Страница 69 из 71
Толкин почти наверняка не рассчитывал, что умрет так скоро. Он говорил своей бывшей ученице, Мари Салю, что его предки все были долгожителями, и полагал, что у него впереди еще немало лет. Но в конце 1972–го раздались первые предупреждающие звоночки. Толкин начал сильно страдать от несварения желудка, и, хотя рентген не выявил ничего более устрашающего, чем диспепсия, Толкина все же посадили на диету и строго–настрого запретили пить вино. И, невзирая на то, что его работа по–прежнему оставалась неоконченной, похоже было, что ему не улыбается перспектива прожить еще много лет на Мертон–Стрит.
«Мне часто бывает очень одиноко, — писал он своей престарелой кузине Марджори Инклдон. — После окончания триместра, когда студенты разъезжаются, я остаюсь один–одинешенек в огромном здании, если не считать смотрителя с женой где–то внизу, в цокольном этаже».
Правда, у него постоянно бывали гости: родственники, старые друзья, Джой Хилл из «Аллен энд Анвин», помогавшая разбираться с почтой. То и дело приходилось решать какие–то вопросы с Рейнером Анвином или с Диком Уильямсоном, нотариусом Толкина и его советником по многим вопросам. А по утрам в воскресенье он обязательно ездил на такси в хедингтонскую церковь, а потом на могилу Эдит на Вулверкотском кладбище. Но горечь одиночества не проходила.
Летом 1973 года многие близкие замечали, что Толкин сделался печальнее обычного и, похоже, начал быстро сдавать. Однако же диета, по всей видимости, пошла ему на пользу, и в июле он поехал в Кембридж, на обед в «Ad Eundem», межуниверситетский клуб. 25 августа он написал запоздалое благодарственное письмо пригласившему его профессору Глину Дэниэлу:
А через три дня после того, как это письмо было отправлено, во вторник, 28 августа, Толкин поехал в Борнмут, в гости к Денису и Джослин Толхерстам, доктору, который лечил их с Эдит, пока они жили в Борнмуте, и его жене.
Развязка наступила быстро. В четверг он присутствовал на вечеринке в честь дня рождения миссис Толхерст. Он чувствовал себя не очень хорошо и ел мало, но выпил немного шампанского. Ночью ему стало плохо, и на следующее утро его доставили в частную клинику. У него обнаружили острую язву желудка с кровотечением. Майкл в то время отдыхал в Швейцарии, а Кристофер — во Франции, так что оба не могли успеть вернуться, но Джон с Присциллой приехали в Борнмут, чтобы быть с отцом. Поначалу прогнозы были довольно оптимистичные, но к субботе развился плеврит, и в ночь на воскресенье, 2 сентября 1973 года, в возрасте восьмидесяти одного года Толкин скончался.
Часть 8
ДЕРЕВО
В наше время стало модным рассматривать «Инклингов», дружескую компанию, которая в тридцатые–сороковые годы собиралась по четвергам в Модлин–Колледже, как единый конгломерат авторов, которые взаимно влияли друг на друга. Вы можете соглашаться или не соглашаться с этим мнением, но, если будете в Оксфорде, вам, возможно, захочется побывать на могилах трех известнейших инклингов К. С. Льюиса, Чарльза Уильямса и Дж. Р. Р. Толкина.
Могилу Льюиса вы найдете на кладбище при церкви его прихода, Хедингтон–Кворри. На могиле, в которой похоронены Льюис и его брат, майор У. X. Льюис, лежит простая каменная плита. На плите высечен незамысловатый крест и слова: «Люди должны смириться с тем, что им придется уйти отсюда».
Уильямc лежит под стеной церкви Святого Креста в центре Оксфорда. Неподалеку похоронен также Хью Дайсон, еще один инклинг. На этом кладбище вообще много могил университетских преподавателей их поколения.
Льюис и Уильямc принадлежали к англиканской церкви. А католическое кладбище в Оксфорде теперь только одно — муниципальное кладбище в Вулверкоте, где выделен небольшой участок для католиков. Так что, для того чтобы найти третью могилу, вам придется оставить центр города далеко позади, миновать магазины и кольцевую автодорогу и дойти до высоких железных ворот. Пройдете в ворота, мимо часовни, через несколько акров других могил, и наконец выйдете к участку, где немало могил принадлежат полякам: здесь хоронят католиков, а большинство католиков в Англии — эмигранты. На многих могилах — остекленные фотографии тех, кто в них похоронен, и цветистые надписи. А потому простая серая плита из корнуэльского гранита с левой стороны сразу бросается в глаза; бросается в глаза и слегка необычная надпись на ней: «Эдит Мэри Толкин, Лутиэн, 1889—1971. Джон Рональд Руэл Толкин, Берен, 1892–1973».
Вокруг кладбища — обычный пригород, совсем не похожий на английскую деревню, которую так любил Толкин, но не особо отличающийся от тех мест, в которых он провел большую часть своей жизни. Так что даже после его смерти эта скромная могила на городском кладбище напоминает нам о противоречии между неприметной жизнью, которую он вел, и ослепительным воображением, создавшим его мифологию.
Откуда же оно, это воображение, сотворившее Средиземье и населившее его эльфами, орками и хоббитами? Где источник видений, озарявших жизнь скромного ученого? И почему эти видения так потрясли умы и совпали со стремлениями бесчисленных читателей со всего света?
Сам Толкин сказал бы, что ответить на эти вопросы невозможно — по крайней мере, в книге, подобной этой. Он вообще не одобрял использования биографии для толкования литературных произведений и, возможно, был прав. Его настоящая биография — это «Хоббит», «Властелин Колец» и «Сильмариллион», ибо истинная правда о нем содержится в этих книгах.
Но возможно, он был бы не против эпитафии.
Отпевание Толкина состоялось в Оксфорде, через четыре дня после его смерти, в скромной современной церкви в Хедингтоне, где он так часто бывал у мессы. Молитвы и чтения были специально отобраны его сыном Джоном, который и служил мессу с помощью старого друга Толкина, отца Роберта Марри, и приходского священника Дорана. Проповеди не было, и цитаты из его произведений не звучали. Однако, когда через несколько недель несколько его американских поклонников служили в Калифорнии поминальный молебен, перед собравшимися зачитали короткую сказку Толкина «Лист работы Ниггля». Возможно, он и сам счел бы это уместным.
«Перед ним стояло Дерево, его Дерево, полностью законченное. И это Дерево было живым. Его листья как раз распускались, а ветви трепетали под ветром — именно так, как представлял себе Ниггль. Он часто пытался это передать — но тщетно. Ниггль, не сводя глаз с Дерева, медленно раскинул руки.
— Это дар! — воскликнул он».