Умная судьба

И мы уже лежим, я раздет, совсем, и Вовкины шорты улетают в сторону, и следом торопливо стянутые, - торопливо, не отрывая друг от друга губ, - улетают его плавки, и последний стыдливый взмах их лёгких сиреневых крыльев, это как отпущение грехов, как разрешение и повеление нам с Вовкой поступать так, как нам обоим хочется…

И не следа у Белова смущения, нерешительности, нет этого. Он теперь в полной силе, я в его власти, ему это впервой, а я уже знаю это чувство, я знаю это чувство с обеих сторон, и не могу я сказать, какая из сторон лучше, но Вовка теперь управляет, и это так… это такое сильное чувство, что я, задохнувшись от восторга и нежности, отрываюсь от Белова, - он сверху, чуть боком, - и мне приходится его чуть приподнять, и он, зажмурившись, недовольно хмурится, я прерывисто выдыхаю ему в лицо.

- Нет, дальше, Ил… ещё…

- Я… погоди…

И поцелуи, - шея, Вовкина грудь, - волны и перекаты, - его соски, как две пули, - чуть набухшие, твёрдые, - под моим языком Белов трепещет, - листья клёна на глади ручья… Рёбра… И вновь трепет, но это уже живот, и плитки пресса, и кожа ниже пупка, собранная моим языком в маленькую складку… Белов вздыхает с лёгким присвистом, и тут же ясный выдох, похожий на лёгкий стон…

И вот он. Да, он, - гордый, чуть наклонённый набок и прижатый к животу, крепкий уже, - Вовкин пистолет, двадцать первый пальчик, петушок, кинжал, главное мужское орудие и оружие, - нет, это, уже не членик, это уже у Белова член, - ему ещё расти, но он уже вполне вырос для нас с Вовкой, и я, - не медля, - погружаю этот главный из всех мужских мечей себе в рот…

- И-и-ил-л-л… Нет, подожди, я тоже, так нечестно, вдвоём же надо…

- Как в лагере?

- Дурак! То есть… Дурак. Это же не шутка, не игра у нас, надо вдвоём, так надо, а ты…

Пока всё это говорится, Белов уже, собрав в кучу одеяло, развернулся на мне, и…

- Мама… Вовка, тише, я же…

А Вовка уже ищет своим пацанячьим членом мой рот, и я хватаюсь губами за Вовкин пацанячий член… И мне кажется ещё, что у Белова в этом его лагере была не просто игра, так он сосёт… А может… Да, так можно сосать, только если очень хочешь, и опыт здесь ни при чём. Я держу Вовку за бёдра, придерживаю, удерживаю и прижимаю, держусь под самыми половинками его попки, и Белов начинает осторожно качаться, и чуть быстрей тут же, и его член выскакивает нетерпеливым клинком из ножен моего рта, я ловлю его вновь, - Вовка принимает это как новый такой способ. И уже сознательно вытаскивает член при каждом качке и погружает его на входе, я чувствую, что ему нравится так, нравится такой властный, проникающий способ, и я при каждом выходе его члена сжимаю губы, и Белову приходится каждый раз преодолевать моё лёгкое сопротивление. И сейчас будет… да, Вовка сбивает темп, точнее, у него новый темп, - это ритм близкого оргазма, теперь уже я властно, - я знаю, так будет лучше, - я валю Вовку на бок, освобождаю свой член из его рта, - Вовкин выдох, ясный, и чуть недовольный, - я отрываюсь от него, короткая возня, и вот уже Белов на спине, я устраиваюсь у него на ногах, и снова его член у меня…

Я не качаю, нет, я знаю способы острее и ярче, и это сейчас и нужно, это же первый раз, пусть будет как можно ярче! Я крепко обхватываю губами небольшую, налившуюся юным желанием головку Вовкиного члена, резко втягиваю её, быстрое круговое движение языком, снова резкий тяг, и сильные, резкие же посасывания самого кончика головки, и чуть зубами прихватить, и сильнее ещё сосать, и резче, - так долго не выдержит никто, слишком острое наслаждение, но Вовке и не надо долго, близко у него уже всё… Он уже открыто стонет, в голос, и не дрожит даже, его бьёт крупная судорога, - так сильно, и ярко, и остро то, что с ним сейчас делаю. А я просовываю под него правую ладонь, под булочки, проталкиваю палец в щель, одна половинка его попки ложится мне точно по руке, дальше пальцем, дырочка… Вовкин стон, - уже с хриплой нотой, - становится чаще, чаще, - если бы не было так сильно его чувство, если бы не был он сейчас целиком сосредоточен на своём члене, то он бы начал двигаться по моему пальцу, но сил у Белова на это нет, и я сам продвигаю, - осторожно, решительно, - свой палец, и вот нащупываю маленький, но уже созревший каштан пацанячей простаты…

- Ил-л-л… ф-ф-фо-о-х-х-х…

И крепкий мостик, дуга мальчишеского тела подо мной, и я проталкиваю палец, я сосу его член, уже совсем остервенело, и… пошло. Нет, это ещё не волна, не прибой, но уже и не капелька…

Белов, - мой Белов, - сейчас как будто сделан из редкого дерева, ценного, твёрдого, хорошо отполированного дерева с нежной текстурой… Я поднимаюсь к его запрокинутой голове, накрываю его тело своим, осторожно целую ложбинку на груди мальчика, слизываю капельку пота, затекшую во впадинку под горлом, легонько целую подбородок, губы, - Вовка выдыхает, - а-а-ах-х-х, - мне в рот, судорожно сглатывает, я отрываюсь, с некоторой опаской смотрю в сжатые веки его глаз…

- Что, Вова, что… родной?

Родной. Это не вырвалось, и не сказал я это осознано, - это слово от чувства, так я почувствовал, и так я сказал… И Вовка торопливо распахивает веки, крохотной капелькой блестит алмаз слезинки на реснице, - это от силы, яркости и новизны того, что я сделал. И я поражаюсь изумрудной зелени глаз этого мальчика, - Боги, неужели и у меня такие же изумруды, - в его глазах благодарность, и мне уже ничего больше и не надо, но только кое-что надо Вовке, - это же благодарность его Любви, - и он тянет меня вбок, он хочет сделать и мне так же, или почти так же, как сумеет, но - нет. Нет. Я властно, - терпи Белов, ведь теперь я снова ощутил себя лукавым хитрецом, я главнее сейчас, - я властно, я нежно прижимаю Вовкины плечи, - размах и чистота линий, - я удерживаю мальчика на спине, я целую его в шею, под ухо, я лижу этот щёлк, - влажный, с непередаваемым вкусом, лучшим из всех, что могут попасть на наш язык, - Вовка обхватывает меня за плечи, вжимает меня в себя, - нет, он не гладит меня, не мнёт мне мышцы, - нет. Он просто вдавливает меня в себя…

И я не хочу? Хочу, ещё как. Точнее, я хочу вот так, просто, между его бёдер, чтобы не отрываться от лица, этого я хочу больше всего сейчас на свете, - видеть, осязать лицо этого мальчика. Он, его лицо с мои лицом, его тело под моим телом, каждая клеточка, вот что я хочу сейчас чувствовать, и я просто качаюсь между его бёдер, и Вовка понимает меня, он продолжает вжимать меня в себя, и я тону, и я плыву в этом жиме, - тоже властном, а как же иначе, я же теперь принадлежу этому мальчику, раз и навсегда, я для него, а не он для меня… И Белов чуть раздвигает бёдра, чуть сжимает их вновь, откуда это умение? - от чувства, это у него, как и у меня от природы, от Богов, это их священный дар, - уметь любить…А вот теперь он начинает меня гладить, ощупывать, мять и тискать. Я чувствую, что сейчас…

- Вова… М-м-м, Бело-о-ов…

А вот у меня и впрямь волны. Волны и прибой, и скалы, и полёт… Это лучше всего, это Вершина! Мы с Вовкой вдвоём на ней, он поднялся первый, я следом, он даёт мне отдышаться, оглядеться, он же тут хозяин и владыка, он же поднялся первый, и втянул меня за собой, юный, властный в своей юной победительности Покоритель Вершины…

Всё, друзья мои, меня на большее не хватает! Даже когда я просто написал об этом, одно лишь воспоминание, - и мне так хочется Вовку, что виски ломит… Возможно, нервы у вас и покрепче моих, может быть. Но я сейчас завёлся, и иду вытаскивать из джакузи Белова, и мы с ним вновь пойдём на покорение этой величайшей из вершин.

Погодите, погодите! Я ещё не прощаюсь. Да нет, я и вообще, не собираюсь с вами прощаться теперь, - мы же теперь с вами друзья, а раз так, то мы и не будем прощаться.

Что было потом? Мы не спали почти всю ночь. Сначала в кабинете, потом перебрались в мою спальню, - говорили, говорили обо всём, что только приходило нам с Беловым на ум… И вновь любили друг друга, и снова говорили, и вновь секс. Я не помню сколько раз, да и не было у меня мысли считать наши оргазмы, и Белов не считал…