ДНЕВНИК

234

диабетом бедной Дары*. Если нет под рукой хорошей болезни, устраивается поломка водопровода, сортира, газовой плиты, холодильника или телевизора. Но чтоб хоть раз обошлось без аварии, такого еще не бывало.

19 мая 1969 г.

Утром видел образцовый сев. Шел трактор с сеялкой и голоногой бабой-прицепщицей, за сеялкой – длиннющий шлейф птиц. Грачи, галки, скворцы умело и энергично выбирали зерна овса из неглубокой, чуть припорошенной борозды.

Явился поддатый Твардовский, к Солодарю было послано за водкой, и сейчас мама пирует с Ал. Тр. в каминной. Мама, что там ни говори, угодничает перед Твардовским. Зная мое отрицательное отношение к его непрошенным, нетрезвым визитам, все-таки пытается втянуть меня в эту тусклую вечерю. А так – не смей думать о водке. Видимо, считается, что с Салтыковым водка губительна, а с Твардовским – целебна.

А мне не нравится замаскированная нарочитой крестьянской вежливостью бесцеремонность его вторжений в любое время дня и ночи. Да и водку я могу пить, лишь когда мне этого хочется.

В СП меня так же не любят, как не любили в школе учителя. И так же затирают, унижают и преследуют. Тут проявляется нечто стойко хорошее во мне, не иссякшее и в мои пятьдесят.

19 июня 1969 г.

Зафиксируем мгновение, которому вряд ли скажешь: «Остановись!» Сижу в саду, без четверти семь, громко и отчетливо кукует кукушка, кричат вороны, видимо, быть дождю, что и не удивительно, коль я собрался на рыбалку. Мама, весь день пролежавшая в постели с сильными сердечными болями, сейчас встала и пьет чай в компании Нинки, той самой, что писала, будто я отец ее ребенка. А Машка уходит, вот уж поистине – «мимолетное видение»! Понесет дальше свое худое тело без внутренностей – ёмкость до краев налитую водкой,- бедную миловидную и жалкую девочку, дурака-мужа, спившегося под ее руководством. В саду громко пахнет си-

____________________

* Русская борзая.

ренью,- вместо всей погибшей сирени расцвел один громадный сказочный куст. На другом краю поселка, в одном из домишек «Костюковки» что-то делает в обществе странного человека Куклина и невесть зачем приобретенной девочки Гелла, между нами нет и километра, между нами сто миллионов верст Сел на лавку рядом со мной Кузик* с седой, старой мордочкой, а два его друга лежат в земле под елкой, и холмик над их могилой почти сравнялся с землей. И мне смертельно грустно, будто там, под хвойным куполком, лежит моя жизнь

Проваливаясь в собственное изглоданное раком крошечное тельце, прошла Фенька**, и тоже больная, бессмысленная жалко-прекрасная Дара тупо кинулась на умирающую старуху

Скоро из города приедут милая деловая Алла и Мишка с глупой бородой. И ко всему еще я председатель ДСК!…

А до этого был грустный Ленинград, наши вконец опустившиеся, признавшие свое поражение лжедрузья, по-прежнему ранящая архитектура и неистребимое чувство: что-то навсегда кончилось!… Это чувство не оставляет меня и здесь, но дела, суета, мелькание лиц, книги, заботы приглушают его, порой дают вовсе забыть, но не надолго.

Что-то кончилось, кончилось, и порой я знаю, что кончилось – всё кончилось.

Все еще в саду. Кружатся два жука в солнечном луче под елками Они кажутся ярко-алыми и загадочными. За спиной шум солдатских голосов: вывозят Машку. Грузят шкафы, стулья, кровати, «комбайн» и прочее Машкино имущество, нажитое у нас нерадивой службой. Леночка радуется – вниманию и сожалению провожающих ее более взрослых подруг громадному фургону, поглощающему их нажиток, расторопной полупьяной солдатне, всей важности события. В саду отчетливо пахнет солдатом: сапогами, махрой, крепким потным телом Впечатление такое, будто эвакуируют Эрмитаж или Лувр. Сколько материального родилось из моих грёз.

22 июля 1969 г.

Боже мой, больше месяца минуло со дня последней записи, а где эти дни, куда они девались, на что ушли? Да, я что-то кропал, кончил повесть, написал очерк, но всё это не настоящее, не до конца настоящее. А настоящим было одно: ма-

____________________

* Карликовая такса.

** Кошка

230

мина болезнь, инфаркт, больница, забитые больными коридоры, страх и тоска…

В коридоре положили женщину с отеком мозга. Она была без сознания, голова с темным, почти черным лицом закинута за подушку. Одеяло сползло с нее, она лежала нагая с белой полной прекрасной грудью, округлым животом и упругим лобком. Это скульптурное прекрасное тело дико контрастировало с мертвой головой. Стыдно признаться, я почувствовал что-то похожее на вожделение.

Геллы осталось всего сорок два килограмма. А где же остальная Гелла, где Геллин дым, он, наверное, носится в воздухе?

19 августа 1969 г.

Был на охоте, в Мещере, в Клепиковском районе, но не на озере Великом, а в Чубуковской заводи – это между Шигарой и Мартыном. Ездили мы теплой компанией: второй секретарь райкома Завражин, редактор районной газеты Наседкин, заведующий сельхозотделом Мишин и я. До выезда мы долго ждали Завражина сперва у райкома, потом на широкой пыльной улице окраины Клепиков, наблюдая, как ребятишки играют в футбол. Трое на трое. Среди них было два сына завсельхозотделом, но играли они в разных командах, чтобы не передраться. Младший был хорош: крошечный Пеле в смета-не, он демонстрировал филигранную технику и всё время выводил на удар своего партнера – бездарного мазилу и после очередного промаха того, поддергивая широкие сползающие трусики, кричал:

– У, позорник!… У, гад-позорник!…- и вновь самоотверженно кидался в бой.

По дороге к Дунину, что на берегу Чубуковской заводи, мы подсадили стройную, длинноногую девушку лет двадцати. На ней было городское модное пальто, короткая юбочка, лакированные туфли. Она из Рязани, работает на РТС и пробирается попутными машинами в Дунино, чтобы пригласить на свадьбу своей лучшей подруги дунинского батюшку с матушкой и кое-кого из притча. Подруга выходит за своего школьного товарища, который будет скоро рукоположен в священники Георгиевской церкви. Приход достался ему после смерти отца. Ему двадцать семь лет, он окончил три курса Педвуза и полный курс Троице-Сергиевской семинарии.

– Небось, по стопам Никанора хочет пойти?- высказал предположение Наседкин.

– Может быть,- улыбнулась девушка.- Он иностранные языки знает.

Насколько я понял, отец Никанор был чем-то вроде министра иностранных дел при патриархе.

Потом я заметил, что, отвечая, она всякий раз наклоняла голову каким-то заученно-почтительным движением. Так выслушивают наставление духовного пастыря. И в ответах ее – быстрых, точных и при этом странно малоговорящих – тоже проглядывало научение. Это почувствовал и неглупый Наседкин и повел с девушкой соответствующий разговор.

– А подруга ваша где училась?

– Окончила медицинский институт.

– Как же она так?… Пренебрегла образованием… Ради чего?…

– Они со школы дружили. Очень крепкая дружба была. Ее родители против брака, но она не послушалась. Любит.

– А вас ее пример не увлекает?

– Конечно, нет. У меня родители члены партии. Я комсомолка.

– Комсомолка, а взялась за такое поручение! Тебя же прорабатывать будут.

– Ох, будут!…- она зажмурилась, засмеялась, но ей эта проработка была совершенно безразлична.

И когда вышла из машины возле церкви и пошла к ограде, прямая, стройная, чопорная, то даже не оглянулась на своих спутников. Плевать ей было на нас из ее горных высей.