Страница 20 из 66
— Я всегда думал, что вы психопат и рано или поздно плохо кончите. Входите.
— Спасибо за правду, Род. Меня разбудил бой ваших часов. Я решил посмотреть, как вы потягиваетесь в постели…
Родштейн, не отвечая Френку, пошел в глубь квартиры, на ходу поворачивая выключатели. В квартире Родштейна царил безнадежный, пропитанный сигарным дымом беспорядок.
— Садитесь, — сказал Родштейн, указывая Френку на диван. — Что будете пить?
— Что угодно.
— У меня есть замечательный ром. Хотите крепкого чаю с ромом? Я сейчас заварю.
— Хорошо. Признаться, хочу.
Родштейн зашаркал туфлями и скрылся на кухне.
— Я, между прочим, придумал, как лучше эвакуировать газ из инжектора, — сказал Родштейн.
Френка всегда восхищала особенность немца говорить о самых интересных вещах сонным, будничным тоном.
Родштейн налил два стакана очень крепкого чаю и влил в каждый из них по стопке рома.
— Пробуйте. По-моему, здорово.
Френк жадно хлебнул сладковато-горькой горячей жидкости.
— Ну, как? — спросил Родштейн.
— Хорошо. Мне повезло, что вы мой сосед. Плохо, когда соседи трезвенники.
— Когда вы обзаведетесь детьми, вам будет все равно, кто у вас соседи.
— Род, а вы верите в бога? — спросил Френк.
— Типичный вопрос полуночника. Во время бессонницы в голову приходят идиотские мысли.
— Все равно. Скажите, вы верите в бога?
Родштейн пожевал кончик спички.
— Нет, не верю, — сказал он.
— Почему?
— Потому что я не знаю, для чего он нужен. С меня достаточно того, что в природе все подчинено строгим законам.
— А вам не кажется, что кто-то эти законы установил?
— Нет, не кажется. Если бы их устанавливал какой-то высший разум, они были бы значительно умнее. Я не могу согласиться с мыслью, что высший разум, бог, создал людей для того, чтобы они посвящали свою жизнь поискам средств убивать друг друга. Здесь нет логики.
— Когда вы говорите о логике, вы имеете в виду нашу, человеческую логику. А может быть, есть другая, высшая логика, — сказал Френк. — Может быть, логика во втором начале термодинамики: хаос должен восторжествовать. Для торжества великого хаоса нужен примитивный человеческий разум. Вы поняли?
— Ерунда. Логику мы не придумываем. В нашу голову ее вложила природа.
Френк пожал плечами и выпил несколько глотков чая. Потом вдруг спросил:
— Как вы думаете, страшно умереть?
Родштейн перестал пить.
— Вам, Френк, нужно хорошенько отдохнуть. Почему вы об этом думаете?
— Не знаю, не знаю. Может быть, просто потому, что мы так часто смотрим на нашу смерть, которая непрерывно колеблется там, в этих проклятых магнитных ловушках. Иногда я думаю, что было бы, если бы кто-нибудь взорвал электростанцию на Овори или просто выдернул рубильник, который подает энергию на наш остров.
— Послушайте, Френк. Я не знаю, к чему вы затеяли этот разговор. Мне только известно, что не стоит взрывать электростанцию на Овори. Ведь рубильник, питающий ловушки, в нашей лаборатории. Если у вас в мозгу завелись такие мысли, лучше откажитесь от работы. После разговора с вами мне не очень нравится, что вы хозяин рубильника, который питает хранилища с антивеществом.
Френк засмеялся.
— Вы трусите, Род?
— Нисколько. Я не верю, что вы когда-нибудь решитесь выдернуть рубильник. Вы слишком сильно любите жизнь и свою Лиз. Влюбленные всегда трусы.
— У вас странная логика, Род, — сказал Френк немного подумав. — То вы выражаете опасение, что я хозяин ловушек с антивеществом, то вы дразните меня тем, что я влюбленный трус.
— Выпейте, Френк, — сказал Родштейн. — Выпейте и перестаньте болтать чепуху. Я уверен, Что завтра утром вы будете смеяться над собой. Вы встретитесь с Лиз и начнете мечтать о коралловом острове в Тихом океане…
— А что скажут другие люди? — вдруг спросил Фреик. — Вы бы хотели быть проклятым миллионами людей?
Родштейн встал.
— Советую вам взять отпуск. Совершите путешествие. Пусть Лиз забеременеет. И только после этого возвращайтесь к работе.
Френк тоже встал.
— Я подумаю. Может быть, я так и сделаю.
И Френк поднялся в свою квартиру и несколько минут смотрел в окно. Яркий электрический свет освещал асфальтовую дорогу и участок берега, огороженный колючей проволокой. На той стороне ограды стоял солдат с автоматом и смотрел в его сторону.
ТУМАН НА ПЕРЕКРЕСТКЕ
Открытия планировать невозможно. Если бы можно было составить план совершения открытий, то как бы сложен он ни был, над ним стоило бы потрудиться.
Открытия, как правило, стоят вне столбовой дороги науки. Очень часто современнику они кажутся мелкими и незначительными, и на них просто никто не обращает внимания.
После того как открытие сделано, оно переходит в стадию «разработки», из него извлекают все, что можно извлечь, из него делают все возможные прямые и косвенные выводы, оно становится на магистральный путь науки и постепенно теряет свою новизну. Его используют на практике.
Профессор Котонаев заблуждался, считая вполне достаточными для создания антивещества уже известные в науке данные. Тысячи опытов по рождению античастиц гипнотизировали и создавали иллюзию легкости проблемы. Котонаев настаивал, и в Рощине было решено взять крепость приступом.
Так было со многими проблемами прикладной физики. Все было логично и одновременно неверно. Неверно из-за неполноты человеческих знаний и, может быть, из-за самой логики, в которой всегда есть положения, которые нельзя ни доказать, ни опровергнуть. В этих случаях нужны новые, ранее не известные факты, требуется новое открытие.
Микроскопические доли антижелеза, получаемого в рощинском институте, упорно рассасывались. Удалось примерно на порядок увеличить производительность космотронов, но это не спасло положения. Измерения, которые провела Нонна Кириллина, показали, что скорость рассасывания антивещества растет пропорционально его количеству.
Нонна и Николай Молчанов сидели в лаборатории и неподвижно смотрели на прямую линию скорости аннигиляции антижелеза. Красная линия выносила страшный приговор проделанной работе. Десятки тысяч приборов, десятки грандиозных зданий и сооружений, миллионы киловатт энергии — все напрасно!
Напрасно ли? А может быть, так и нужно? Может быть, иначе нельзя! Разве открытия планируются? Разве можно было так просто, сидя за письменным столом и делая вычисления, предвидеть все это?
— Так что же теперь делать? — спросила Нонна. — Знаешь, мне хочется плакать…
Молчанов невесело улыбнулся.
— Конечно же, не реветь. Нужны новые идеи…
— Котонаев вдолбил нам в голову свой план, и теперь, кроме него, ничего нет. Встречные пучки вытеснили все. Мне иногда кажется, что для решения проблем, вроде нашей, лучше не знать этого метода или, во всяком случае, все забыть и начать на пустом месте. Очень трудно отделаться от привычного образа мышления, особенно, когда знаешь, что так думает каждый, кто здесь работает.
Профессор Соколов вошел неслышно и некоторое время тоже рассматривал прямую линию в рабочей тетради Кириллиной. Николай и Нонна растерянно и с надеждой посмотрели в его усталые глаза.
— Вы только не сердитесь на профессора Котонаева, — тихо сказал Соколов. — Он сделал все, что мог. Ему и его группе сейчас тяжелее всех. Котонаев — замечательный физик, выдающийся ученый. Но мы не вправе требовать от него, как впрочем и от всякого ученого, чтобы он все предвидел.
— Но кто-то же виноват! — не выдержав, воскликнула Нонна.
— Никто не виноват! В науке всегда так. Есть проблемы, которые не решаются известными методами.
Молчанов понял, что необходимо что-то делать, что-то срочное, немедленное, что угодно, только не сидеть вот так, сложа руки.
В мире, достигшем небывалой возможности концентрировать в небольшом объеме фантастическую энергию, некогда абсурдная идея о единоличном властелине приобрела устрашающее значение. Один богатый маньяк или группа маньяков могут с дьявольским упорством готовить гибель миллионам.