Итальянские каникулы

— Брось, Изабел, не настолько ты глупа, чтобы не понять, что происходит. Какая это любовь? На тебе крупными буквами написано «Спасатель». В твоих глазах я всего лишь объект спасения.

— Неужели? Кого это я призвана спасти? Ты талантлив, образован и знаешь свое дело. Ты один из самых умных людей. И несмотря на «мыльную оперу», которую ты тут устроил, бабником, распутником и наркоманом тебя никак не назвать. Я в жизни не видела тебя пьяным. Ты прекрасно умеешь обращаться с детьми, хотя, нужно сказать, методы твои несколько необычны. У тебя имеются постоянная работа, признание публики и уважение коллег. Даже бывшая жена осталась твоим другом. Если не считать пристрастия к никотину и сквернословию, я не нахожу в тебе ничего ужасного.

— Где тебе! Ты так слепа к недостаткам окружающих, что удивительно, как тебя еще выпускают гулять без поводка.

— К несчастью, ты боишься того, что происходит между нами. И, не желая разобраться, решаешь вести себя как идиот. Советую немедленно отправиться в ванную, прополоскать рот и вычистить зубы, чтобы избавиться от микробов этой женщины. А также следовало бы извиниться перед ней. Она очень несчастна, и нехорошо с твоей стороны использовать ее подобным образом.

— Господи, Изабел, — прошептал он, закрыв глаза. Сквозь тучи на миг прорезалась луна, отбросив на его лицо угловатую тень. У него было измученное лицо человека, потерпевшего поражение.

— Поверь, то, что происходило там, — довольно привычная для меня сцена.

Она подавила порыв коснуться его щеки. Нельзя ничего решить за Рена. Либо он выяснит все для себя сам, либо не захочет тратить время и силы.

— Прости. Я знаю, как тебе опротивела такая жизнь.

Он издал тихий, почти неслышный звук и рывком притянул ее к себе, но она едва ощутила жар его тела, как его руки разжались.

— Завтра я еду в Рим.

— Рим?

— Говард Дженкс уже там. Определяет места натурных съемок. — Он похлопал себя по бедру, очевидно, в поисках сигарет. — Прилетает Оливер Крейг, тот англичанин, что играет Натана, и Дженкс хочет, чтобы мы порепетировали вместе. Примерки костюмов, пробный грим. Я обещал дать пару интервью. Вернусь к празднику.

До праздника была целая неделя.

— Уверена, что Анна это оценит.

— Послушай… — он кивком показал на дом, — ты этого не заслужила. Я просто… нужно было дать тебе понять, вот и все. Мне очень жаль.

И ей тоже. Куда больше, чем он мог представить.

Глава 22

Глаза Трейси наполнились подстегнутыми гормонами слезами.

— Я поблагодарила вас за то, что вернули мне Гарри?

— Несколько раз.

— Если бы не вы…

— То вы двое договорились бы между собой. Я всего лишь ускорила процесс.

Трейси вытерла глаза.

— Не знаю. Пока не появились вы, у нас не очень-то получалось. Коннор, не дави мячом цветы.

Коннор поднял глаза от футбольного мяча, который он гонял по крошечному саду позади дома Бриггсов в Касалеоне, и широко улыбнулся. Часть двора шла под откос, к ряду домов на другой улице, другая — к остаткам древней римской стены, окружавшей когда-то город.

— Рен уехал сегодня в Рим, — пробормотала Изабел, не зная, чем заполнить ноющую пустоту в душе. — Он хочет избавиться от меня.

Трейси отложила потрепанный детский пиджачок, который тщетно старалась починить.

— Объясните, что произошло.

Изабел рассказала о вчерашней вечеринке.

— С тех пор я его не видела, — добавила она. — Анна сказала, что они с Ларри уехали около полудня.

— А как насчет голливудских паразитов?

— Убрались в Венецию. Памела, кстати, совсем неплохая.

— Ну, если вы так говорите…

Трейси потерла живот.

— Он привык искать легких путей. Поэтому и на мне женился. Единственное место, где он допускает эмоциональный хаос, — это экран.

— Да уж, наши отношения можно назвать сплошным эмоциональным хаосом. — Изабел попыталась улыбнуться, но вышло не слишком удачно.

— Неправда!

— Вы просто не хотите меня огорчать. Он думает, что я его осуждаю, и так оно и есть. Отчасти. И касается только его работы. Я старалась не показывать этого, зная, что несправедлива, особенно потому, что у самой куча недостатков. Но я постоянно тереблю его только потому, что он мне небезразличен. Чаще всего он стоит первым в списке моих приоритетов, и это меня шокирует.

— Уверены, что похоть не заглушила вашего здравого суждения?

— Вы знаете его так долго, что не видите, в какого поразительного человека он превратился.

— Черт, — выдохнула Трейси, оседая в кресле. — Вы в самом деле его любите.

— Не думаю, что это такая уж тайна.

Особенно для Рена, после того как она вчера вечером буквально бросила сердце к его ногам.

— Я знаю, что вас влекло к нему. Как и всякую нормальную чувственную женщину на вашем месте. А за каждый его взгляд на вас можно было притягивать к суду! Но вы так хорошо разбираетесь в людях! Я думала, вы понимаете, что всякие отношения с Реном должны оставаться на животном уровне. Единственное, к чему он относится серьезно, — его работа.

Изабел мгновенно испытала жалкую потребность защитить его.

— Он ко многому серьезно относится.

— Назовите хоть что-то.

— Еда.

— Именно, — хмыкнула Трейси.

— Я имею в виду все, что касается еды. Он любит готовить, создавать шедевры, сервировать обед. Еда для него — средство общения. А вы лучше других знаете, как ему недостает общения. Он любит Италию. Обожает ваших детей, пусть не слишком охотно в этом признается. Интересуется историей, разбирается в музыке и искусстве. И серьезно относится ко мне. — Она глубоко вздохнула и продолжала без прежней уверенности: — Просто не так серьезно, как я к нему. Вбил себе в голову глупости насчет собственной порочности и моей святости.

— Рен живет в параллельной вселенной, и, может, это сделало его порочным. Женщины кидаются ему на шею. Директора студий практически умоляют взять их деньги. Люди ни в чем не могут ему отказать, что дает ему искаженное представление о его месте в этом мире.

Изабел хотела сказать, что находит представление Рена о его месте в этом мире достаточно справедливым, хотя немного циничным, но Трейси еще не закончила:

— Он не любит причинять боль женщинам, но почему-то дело неизменно кончается именно этим. Пожалуйста, Изабел, постарайтесь не попасть в его сети.

Хороший совет, но получен слишком поздно.

Изабел старалась заняться делом, но постоянно ловила себя на том, что бесцельно глазеет в окно или намывает одно и то же блюдо. Поняв, что боится выйти из дома и пропустить звонок, она так рассердилась на себя, что схватила ежедневник и принялась заполнять каждую графу. Навещала Трейси, играла с детьми, часами торчала на вилле, помогая готовиться к празднику. Ее симпатии к Анне только росли по мере того, как та рассказывала все новые истории о прежних обитателях виллы и жителях Касалеоне.

Прошло три дня, а от Рена не было ни слуху ни духу. Тоска все больше завладевала Изабел. Она чувствовала себя несчастной, потерявшей цель в жизни, не понимающей, куда идти дальше и что делать. Она не только не смогла найти нового направления, но еще больше усложнила старое.

Витторио и Джулия повезли ее в Сиену. Но невзирая на красоту древнего города, поездка не удалась. Каждый раз при виде ребенка скорбь Джулии становилась почти ощутимой. И хотя она держалась храбро, неудача со статуей подкосила ее. Витторио делал все возможное, чтобы развеселить женщин, но постепенно напряжение начало сказываться и на нем.

На следующий день Изабел вызвалась посидеть дома с Коннором, поскольку Трейси собралась к доктору, а Марта отправилась на виллу помогать Анне готовить. Проходя через оливковую рощу, Изабел старалась сосредоточиться на счастливом щебете ребенка и хоть на минуту позабыть об острой кинжальной боли, сверлившей ее сердце. Потом они играли с кошками, а когда похолодало, Изабел забрала малыша в дом, усадила за кухонный стол и дала фломастеры и бумагу.