Страница 67 из 71
Сам он в «Мирамаре» себя особо счастливым не чувствовал. Он не разделял любви Эдит к тому типу людей, которые, по словам Льюиса, предпочитают «не беседовать, а рассказывать», и, хотя временами среди постояльцев отеля попадались мужчины, с которыми было о чем поговорить, по большей части он чувствовал себя точно в клетке, и это вгоняло его в молчаливый бессильный гнев. Однако в прочих отношениях поездки в Борнмут шли ему на пользу. В своем номере в отеле он мог работать ничуть не хуже (или ничуть не лучше), чем на Сэндфилд–Роуд, — разумеется, при условии, что он не забывал захватить с собой все необходимые записи, что, увы, случалось не всегда. В отеле было уютно, местная кухня ему тоже нравилась. Они с Эдит нашли себе местного доктора, который с неизменной доброжелательностью приходил на помощь, если кто–то из них неважно себя чувствовал. В городке была католическая церковь, и притом недалеко от отеля. Отель стоял близко от моря, которое Толкин так любил, — хотя, конечно, это море на его вкус было чересчур «ручным». И главное, он видел, что Эдит счастлива. Так что супруги продолжали регулярно ездить в Борнмут, и потому нет ничего удивительного в том, что, когда встал вопрос о переезде, они решили подыскать себе что–нибудь неподалеку от «Мирамара».
«Дом, в котором он живет, просто кошмарен — я вам передать не могу, насколько кошмарен, и картины на стенах тоже кошмарны». У. X.
Оден сказал это на собрании Толкиновского общества в Нью–Йорке, и в январе 1966 эти слова перепечатала одна из лондонских газет. Толкин прочел это и заметил: «Поскольку он был у нас всего раз, и то несколько лет тому назад, и весь его визит ограничился тем, что он зашел к Эдит и попил чаю, он, наверно, просто что–нибудь перепутал — если вообще говорил такое». Это была достаточно спокойная реакция на такое оскорбительное замечание, и, выразив поначалу легкое неудовольствие в письме к Одену, Толкин продолжал дружить и переписываться с ним как ни в чем не бывало.
Вздорное замечание Одена отнюдь не соответствовало истине. Дом на Сэндфилд–Роуд, который он имел в виду, был ничем не хуже прочих домов на этой невыразительной, скромной улице, и картины, украшавшие стены гостиной Эдит, ничем не отличались от тех, что висели на стенах любого дома в округе. Но очевидно, именно это и хотел сказать Оден. Человек утонченных вкусов, он был поражен кажущейся тривиальностью обихода Толкина и заурядностью этого пригородного дома. Нельзя сказать, что этот обиход полностью отражал личные пристрастия Толкина, — но в то же время Толкин не имел ничего против. Был в его характере некий особый аскетизм, который позволял просто не замечать всего этого. Об этом следует помнить, берясь судить о жизни, которую Толкин вел в Борнмуте с 1968–го по конец 1971 года.
Они с Эдит купили одноэтажный коттедж в нескольких минутах езды на такси от «Мирамара». Нетрудно представить, что сказал бы Оден об этом обычнейшем современном домике, номер 19 по Лейксайд–Роуд: в его понимании этот дом был не менее «кошмарен», чем тот, в Хедингтоне. Но с точки зрения Толкинов — обоих Толкинов, — это было именно то, что нужно. Там имелась хорошо оборудованная кухня, где Эдит могла готовить без особого труда, несмотря на то что она все больше и больше сдавала; и, помимо гостиной, столовой и спальни для каждого из них, там нашлась комната и для рабочего кабинета Толкина; а гараж на две машины тоже не составляло труда переоборудовать под библиотеку–кабинет, как на Сэндфилд–Роуд. В доме имелось центральное отопление, которого у Толкинов никогда раньше не водилось, а снаружи — веранда, где можно было сидеть и курить по вечерам, большой сад, где с избытком хватало места для всех их роз и даже для кое–каких овощей. Калитка в дальнем конце сада выходила в заросший лесом овраг, известный как Бранксомское ущелье, который спускался к морю. Их соседи–католики иногда подвозили Толкина в церковь на своей машине. К ним каждый день ходила домработница, и отель «Мирамар» тоже оказался под рукой: там могли селиться друзья и родственники, приехавшие повидать Толкинов, туда можно было ходить обедать, и там же иногда можно было ночевать, когда Эдит нуждалась в отдыхе от домашних хлопот.
Конечно, переезд в Борнмут потребовал некоторого самопожертвования со стороны Толкина. Ему не очень хотелось уезжать из Оксфорда, он понимал, что почти полностью «отрезает» себя от семьи и близких друзей. И к тому же теперь, как и тогда, когда он вышел на пенсию и поселился в Хедингтоне, реальность оказалась несколько хуже того, чего он ожидал. «Я себя чувствую вполне нормально, — писал он Кристоферу через год после переезда в Борнмут. — И все–таки… и все–таки. Я совсем не вижусь с людьми своего круга. Мне не хватает Нормана. И в первую очередь мне не хватает тебя».
Но это самопожертвование преследовало определенную цель — и цель оказалась достигнута. На Лейксайд–Роуд Эдит была счастлива — так же счастлива, как на отдыхе в «Мирамаре», и уж точно счастливее, чем за все время замужества. Помимо того, что новый дом оказался куда уютнее и здесь ей не приходилось карабкаться по лестницам, она получала большое удовольствие от поездок в «Мирамар» и общения с подругами. Она перестала быть застенчивой, неуверенной в себе, нервной женой оксфордского профессора и снова сделалась самой собой: общительной и веселой мисс Брэтт челнтемских времен. Она вернулась в свою стихию.
Да и для самого Толкина жизнь в целом сделалась лучше. Сознание того, что Эдит счастлива, было очень важно для него, и это отразилось на его состоянии духа, так что в дневнике, который он вел в Борнмуте, правда, очень недолго, почти незаметно того уныния, которое нередко охватывало его на Сэндфилд–Роуд. Отсутствие «людей его круга» отчасти возмещалось частыми приездами родных и друзей, а почти полное исчезновение назойливых поклонников (поскольку адрес и телефон Толкина и даже тот факт, что он проживает на южном побережье, удалось благополучно сохранить в тайне) означало, что он сможет больше времени уделять работе. Некоторую часть секретарских обязанностей взяла на себя жена доктора, и вдобавок к Толкину регулярно приезжала Джой Хилл, сотрудница «Аллен энд Анвин», которая помогала ему разбираться с письмами. Переезд в Борнмут поначалу осложнился тем, что Толкин упал с лестницы на Сэндфилд–Роуд и серьезно повредил ногу, так что ему пришлось провести несколько недель в больнице и еще гораздо дольше проходить в гипсе; но, оправившись, он мог, хотя бы теоретически, всерьез взяться за «Сильмариллион».
Но решить, с чего начать, оказалось чрезвычайно трудно. В определенном смысле работы осталось всего ничего. Сюжет «Сильмариллиона» был завершен — если слово «сюжет» применимо к произведению, которое начинается с сотворения мира, а рассказывает в основном о борьбе между эльфами и изначальным злом. Чтобы получилось связное повествование, Толкину оставалось всего–навсего решить, какую из версий каждой главы следует использовать: ведь большинство глав существовали во множестве вариантов, от наиболее ранних работ, восходящих чуть ли не к 1917 году, до отрывков, написанных совсем недавно. Hо выбор требовал принятия такого множества решений, что Толкин просто не знал, как тут подступиться. И даже если бы ему удалось завершить эту часть работы, предстояло еще привести отдельные главы в соответствие между собой. Многочисленные изменения, внесенные за десятки лет, создали изрядную путаницу. В одном месте имена персонажей были изменены, в другом — нет. Описания местности не совпадали друг с другом. А хуже всего было то, что и сами рукописи размножились, так что Толкин уже не знал доподлинно, в которой из них содержится его окончательная точка зрения на тот или иной вопрос. В последние годы он для надежности печатал каждый текст в двух экземплярах и держал копии в разных местах. Но он никак не мог решить, которая из копий является рабочей, и потому вносил поправки то в одну, то в другую, и эти поправки зачастую противоречили друг другу. Для того чтобы создать согласованный, выверенный текст, Толкину предстояло придирчиво сличить и сопоставить все существующие рукописи, и одна только мысль об этом приводила его в ужас.