ЭмoLove

— Зачем? — прошептала она, заглядывая ему глубоко в глаза.

Она увидела, как в их блестящей синеве разрастается чернота зрачков, и это отчего-то испугало ее. Что-то рождалось в этой черноте, что-то, как ей казалось, несущее угрозу их любви. Марика вскочила и отошла к стене. Прислонившись спиной и спрятав руки за поясницу, она смотрела на опущенное Кирилла.

— Я хотел погладить, — тихо сказал он. — У тебя такая нежная кожа. Мне так нравится чувствовать ее тепло. К тому же, — громко добавил он и улыбнулся, — ты задолжала мне стриптиз! Ты же сама рассказала об этой игре со снэпами! И зачем?

— И правда, зачем я тебе это рассказала? — рассмеялась Марика и шагнула к нему.

Но в этот момент дверь распахнулась, и на пороге возник ухмыляющийся худой мужчина весьма потасканного вида. Он сощурил водянистые навыкате глаза, словно солнечный свет мешал ему. Его обрюзгшее лицо цвета пыльного асфальта скривилось, мокрые синеватые губы расползлись в подобии улыбки, глаза задержались на Марике.

— А и ты тут! — хрипло рассмеялся он, окидывая ее стройную фигуру ощупывающим взглядом.

— Здравствуйте, Николай Игнатьевич, — вежливо проговорила Марика.

— Приветик, куколка, — осклабился он и облизал нижнюю отвисшую губу. — А сыночек-то у меня не промах, такую девочку заваливает, весь в меня!

Кирилл вскочил, ринулся к окну и дернул шнур.

Черные плотные портьеры, испещренные рисунками розовых черепов, упали и полностью закрыли окно. В комнате стало темно, только солнце, бьющее по ту сторону портьер, просвечивало тонкую ткань рисунков. И на черном фоне светились розово-золотистые контуры черепов. Это выглядело жутковато. Кирилл схватил пульт и нажал кнопку. Музыкальный центр, стоящий в углу на низком столике, мгновенно включился.

«Поскрип петлей в доме из костей и мутных глаз твоих покойниц, трахнувших моих друзей. Свернулось вино, уже допело кабаре, и ты осталась в темноте в венчальном платье и фате…» — на максимальной громкости запел солист группы «Jane Air».

— Прекрати! Выключи эти дебильные песни! — заорал Николай Игнатьевич так громко, что перекрыл музыку. — И чего ты штору эту дурацкую опустил? На папаньку смотреть не хочешь? Так я тебя сейчас научу, недоносок!

Он ринулся к Кириллу, замахиваясь кулаком. Но Марика бросилась к ним и встала перед Кириллом. Она прижалась к нему спиной, опустив голову. Николай Игнатьевич остановился, покачнулся и сплюнул.

— Чего разорался? — раздался в этот момент визгливый женский голос.

В проеме двери появилась низкая полная девушка, на вид лет тридцати. Она куталась в дырявое застиранное махровое полотенце когда-то салатового цвета. Ее широкие пухлые плечи, объемная грудь выпирали из-за краев полотенца, как подошедшее в тепле дрожжевое тесто.

— Ой! — пискнула она и захихикала. — А мы тут, Николка, не одни! Ты бы хоть предупреждал! А то в школе, в школе! Я еще подумала, что вообще-то у деток сейчас весенние каникулы начались!

Она начала переминаться, запахивая разъезжающиеся края полотенца. Ее толстые ноги были засунуты в растоптанные клетчатые домашние тапочки размера на два больше, чем нужно.

— Ты вконец опупела? — грозно спросил Николай Игнатьевич и двинулся к ней. — Куда прешься-то? Пошла вон, шалава!

— Ты чего, чего? — явно испугалась она и попятилась.

Но споткнулась о задравшийся линолеум и шлепнулась на спину, громко взвизгнув. Ее толстые, как бочонки ноги взлетели, полотенце сползло, обнажая дебелое колышущееся тело.

Кирилл стянул куртку со спинки стула, крепко ухватил дрожащую Марику за руку и быстро вышел из комнаты, плотно притворив за собой дверь. В коридоре сразу стало темно. Николай Игнатьевич пытался поднять барахтающуюся и смеющуюся девушку, но сам упал на нее, что вызвало взрыв смеха. Кирилл осторожно обошел их и направился к выходу, не выпуская руки Марики.

Они покинули квартиру и начали спускаться по грязной лестнице. Пятиэтажный дом из серого кирпича, в котором жил Кирилл, был классической хрущевкой и давно требовал ремонта. Стены подъезда, выкрашенные темно-зеленой краской, пестрели графическим выражением эмоций населения. На пыльных подоконниках стояли банки от растворимого кофе, доверху заполненные окурками. Но окурки валялись и возле банок, и на полу, и на лестницах. Тут же стояли пустые пивные банки и бутылки.

На площадке второго этажа обнималась парочка. Бритоголовый накачанный парень в черной кожаной куртке навалился на высокую худую девушку с распущенными, добела высветленными волосами. Он взасос целовал ее, шаря руками под ее расстегнутой короткой малиновой курточкой.

— Это Череп с Натали, — еле слышно шепнул Кирилл и пошел медленнее, вцепившись в руку Марики. — Может, он нас не заметит.

Но когда они спустились по лестнице и уже завернули с площадки вниз, Череп оторвался от девушки и громко, с издевкой произнес:

— А вот и наши эмо — уйемо!

— Здравствуйте, — вежливо сказал Кирилл.

А Марика молча улыбнулась и кивнула.

— Мы не плачем? Сопли на нос не мотаем? — ухмыльнулся Череп. — И что же это случилось? То-то, думаю, погода, пипец какая для марта! Жара, ёпть, наступила! А это эмо не рыдают! Надо срочно исправить! Эмо, убейтесь! — дурашливо крикнул он.

И схватил Кирилла за конец длинного шарфа в узкую черно-белую полоску, резко развернув к себе.

— Да не лезь ты к ним, Череп! — встряла Натали, доставая из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку. — Пусть себе идут! Это же Марика!

— Цыц, малявка! Сам вижу! — прикрикнул он на нее. — Ты еще тут будешь указывать, что мне делать, а чего нет. Я и сам как-нибудь разберусь. Я все-таки мужчина, не то что некоторые, не понять даже какой ориентации!

И он резко дернул Кирилла за конец шарфа. Тот — смотрел исподлобья. Челка упала на глаза, и они ярко синели между растрепавшихся прядей, губы побелели так, что сливались с лицом, только выделялись колечки пирсинга в их уголках.

— Я тебе не малявка! — неожиданно обиделась в тот момент Натали и щелкнула зажигалкой. — Придешь к нам в парикмахерскую, ко мне даже не приближайся! Пусть тебе кто-нибудь другой черепушку бреет. Понял? — с вызовом спросила она.

Потом прикурила и приподняла подбородок. Ее серые густо накрашенные глаза насмешливо смотрели на оторопевшего Черепа. Он отпустил шарф Кирилла и в первую минуту, кажется, онемел от возмущения.

— Чего? Чего? — переспросил он, придвигаясь к ней.

— Чего слышал, урод! — расхохоталась Натали и выпустила струйку дыма ему в нос.

Кирилл и Марика не стали дожидаться, чем закончатся их разборки, и быстро начали спускаться.

Они услышали какую-то возню, потом приглушенный вскрик, звук пощечины, смех, переглянулись и вылетели из подъезда.

Сияющий солнечный мартовский день встретил их холодным прозрачным воздухом, сверкающими каплями растаявшего снега, летящими с крыш, из-под колес машин, из-под ног резвящихся детей, звонкими переговорами птиц и периодически взывающими одуревшими, как всегда в марте, котами. Марика глянула на улыбающегося Кирилла и заботливо застегнула его распахнутую куртку, под которой была надета только тонкая светло-фиолетовая футболка с изображением розового бутона на груди. Он молча улыбался, стоя неподвижно пока она застегивала молнию.

— Простудишься, — пробормотала она, обматывая шарф вокруг воротника.

— И ты можешь простудиться, — сказал Кирилл и начал защелкивать крупные металлические кнопки ее черной куртки с капюшоном.

Но джинсы были низкими, а куртка короткой. И голый живот Марики оставался открытым. Золотая розочка в пупке ярко горела на солнце. Кирилл запустил руки под ее куртку и потянул края кофточки вниз.

— Прекрати! — тихо засмеялась Марика, отводя его руки. — Мне не холодно!

Она случайно задела полоску пластыря, которым залепила порез, когда Кирилл снял бинт, и нахмурилась, приподняв край рукава и приглядываясь. Но кровь больше не выступала. Марика тихо вздохнула, сняла несколько разноцветных веревочных браслетов со своей руки и надела на его запястье, прикрыв ими пластырь. Потом тихо просила: