Страница 19 из 20
— С самой весны. Как вы укочевали, так мы и не виделись.
— Ты почему не приезжаешь в гости? — спросила Оэлун.
— У меня умерла мать, — Джамуха закусил губу. — И отец болеет. Я приехал сюда один. Хочу посоветоваться с вами. Отец говорит, что ему долго не прожить. Я останусь сиротой. Он хочет, чтобы я уехал к хану кэрэитов. Отец с ним дружил…
— Зачем ты поедешь к хану? Ты живи у нас! Мама, разве он не может жить у нас? Он — мой анда!
Оэлун была по сердцу горячность Тэмуджина. И Джамуха был люб больше кого-либо из приятелей сына. Ей захотелось как-то помочь этому мальчику, подбодрить, приласкать его.
— Тэмуджин прав. Зачем тебе ехать к хану. Ты брат моему сыну, значит, я твоя мать. Я буду заботиться о тебе так же, как о своих детях.
Джамуха покачал головой.
— Отец мне говорит, что, если он умрет, его место займут другие, оттеснят меня, оставят без людей, без скота. А если буду под высокой рукой хана, никто не посмеет помешать мне наследовать ему. Так говорит мой отец.
— Джамуха-анда, у нас есть нукеры моего отца, есть слуги, кони и оружие. Если будет нужно, мы не хуже хана поможем тебе. Так, мама?
Оэлун ничего не ответила сыну. Мальчик еще не знает, что его самого, возможно, ждет то же, что и Джамуху. А Тэмуджин, удивленный, даже, пожалуй, обиженный ее молчанием, упрямо ждал ответа. Но тут разом ударили барабаны, отовсюду понеслись крики:
— Борьба!
— Начинается борьба!
— Идите смотреть на борцов-багатуров!
Оэлун торопливо сказала:
— Потом поговорим. Идемте.
Бороться вышло не меньше сотни пар. Полуголые мужчины пошли друг на друга, пригнувшись, размахивая руками, как орлы перед взлетом. Схватка была стремительной и недолгой. Побежденные отошли в сторону, победители снова разделились на пары.
Толпа орала, свистела, с истоптанной поляны уходили побежденные, и все меньшее число борцов оспаривало право именоваться непобедимыми. Наконец на поляне осталось двое. Один — Бури-Бухэ, двоюродный брат Есугея, еще совсем молодой, поджарый, с тонкими, бугристыми плечами; второй, кажется, в годах, если судить по матерой фигуре, огромному животу и воловьей шее. Кто он, откуда, Оэлун не знала. Она не сомневалась, что победа достанется старшему. Рядом с ним, с этой необъятной тушей, Бури-Бухэ казался слабым, даже хрупким.
Борцы долго ходили друг возле друга, делая молниеносные броски вперед и тут же отступая. Толпа то замирала, то взрывалась криками. Борец постарше начал терять терпение и злиться. По его толстому распаренному лицу катился пот, глаза покраснели и сверкали, как у рассерженного быка. Он несколько раз сжимал в своих страшных объятиях Бури-Бухэ, казалось, еще одно усилие — и у того хрустнут позвонки, он сломается, будто сухая хворостина, но каждый раз Бури-Бухэ вывертывался и тут же переходил в нападение. И вдруг… Оэлун ничего не поняла, не уследила, как это случилось. Старший оказался на спине. Его необъятное брюхо, залитое потом, блестело на солнце.
Рев толпы слился с боем барабанов, и победитель пошел по кругу, размахивая руками-крыльями. Тэмуджин оглушительно орал под ухом Оэлун и топал ногами.
Потом началось главное для нее и Тэмуджина — скачки. Подошли Чарха-Эбуген и Мунлик. Старик потрепал лошадь по шее.
— Ты сегодня, Тэмуджин, победишь. Я смотрел лошадей. Ни у кого нет такого скакуна. Но будь внимательнее. Сначала придерживай коня, с умом расходуй его силы. Если хорошего скакуна верно выдержать и под конец дать волю, он пойдет стрелой, пущенной из тугого лука.
Всадники заехали так далеко, что слились в одну сплошную темную ленту, пересекшую всю луговину. Ребятишки, чтобы лучше видеть, взобрались на повозки, повисли на кустах тальника, росших у самого берега Керулена. Джамуха тоже залез на чью-то повозку, выкрикивал:
— Встали. Вот сейчас, сейчас… Пошел!
Оэлун и сама увидела, как дрогнула ровная линия всадников, изломалась и, стягиваясь в кучу, покатилась вперед. Послышалось слабое, но быстро нарастающее гудение земли. Всадники стремительно приближались. От мельканья разномастных лошадей у Оэлун зарябило в глазах — где уж тут увидишь Тэмуджина! Но тут на мгновение показался красный халат. Или это померещилось? Нет, вот он, то исчезнет за спинами, то показывается вновь — халат ее сына, красный, как сарана-цветок. Перед сыном еще много всадников, но он понемногу выдвигается вперед.
— Тэмуджин обгоняет! — закричал Джамуха.
Перед ним уже не больше десяти всадников. Обошел еще двух, еще одного. Ну, сынок… Еще обошел… Он уже идет третьим или четвертым…
Пламенем промелькнул мимо халат Тэмуджина. Толпа подалась к наездникам, завертела Оэлун, оттерла от Джамухи, Чарха-Эбугена и Мунлика. Кругом были малознакомые люди, и ей не у кого было спросить, каким же пришел Тэмуджин. Впереди она увидела Хучу, пробралась к нему, потянула за рукав. Он обернулся и обрадовался так, что тут же попытался поклониться, но его толкали со всех сторон, и никакого поклона не вышло.
— Видел Тэмуджина?
— О хатун,[20] я только на него и смотрел. Он пришел вторым. Цэ-цэ, какой молодец!
— Неужели вторым?
— Он еще будет первым!
«Ах, глупый ты, глупый, Хучу!» — хотелось сказать ей этому простодушному воину. И то, что он пришел вторым, для нее радость. И даже лучше, что пришел вторым. Если бы был первым, могло показаться, что все это случайный успех, недолговечный и хрупкий, как всякая случайность.
А Хучу, пользуясь молчанием Оэлун и редкой возможностью поговорить запросто с госпожой, болтал без умолку:
— Багатуром будет твой парень! Все время на него любуюсь. И на своего парня любуюсь. Он у меня тоже молодец молодцом. И здоровый, и крепкий. А с чего ему худым быть? Он вырос под вашим одеялом, он носил халаты Тэмуджина!
О чем бы ни говорил Хучу, не преминет напомнить, что его сын родился в одно время с Тэмуджином и светлоликая, добросердечная хатун, то есть она, Оэлун, подарила одеяло. Ох, уж это одеяло! Она бы сто раз позабыла и про одеяло, и про Хучу, и про его сына, если бы не такие вот напоминания. Иногда она даже сердилась на него, ну а чаще, посмеявшись, совала ему что-нибудь из одежды Тэмуджина.
Вдруг Хучу спохватился:
— Э-э, надо же тебя провести к Тэмуджину. — Он одернул старенький, выгоревший на солнце, во многих местах залатанный халат, решительно двинулся вперед, раздвигая людей. — Дорогу госпоже Есугей-багатура! Дорогу! Дайте дорогу!
И люди, подчиняясь ему, расступались. Она ловила на себе то удивленные, то недоуменные, то насмешливые взгляды. Уж не рада была услужливому Хучу. Но зато он быстро провел ее к Тэмуджину. Сын, окруженный плотным кольцом мужчин, держал в поводу беломордого гнедка. Жеребчика гладили, щупали, восхищенно цокая языками, он вздрагивал от прикосновения чужих рук и с храпом пятился.
Увидев мать, Тэмуджин весь подался к ней, спросил:
— Ты видела, а? Видела? — Но, должно быть, вспомнив, что мужчине не подобает быть хвастливым, притворно вздохнул: — Еще чуть-чуть, и я стал бы победителем.
— Для меня ты и так победитель.
— На таком коне много раз побеждать будешь! — сказал кто-то.
— Что и говорить! — подхватили его слова. — Не просто конь — хулэг![21]
Внезапно все замолчали, расступились. В круг вошел в сопровождении нукеров Таргутай-Кирилтух, взглянул на коня, и его угрюмый взгляд потеплел.
— Я рад за тебя, сын Есугея, — сказал он Тэмуджину. — Пойдем, я поднесу тебе чашу кумысу.
Оэлун стояла рядом с сыном, но Таргутай-Кирилтух ее как бы не видел. И его невнимание было оскорбительным. Тэмуджин, кажется, понял это, повернулся к ней.
— Пойдем, мама?
— А-а, твоя мать здесь, — Таргутай-Кирилтух чуть кивнул ей головой. Ты еще, оказывается, мальчик и без матери шагу не делаешь.
Серо-зеленые глаза Тэмуджина потемнели, стали почти черными.
— Я пошутил, — буркнул Таргутай-Кирилтух. — Я приглашаю тебя вместе с матерью.
20
Хатун — госпожа.
21
Хулэг — конь-богатырь, богатырский конь.