Умная судьба

А Вовка, оторвавшись, - зря! - от моих губ, силком поворачивает мою голову, и впивается в моё ухо, - мама… - я престаю соображать где я… Это у меня, возможно, единственная эрогенная зона, по-настоящему, ну, кроме самого члена, и это я узнал именно с Вовкой, это моя-его персональная эрогенная зона…

- Белов, я… м-м-м…

- Тихо, кому казал, ты лежи, молчи, ну, стонать можно, но молчи, Ил, - Вовкин горячий, горячечный почти что, шёпот упруго бьётся в моё ухо…

- Молчу-у…

И я молчу, а зеленоглазый торопится стянуть уже и последнюю, хоть и необременительную, но преграду, и наши плавки оказываются где-то на полу…

Меня не перестаёт поражать эта Вовкина… ненасытность в сексе, - да, я помню, что и мне это нравилось тогда, когда я был таким же, как он, но… Нравилось? Я пёрся, тащился, - но чтобы так? - или так же? - да нет, Вовка чемпион. А я, - что я? - мне только радоваться надо! - да я же и радуюсь… Но ведь он не только чемпион по ненасытности, он ещё и экспериментатор, да какой, но, похоже, не сейчас, слишком Белов, что-то, разошёлся, его желание настолько сильно, что не до экспериментов, - вот ведь чудеса, вечером же у нас всё по полной…

- Вовка, да не спеши ты…

- Ага, не спеши, а если я хочу, как не знаю кто! И вот что, давай-ка, поработай, а то я так кончу, а я хочу после тебя, давай, Ил…

- Я не понял, как мне поработать? Что, подрочиться, что ли?..

- Дубина, на кой мне твоё дрочение, ну ты и… Давай сюда вот… щас… Ну, ты сверху, понял?

Да всё я понял, я и сам так вот, сверху, хочу, я по-всякому хочу, сверху, сзади, спереди, снизу, я Вовку съесть хочу… Так, Белов, лёжа на спине, задрав коленки, ухватившись за мою талию, смотрит на меня, но вот я как раз, я-то стараюсь не смотреть в его зелёные колодцы, это я так и сам раньше времени кончу, - ведь взгляд, - и доверие, и опаска, и любовь, и чёртики ещё какие-то, зелёные, и извечная власть мальчика-подростка, и так сейчас Вовка похож на меня, когда я был таким же, как он, что мне непонятно, а, ну да, это же я просто отражаюсь в этих четырнадцатилетних зелёных колодцах, глубина которых измеряется тысячелетиями побед мальчиков-подростков над подвластными им взрослыми мужчинами…

И я устраиваюсь между его до глянцевости гладких голеней, я только что не трясусь от возбуждения, блядь, что же этот хитрец может со мной делать? - что хочет, то и делает, - так, ну, Белов, - и я вхожу, блядь, я вставляю Вовке! Морщится… Нижняя губа на секунду прячется под зубами, - ну, это не моя вина, Белов сам не терпит никакой смазки, даже просто слюну не терпит, - говорит, что так хочется, но это у него такая странная брезгливость, я знаю, хотя, какая может тут быть брезгливость, он же потом сразу может сосать мой член, лишь обтерев его простынёй…

Я двигаюсь, - нет, я не раскачиваюсь туда-сюда, сведя глаза в точку, хрипя и пуская горячую слюну на Вовкину грудь, - хотя, иногда так именно мне и хочется, - нет, я двигаюсь. С возможным изяществом, ровно, сильно, властно и подчинённо, - подчинённо желанию и силе этого пацана, который сейчас ухватился за мою талию. Но и этого ему мало, и он начинает мять мой изменяющийся от моего движения и от его прикосновений пресс, упирается раскрытой ладонью в грудь, и тут же хватает свой, уже весьма приличных размеров член, делает несколько движений ладонью, выпускает…

Я переношу вес тела на левую руку, я осторожно, - Вовка не любит, когда резко, даже когда сильно, - я берусь, было, за его член сам, но Белов властно, мягко, твёрдо, просяще убирает мою руку…

- Не, не… - выдыхает этот мальчик, за которого я готов убивать, для которого я готов на столь многое, - не, не, Ил, погодь, не надо, я подольше хочу…

А вот я не знаю, смогу ли я подольше, и я, не вытаскивая из Вовки своего члена, который этого и не хочет, я обхватываю, я подхватываю невесомое, отяжелевшее от осознания своей власти тело пацана, прижимаю его к себе, мы валимся на бок, вот я уже на спине, вот уже Белов лежит на мне, - обманул я зеленоглазого, и теперь работает он, а я лежу и млею, - да нет, не млею, это не описать, мне не подобрать слова, - я глажу Вовку, я мну его крепкие, мягкие, упругие, твёрдые… да, это мышцы, это мускулы, ведь мальчишка гордится ими, и его потрясает что я, - Я, понимаете? - я восхищаюсь его телом…

И всё, я больше не хочу, больше я не могу, я не в силах сдерживаться, да и не может, - к сожалению? - к счастью? - не может это длиться бесконечно, и я кончаю, - м-м-м, бля-а-а, да-а-а, я хватаюсь за Вовку, совсем уж переставая соображать, не соотнося свои силы с этими хоть и крепкими, но всё же мальчишескими совсем мышцами, а он только крепче в меня вжимается, втискивает в мой окаменевший пресс свой член, - и меня бьют судороги, и лучше этих судорог я так и не узнал чувства выше и сильнее, а значит, и нет ничего лучше в нашем Мире, и в других Мирах нет ничего лучше, сильнее, ярче…

- Фу-ух--х, Белов, это так… я с тобой… только когда мне тринадцать-четырнадцать было, так я чувствовал, но тогда… да и забылось, но вот с тобой…

- Ну и вот! Я же знаю! Та-ак, давай-ка… я теперь, да? Давай… я тоже сверху хочу.

И всё. Это и приказ, это и просьба, несмелая, а приказ такой, как и положено ему быть, чёткий, и чтобы без рассуждений, Ил, сказано, - выполняй, да я с радостью, моя зеленоглазая Судьба упирается в мою грудь, - мою грудь Белов любит больше всего, - вот он и упирается в неё обеими ладонями, ухитряется, поднимаясь на мне, ещё и поглаживать и мять мою грудь, - так ему это нравится, - и он уже между моими голенями, и ему так нравится сейчас, - хотя, куда там моим голеням до глянцевой гладкости голеней Вовки, и он не глядя вниз, уверенно, снова чуть прикусив нижнюю губу, входит в меня…

Но вот двигаться он ещё не научился, - нет, просто он ещё не считает нужным этому учиться, и он не двигается, он раскачивается всем телом, так только подростки и любят, так полнее ощущения, так ведь сильнее ощущение власти, и в раскачиваниях я не улавливаю какого-то чёткого ритма, точнее ритм есть, но это особый, присущий лишь таким властным хитрецам ритм, и он есть, он сбивается, и вновь поднимается своим регтаймом из ощущения Белова своей власти надо мной, из ощущения, что власть эта для меня не в тягость, и мальчик этим пользуется, и ему не до ритма, в обычном понимании, и зачем мы только учимся этим глупым взрослым вещам, - ритм, ещё там чего-то…

Да, Белов, ты ещё пацан, ничего, вырастешь, научишься это тянуть до… до ненужной затянутости, а сейчас ты качаешь, недолго, без ритма, совсем недолго, быстро, - да, сейчас… и замедление, и запрокинутая голова, падающая башня гладкой, без кадыка шеи, и колокол распахнутого рта над классической башней этой шеи, из-за которой я готов на столь многое, - как Белов кончает, но он считает, что стонать-мычать при этом не надо, и в способности Вовки контроля над этим я вижу ненужную способность обрести и ритм… но не сейчас ещё, и никогда со мной, ведь пацаны, - они конформисты и традиционалисты, и даже самые из них склонные к экспериментам не отойдут от ритма и схемы, при которой они обрели Любовь, и путь на вершину своей Любви…

- Ух ты-ы… Ого, Ил… Да-а…

Зеленоглазый пыхтит сбитым после яркого юношеского оргазма шёпотом в мою шею, прямо мне под ухо, его тело вновь обрело нежность и упругость, - сталь и грани, необходимые на вершине любви, до случая ушли внутрь Белова, и он снова ученик, а не властный ментор, преподающий глупому взрослому урок, как нужно ЭТО делать…

- Отдышался? Белов, я тебе точно говорю, завязывай с куревом, блин…

- Говоришь! Ну, ладно, ты хоть говоришь, а Пашка по шее мне лупит, - ха, Ил, я тут такую фишку ему придумал, вот вернутся они с Тимкой от бабы Томы, я ему покажу…

- Ну-ну…

- Ха-ха… Пошли в ванную, что ли?

- И немедленно, а то хлюпаешь тут мне и на мне…

- Чем это я тут, на тебе, хлюпаю?! Хлюпаю! А сам?

- Да я не особенно, хотя ты и растёшь, но пока ещё не настолько, чтобы у меня хлюпало… Ой! Да ты! Да я тебя!