Страница 143 из 187
– Ни за что! – крикнул Гейнце, встав в рост, – вы воображаете, что саксонцы, защищая свою свободу, должны сражаться под командой поляков?!
Его прервал крик сплетшихся голосов.
– Нет, этого нельзя, нельзя, ты не понимаешь обстановки, – кричал, успокаивая Бакунина, Рекель, отводя в сторону.
Дрезден предрассветно серел; уходили тени с Эльбы. Рекель с канделябром шёл через гостиную, провожая гостей. В передней, сгрудившись, разбирали одежду.
– Когда ты, Мишель, вылезешь из своего фрака?
– Рад бы, да не во что! И так боюсь попасться на глаза старым кредиторам, ха-ха-ха, кстати, ссуди-ка, брат, талер, говорят, твой «Фольксблатт» теперь здорово идёт.
Поставив канделябр на тумбу, Рекель вынул мягкий кошелёк, развязывая, полез за монетой.
– Завтра Вагнер дирижирует Девятой симфонией, если не боишься кредиторов иль полиции, пойдём.
– Пожалуй, ради «Freude, schoner Gotterfunken»[281].
Рассветало тихо, безветренно; в сыроватом от прошедшего дождя воздухе пахло тополями, сыростью; соседняя католическая церковь светлым контуром обозначилась в небе; проводив гостей, Рекель, идя по двору, слышал их далеко замирающие шаги.
5
Опера Флотова «Марта» в этот сезон шла без успеха. Утомлённые однообразностью её партитуры, отсутствием ясных мелодий, королевские музыканты в Вербное воскресенье давали Девятую симфонию Бетховена. Дирижировал не старик Рейсигер, а молодой Вагнер. И на здании театра висели аншлаги: «Билеты проданы».
У первой скрипки оркестра никогда не было столь благородного звука; никогда так пламенно не вступали виолончели и фаготы, наполняющие зал печалью; после отшумевшей бури скрипок никогда не врывались так мощно контрабасы и гром литавр; никогда не подымалась такой страстной бурей Девятая симфония под словно отрывающимися руками капельмейстера Вагнера. Краска залила бледное лицо; взгляд странен и дик, уже потушив мелькнувшую улыбку полуоткрытого рта, он откидывается назад, брови поднялись, на щеках игра мускулов, глаза блестят, глубокая внутренняя скорбь разрешается в охватывающее наслаждение.
Из золотой королевской ложи, встав, аплодирует король. Ладонь о ладонь бьются руки блистающего моноклем барона фон Бейста, тучного военного министра Рабенхорста, бравых генералов фон Шульца и фон Ширндинга.
За кулисами, отирая выпукло-округлый лоб, Вагнер стоял, окружённый друзьями.
– Вагнер, Вагнер, – бормотал Бакунин, пожимая его руку, – да если б при ожидаемом пожаре мира предстояло погибнуть всей музыке, мы должны б с опасностью для жизни соединиться, чтоб отстоять эту симфонию!
Вагнер слабо улыбался вдавленными губами, в нём жила ещё Девятая симфония. Сказал тихо:
– Я доволен исполнением, оркестр держал себя превосходно.
6
Стон набата дрезденских церквей начался с Фрауенкирхе, но взвился над прекрасной столицей Саксонии неистовой фугой, гудом, звоном всех набатов. Дрезденцы выбегали, не понимая: с чего бьёт непрекращающийся набат, словно туча плача колоколов налетела, разразилась на колокольнях. Не пожар ли, не горит ли город? Суета и страх охватывали обывателей. Приказ короля об отставке министерства Гельда? Но ушло ж министерство Брауна? Роспуск палаты? Но королём обещаны новые выборы. Почему бьёт набат? И где раскатываются барабаны?
В этот жар кружат под солнцем в вышине безоблачного неба над Дрезденом ястребы, голубая Эльба трепещет парусами лодок. Лавочники, ремесленники, студенты, обыватели, торопясь, бегут ко дворцу, мешаясь с работниками зеркальной, фарфоровой фабрик, с печатниками, случайными крестьянами. В форму одеваются коммунальные гвардейцы, потому что звонят на Крейцтурм и играет, поёт генерал-марш на Альт-Маркт. На Дворцовой площади уж гудят батальоны коммунальной гвардии. Перед строем волнуется командир, купец Наполеон Ленц, окружённый батальонными командирами адвокатами Беме и фон Бранденштейном. Толпятся возбуждённо депутаты распущенной палаты; прибежал встревоженный глава отечественного союза Минквиц. Но саксонские стрелки преградили ружьями вход, и на конях перед войсками – губернатор генерал фон Шульц и комендант дворца полковник фон Фредерици.
Заливаются толпой Театральная, Дворцовая площади, Ней-Маркт, Юденхоф; уж текут к цейхгаузу по Рампишегассе, слева с Альт-Маркт бегут через Шлоссгассе. Сквозь бушующие шляпами, непокрытыми головами, цилиндрами толпы горожан к Дворцовой площади протискивается депутация к королю: плотный, лысый заместитель бургомистра Пфотенхауер и городские советники. Толпа ревёт: «Где Бейст?! Министры не выходят к народу!! Разворочать арсенал! Гейбнера! Депутата Гейбнера!» – требуют любимого демократа из Фрейберга. Как волнующееся море, поверхность толпы, стиснутой голова к голове, беспрестанно движется из стороны в сторону, и каждое движение её перекатывается до отдалённейших концов. Бьёт набат над старым Дрезденом в жарком воздухе. Из нейштадтских казарм, пришпоривая коней, к Эльбе проскакала кавалерия: губернатор приказал занять мост. Полковник фон Фредерици пехотой занял ворота дворца. Залезши на цоколь, орёт на Дворцовой площади депутат Чирнер, требуя, чтоб коммунальная гвардия шла парадом в честь конституции.
– Против войска не поведём!! – кричит ему Беме, командир 1-го батальона.
А ещё вчера гуляли дрезденцы по брюллевской террасе, по Гроссер Гартен; никто не знал, что наутро волнение охватит город. За ночь на заборах запестрели красно-чёрные плакаты: «На помощь Вене! – Да здравствует красная республика! – Долой монархию! – На фонарь Бейста!» Кричат со стен прокламации доктора Гауснера, главы отечественного союза Минквица, вождя рабочего союза Фридриха Грилле; разбрасывают мальчишки в толпе листовку – «Огонь!» В сбегающихся в центр, ко дворцу, толпах качающихся, мнущихся на площадях, видны особые, калабрийские шляпы с чёрно-красно-золотыми лентами, видно, бежавшие из Вены. Нет места на площади, напирают стеной, раздаются крики: «Король вюртембергский расстрелян! – В Берлине восстание!» И шумят, бегут женщины с непоспевающими детьми, студенты, рабочие, члены гимнастических союзов; толпа кричит «Ура!», Минквиц и Захариас[282] ведут колонны с чёрно-красно-золотым знаменем с надписью «Свобода!»
По Острааллее, по мостовой, в толпах народа торопился Бакунин, без шляпы, во фраке, дымя сигарой. Можно поклясться, вспоминал Париж, Карузельский выстрел, в обгоняющих саксонцах искал французов и вырывающуюся стихию бунта, которую раздуть – и она станет святыней.
Из Аугустусштрассе сквозь толпы работников зеркальной фабрики на площадь протискивался Вагнер в светло-синем сюртуке, в берете, светлых панталонах. Вагнеру казалась площадь озарённой тёмно-жёлтым, почти коричневым светом, словно наступило затмение солнца, как когда-то в Магдебурге. Прорываясь локтями сквозь толпу, Вагнер чувствовал весёлое, острое возбуждение. У Юденхоф осколком мелькнуло в сознании описание Гёте канонады при Вальми. «То же самое», – бормотнул Вагнер, чувствуя, как его всё сильней охватывает необыкновенная весёлость. Дрезден, залитые площади – словно изумительная постановка, начало гигантского представления под отчаянные, к небу несущиеся фуги набата. На ступенях дома прижали артистку Шредер-Девриен, развились волосы, она кричит с крыльца. Вагнер разобрал: возмущается стрельбой по народу в Берлине, заклинает от несчастья! Её осыпали неприличным юмором рабочие в широкополых мятых шляпах.
– Депутация к королю!
Бакунин увидал: в блестящих на солнце цилиндрах, глухих сюртуках, белых перчатках, высоко подпёрших шеи воротниках пробивается депутация. За первой вторая, третья, даже депутация правого «Немецкого союза» идёт к королю просить не вызывать несчастий в любимом отечестве. Работники осыпают депутатов смехом, но депутаты движутся к дворцу, охраняемому солдатами полковника фон Фредерици, выкатившего на Дворцовую площадь пушки.
281
Друзей, прекрасных искр Божьих (нем.).
282
Захариас Генрих-Альберт (1806 – 1875) – прусский судебный чиновник, центристский депутат Национального собрания.