее. Погибает он, и вдруг эта любовь, смешанная с ненавистью к его губителям, с желанием раскрыть, рассказать, возвышает ее, открывает талантливого писателя. Замечательные у нее воспоминания. Откуда это появилось?

В этом смысле любовь может творить удивительные вещи.

Я думаю, что я так и не понял себя. Человек — больше чем его жизнь. Иногда гораздо больше. Человек состоит из упущений, неосуществленных желаний и стремлений, возможностей. То, что осуществлено, — это жизнь. Но огромная часть человека — это неосуществленное.

Толстой когда-то говорил, что есть числитель и знаменатель у человека. Числитель — это то, чем он является на самом деле, а знаменатель — это то, что он о себе воображает. А я думаю, что да, это дробь, но в числителе то, что ему удалось осуществить, а в знаменателе то, что ему не удалось осуществить. То есть то, чем он был. В числителе то, чем он стал.

У каждого человека, вероятно, есть это соотношение, когда он сам куда больше, чем его жизнь. Поэтому сказать, понял он себя или нет, невозможно. Я не могу.

Я мог стать и тем, и другим, и третьим. Я многое потерял, не сумел, или не стал, или не захотел тогда, а потом уже не смог. То есть я состою из множества несбывшихся, неосуществленных людей. И я не знаю, какой бы из них был мне важнее, дороже, какой из них добился бы большего. Не знаю и не могу даже это представить себе.

Поэтому я не могу ответить на вопрос: понял ли я себя? Могу только сказать, что я себя во многом не понял.

Я теперь не понимаю, чего я боялся, допустим, в пятидесятые годы? Чего я боялся? Страхи у нас многое отняли. Я не понял, почему я так примитивно, и грубо, и неполно любил? Теперь только я понял, как я не понимал себя.