Страница 4 из 4
Потом двойные двери разъехались в стороны, и он увидел почетного пациента клиники.
Отец лежал на боку, неровное дыхание приподнимало и опускало его мохнатую грудь. К лицу была прижата похожая на намордник кислородная маска. Полуопущенные веки, невидящий взгляд.
— Ясон, — выдохнул он. — Мне сказали, что ты идешь сюда, но я не поверил. — Его голос глухим эхом отозвался в пустоте прозрачного пластика.
— Здравствуй, папа. — Его собственный голос приглушала бумажная маска.
— Я рад, что ты здесь.
— Папа… я должен был приехать. Мне нужно тебя понять. Если я не пойму тебя, то никогда не пойму себя. — Он весь сжался, у него перехватило дыхание; голова готова была взорваться от тоски и усталости. — Почему, папа? Почему ты бросил нас? Почему не приехал на мамины похороны? И почему сейчас не жалеешь свою жизнь?
Лысая голова на мохнатой шее слегка шевельнулась.
— У тебя когда-нибудь была собака, Ясон?
— Ты знаешь ответ, папа. Мама страдала аллергией.
— А когда ты стал взрослым?
— Большую часть времени я жил один. Мне казалось, я не смогу как следует заботиться о собаке, если мне каждый день нужно уходить на работу.
— Но собака любила бы тебя.
Ясон почувствовал, как под очками защипало глаза.
— Когда я был ребенком, у меня жила собака, — продолжал отец. — Джуно. Немецкая овчарка. Хорошая псина… быстрая, сильная и послушная. Каждый день, когда я возвращался из школы, она выскакивала во двор… такая счастливая, что видит меня. Она подпрыгивала и лизала меня в лицо. — Он повернул голову и посмотрел на сына. — Я оставил твою мать потому, что не мог с такой же силой любить ее. Я знал, что она меня любила, но мне казалось, что она достойна лучшего человека, чем я. А на похороны не приехал потому, что знал — она не хотела бы, чтобы я там был. Не хотела бы после того, как я так больно ранил ее.
— А как же я, папа?
— Ты мужчина. Мужчина, как и я. Я рассчитывал, что ты поймешь.
— Я не понимаю. Никогда не понимал.
Отец тяжко вздохнул — долгим собачьим вздохом.
— Мне жаль.
— Ты превращаешь себя в собаку, чтобы кто-то любил тебя?
— Нет, я превращаю себя в собаку, чтобы я сам мог кого-то любить. Я хочу быть свободным от своего человеческого разума, свободным от решений.
— Как ты сможешь кого-то любить, если ты уже будешь не ты?
— И все-таки это буду я. Но я смогу быть собой вместо того, чтобы все время думать о том, как быть самим собой.
— Папа…
В палату вошла медсестра.
— Сожалею, мистер Кармилк, но я вынуждена попросить вас
выйти.
— Папа, ты не можешь просто так меня покинуть!
— Ясон, — проговорил отец. — В договоре есть пункт, который позволяет мне точно указать члена семьи в качестве моего основного попечителя.
— Не думаю, что я смог бы…
— Пожалуйста, Ясон. Сын. Это так много значило бы для меня. Позволь мне жить в твоем доме.
Ясон отвернулся.
— И видеть тебя каждый день, зная, кем ты был?
— Я спал бы у твоих ног, пока ты смотришь фильмы. Я бы так радовался, когда ты приходишь домой. Скажи только слово, и я наложу голосовую спектрограмму на контракт прямо сейчас.
У Ясона так перехватило горло, что он не смог ответить. Но он кивнул.
Операция продолжалась восемнадцать часов. Восстановительный период занял несколько недель. Когда сняли бинты, морда была длинной и лохматой, а нос — влажным. Но голова по-прежнему осталась очень круглой, а глаза — все такими же синими.
Два бездонных колодца искренней собачьей любви.