Темные ночи (сборник)

В ту же секунду необъяснимым образом исчезли и шариковая ручка, и многочисленные копии контракта. Зурек с теплой улыбкой пожал Хиллувену руку, а на прилавок вспрыгнула победно урчащая кошка.

— Мистер Хиллувен! — дружелюбно объявил Зурек. — Поздравляю! Сделка совершена!

— Великолепно! — Замершее было в груди Хиллувена сердце забилось вновь. — Но я не чувствую никаких перемен! В чем дело?

— Вам осталось лишь вслух сосчитать до трех.

— И как только я произнесу «три», то стану…

— Именно.

— Что ж. — Хиллувен решил не терять понапрасну из отпущенных ему четырех с небольшим лет ни единой драгоценной секунды. — В таком случае — раз…

— До свидания, мистер Хиллувен.

— Всего доброго.

Внезапно Хиллувен увидел мир словно в калейдоскопе: зубы Зурека, например, превратились во вращающийся белый обруч, а кошачья голова — в черный бильярдный шар с шестнадцатью ушами. Несмотря на волнение, картина показалась Хиллувену забавной, и он, хихикнув, произнес:

— Два.

Хиллувен ощутил приятное головокружение, картинки калейдоскопа перед его глазами пришли в движение, а окружающий мир плавно закрутился. Хиллувена потянуло в дремоту.

— Три, — прошептал он и тут же провалился в густую угольную тьму.

Проснулся он от неприятных беспорядочных звуков и обнаружил, что лежит на спине. Перед глазами плыли разноцветные лишенные смысла пятна, а слух резали громкие звуки. Судя по всему, он очутился на улице.

Где-то далеко в вышине мерцал расплывчатый яйцевидный предмет. Внезапно он приблизился. Хиллувен заморгал и, с трудом сфокусировав взгляд, различил над собой лицо с нежно-голубыми глазами, напудренным носом и растянутыми в ласковой улыбке громадными, ярко накрашенными губами.

— Гу-гу-гу, — заворковало лицо. — Кто это у нас такой красивенький? Кто это такой пригоженький?

Хиллувен сморщил крошечное личико, взбрыкнул от гнева и разочарования коротенькими пухлыми ножками и, зайдясь в истошном реве, выбросил из коляски свою ярко-зеленую погремушку.

ДИВНАЯ НОВАЯ ПЛАНЕТА

Courageous New Planet

Перевод с англ. © А.И. Кириченко, 2003.

Дикарь набычился в залитом ярким светом углу Столовой номер 127 и, сгорбившись, уставился на гладкую грязеотталкивающую поверхность стола. Сомабургер и стаканчик суррокофе по-прежнему стояли нетронутыми у его локтя. Внезапно, побуждаемый, очевидно, мрачным любопытством, он выдавил немного кетчупа из пластикового помидора на атомно-полированную поверхность стола, и та, естественно, тут же отвергла осквернение. Красная капля, как возбужденная амеба, метнулась к краю и, скатившись Дикарю на колени, моментально впиталась в непрочную ткань одежды XX века. Несколько секунд губы Дикаря беззвучно шевелились, а затем он снова впал в апатичную дрему.

— Хотелось бы знать, что ему не нравится, — проворчал Экспериментатор Гетсби, разглядывая удрученную фигуру через тайное наблюдательное устройство. — Ведь не отправь мы его сюда, в наше время, он бы погиб в той автокатастрофе. По-моему, он должен быть нам благодарен.

— Я пробовал обсудить с ним это, — отозвался Контролер Карсон. — И все, что он ответил: «Я чужак в земле чужой». Очевидно, цитировал своего современника Хайнц-Лайона, автора философского труда «57 истин».

Гетсби покачал головой:

— Но это же просто невероятно! Он так и не досмотрел до конца ни одной программы сенсовидения и от наших лучших нимфоботов нос воротит! Кстати, если мы не сумеем добиться успешной адаптации, это скажется на нашем продвижении по службе.

— Можно побеседовать с ним еще разок, — сказал Карсон и, повернувшись к ближайшему аптекомату, нажал на клавиши, набирая индекс капсулы для улучшения проницательности, психической ауры и способности разрешать проблемы. Через секунду в его ладонь скользнуло сияющее пластиковое яйцо. Карсон сунул его в рот и, подкрепившись таким образом, пружинистой походкой устремился на очередную встречу с Дикарем. Отказавшись от капсулы, Гетсби поплелся следом.

— Честно говоря, вы ставите меня в тупик, — пожаловался Карсон. — Мы перенесли вас в будущее, в мир, где не существует болезней, голода и войн. У нас никто не обязан работать, если сам того не захочет, и каждому доступно куда больше чувственных наслаждений, чем самым могущественным королям древности. О таком будущем люди вашей эры могли только мечтать, и все же вы недовольны. Почему? Пожалуйста, объясните нам.

— Если хотите знать, — ответствовал Дикарь, пощипывая бороду, — так это отчасти потому, что я был настоящим фанатом научной фантастики.

Повернувшись к коллеге, Карсон вопросительно поднял брови.

— Я выяснил значение этого выражения, когда Дикарь употребил его впервые, — сказал Гетсби. — По-видимому, он принадлежал к поклонникам небольшой кучки писателей со странными именами вроде Азимуф, Анни Логг и Фаннигут. Они занимались научным провидением и большую часть времени проводили в попытках представить будущее. Впрочем, не все они носили такие диковинные имена — скажем, одного из лучших звали Шоу.

Дикарь встрепенулся, и глаза его сверкнули.

— О, Шоу!

— Но это же ничего не объясняет, — возразил Карсон, — наоборот, еще больше сбивает с толку. Если вас так интересовало будущее, то вы должны быть просто на седьмом небе, оказавшись в нем взаправду. Почему же вы не счастливы?

— Почему? Почему? — Дикарь выпрямился, и лицо его отразило стремительную смену чувств — гнева, безнадежности, презрения. — Разве вам, пресмыкающимся, вам, ничтожным кротам, не ясно, что тут у вас чересчур много всего?! Не осталось места для выбора и поиска, сомнений и разочарований, которые придают жизни остроту. Вы живете в бесконечной пустыне изобилия, в пустыне, из которой невозможно убежать.

— Убежать?

— Да, именно это я и сказал. Я любил фантастику, потому что она давала шанс прорваться сквозь унылые баррикады XX века — ибо она была ярким пятном на темной палитре времени. Человеческая душа питается контрастами. Наслаждение уравновешивается болью, любовь — ненавистью…

— Но нимфоботов можно запрограммировать на причинение боли, — быстро отреагировал Карсон. — В определенных…

— …установленных пределах, — усмехнулся Дикарь. — А можно ли хотя бы представить, что какая-нибудь ваша механическая красотка попытается убить меня из ревности к одной из своих механических сестер? Нет, этот ваш совершенный пластиковый мир полностью стерилизован, и вам плевать, что сама по себе жизнь — это радужное пятно на белом сиянии вечности. Вы выжгли из нее все, что делает человека человеком. Реальные женщины непредсказуемы, а у настоящего пива всегда разный вкус! И боже мой, как не хватает мне шелеста и поцелуев дождя, перехватывающего дыхание запаха черного табака старичков пенсионеров, безумных политиков и священников, едва сдерживаемого насилия толпы футбольных болельщиков и…

— Постойте-ка, — перебил его Карсон. — Вы сказали — футбол? Так вы любите футбол?

— Если не считать фантастики, нет вещи, которую я любил бы больше, — выдохнул Дикарь. — Но, конечно, все это сметено вашим так называемым прогрессом.

Карсон покачал головой:

— Вы не правы, футбол — самый популярный у нас спорт.

— Что? — С отвисшей челюстью Дикарь переводил взгляд с одного собеседника на другого. Затем взор его прояснился. — А-а-а, понимаю, вы превратили его в мельтешение электронных пятен на поверхности катодной трубки.

— Но это свело бы на нет самую суть игры. — Карсон одарил Дикаря ободряющей улыбкой. — Футбол был и остается контактным спортом, испытанием человеческой силы, скорости и умения.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что футбольная лига живет и процветает в Британии XXV столетия, — ответил Карсон. — Обрадует вас, если мы завтра вечером сходим на футбольный матч здесь, в Лондоне? Я уверен, что даже в ваше время «Арсенал» и «Манчестер-Сити» были реальными претендентами на кубок Футбольной ассоциации.