Страница 2 из 2
Два коренастых паренька, насупленные и побагровевшие от смущения, подтащили мешки к столу и встали рядом. Галецкий сказал, что в мешках находится двадцать пар футбольных бутс. Достали их с большим трудом. Из-за этих бутс они с ребятами мытарились в городе восемь дней, прожились до копейки, но зато своего добились. Не стыдно возвращаться в Чижму. Парни переминались с ноги на ногу и смотрели на волейболистов с немым мучительным интересом.
– А вот с этим толстым, пожилым товарищем мы когда-то гоняли в футбол. Он, как видите, потерял форму. – Галецкий шутливо приосанился. – А я, кхе-кхе, еще держусь.
– Да, да. Ты держишься, – проворчал Величкин, которому замечание Галецкого не очень-то понравилось. – Ну, а что это за молодые люди, кому ты меня представляешь так торжественно?
– А это, Толечка, мои питомцы, игроки чижминской юношеской команды. Могу похвалиться – чемпионы края.
– Поздравляю. Это замечательно.
– Замечательно не замечательно, а все же приятно. Не зря хлеб жуем. Верно, ребята? И могу еще похвалиться, – продолжал Галецкий, разгорячась и торопясь все высказать за оставшиеся минуты. – Слышали такого футболиста Ивана Краснюкова?
– Я не слышал, – сказал Величкин.
Тренер пожал плечами.
– И я нет.
– Неужели не слышали? – Галецкий смотрел на них огорченно и с изумлением. – Ведь он сейчас у вас, в Москве... Краснюков Иван...
– Краснюков? Первый раз слышу, – сказал Величкин.
– Погодите, – сказал один из волейболистов. – По-моему, есть какой-то Краснюков в «Крыльях Советов». Только он в дубле играет.
– Верно, верно! Он в дубле пока что! – обрадованно воскликнул Галецкий. – Значит, вы знаете? Есть такой?
– Вроде есть...
– Так вот, они взяли его из Красноярска, а в Красноярск он попал в позапрошлом году из нашей Чижмы. Играл у меня целый год. Парень золотой. Вы увидите, он еще в этом сезоне прогремит!
– Дай ему бог, – сказал Величкин. – Хотя Москву удивить трудно. Сколько с нас, девушка?
Официантка все еще чиркала в блокноте. Волейболисты смущали ее своими расспросами и комплиментами, которые они сыпали наперебой, щеголяя друг перед другом. Больше месяца они не видели русских девушек. Величкин расплатился за весь стол: он отдал семьдесят пять рублей и еще пятерку на чай. Девушка не сразу поняла, что ей дают на чай, а когда поняла, то покраснела и почему-то прошептала: «Пожалуйста». Потом Галецкий заплатил четыре восемьдесят за себя и за двух своих питомцев.
– Будешь в Москве, Аркадий, прошу ко мне, – говорил Величкин. – Живу я на Фрунзенской набережной, в новом доме. Квартира у меня хорошая, большая, и Лужники рядом.
– Спасибо, может, и приеду на Спартакиаду. А ты бы ко мне погостить, а? Охота у нас отличная! А рыбы у нас!
– Ты не пропадай, Аркаша. Запиши свой адрес.
– Где записать-то?
– Да вот... Ну здесь хотя бы, на пачке сигарет.
– Толя, старик...
– Счастливо, дорогой! Рад был тебя увидеть.
Ученики уже понесли мешки с бутсами к выходу. Галецкий и Величкин долго трясли друг другу руки, обещали писать, не забывать, говорили, что хорошо бы как-нибудь встретиться всем вместе в Москве или где-нибудь на юге, вызвать Соню, Михея, Васю Проценко, если он жив-здоров. Потом Галецкий пожал руки волейболистам и тренеру, сделал еще один общий прощальный жест и быстро зашагал к выходу. Держался он прямо, и походка у него была бодрая, молодецкая, и совсем бы он казался молодым человеком, если бы не торчавшие сзади из-под кепки седые клочковатые волосы.
Тренер взглянул на часы.
– Через пять минут нам пора, Анатолий Кузьмич, – сказал он.
Величкин сидел задумавшись и ковырял спичкой в зубах. Помолчав немного, он сказал:
– Вот этот самый Аркашка Галецкий всегда был неудачником. И в институте и вообще. И черт его знает почему! – Он вздохнул сочувственно. – Как-то не везет ему всю жизнь... Помню, мы ухаживали за одной девчонкой вместе, он и я. Был такой период. Очень люто соперничали.
– Ну и чем кончилось? – спросил тренер.
– Это целая история. В конечном счете я, кажется, победил.
Разговаривая, они встали из-за стола и пошли к выходу.
Впереди шли волейболисты в клетчатых пиджаках и ярко-голубых брюках. Все женщины, сидевшие за столиками, украдкой смотрели на этих высоченных парней.
Величкину хотелось, чтобы тренер проявил интерес к истории его соперничества с Галецким, стал бы его расспрашивать и он бы вспомнил кое-какие подробности, которые приятно оживить в памяти, но тренер только сказал скучным голосом: «Это здорово, Анатолий Кузьмич, что вы победили» – и, вдруг сделав два быстрых шага, догнал волейболистов и заговорил с ними о волейбольных делах. Через две недели в Москве им предстояла встреча с командой Польши.
Величкин обиделся и нарочно отстал от волейболистов. Заложив руки за спину, он медленно шел позади всех и смотрел то по сторонам, то в небо. Было ветрено и пахло влажной после дождя, осенней землей. Величкин подумал о том, что в Москве он еще застанет теплые дни. Можно будет пожить на даче.
Треща мотором, низко пролетел маленький щавелевого цвета почтовый АН-2. «Аркашка полетел в свою Чижму, – подумал Величкин. – И как он там живет? Убей, не пойму...»
Величкин даже не спросил Галецкого, женат ли он и есть ли у него дети. Надо в следующий раз спросить. В какой следующий раз? Он вдруг понял, что следующего раза не будет. Никогда больше он не увидит Галецкого. Никогда в жизни.
В кабинете почтового самолета на откидных стульях сидели шесть человек: Галецкий со своими питомцами, молодая женщина, похожая на доктора или медсестру, державшая на коленях маленький чемоданчик, и два рабочих с леспромхоза в одинаковых темно-фиолетовых плащах. Один из рабочих читал растрепанный «Огонек», другой сидел бледный, нахохлясь, приготовившись к качке. Мотор ревел, разговаривать было трудно. И все же Галецкий громко кричал, обращаясь к своим ребятам:
– Когда-то он был влюблен в мою жену! В Наталью Дмитриевну! А парень он очень хороший... Жаль только, жизнь у него сложилась как-то неудачно... Ведь он талантливый человек, а стал администратором...
Ученики Галецкого молча смотрели в окна. Им не казалось, что жизнь Величкина сложилась неудачно, но они и не завидовали ему. Нет, они были уверены, что им предстоит жизнь еще более заманчивая и прекрасная. И они с жадностью смотрели вниз, как будто надеялись увидеть свое будущее там, внизу, где проплывало рыжее бескрайнее, залитое прозрачным осенним солнцем таежное редколесье. С высоты трехсот метров каждое дерево было видно отчетливо и тайга была похожа на мох.