Мишка Forever

Сильные Мишкины руки переворачивают меня, беспомощного от смеха, на спину. Он сгибает меня калачиком, коленки мои прижаты к подбородку, и легко, будто я и не вешу вовсе ничего, подхватывает меня на руки, и начинает кружить по комнате. Это вообще, кайф! Неудобно немножко, но кайф!

- Был ты у меня мотором, - всё! Разжаловал я тебя. Ты теперь просто глупая бомба! Щас я тебя на вражеский аэродром сброшу! Разнесём там всё вдребезги, блин! И где ж тут аэродром-то у них, а? Тут, что ли?

- Мишка! Только не на пол!

- Не тут, ошибочка вышла, разведка что-то не того... Молчи, фугас! Ага, тут вот у них аэродром! Огонь!

Мишка, разжав руки-бомбодержатели, сбрасывает меня на диван-аэродром. Шмякаюсь я как надо, и впрямь, как бомба! В диване что-то хрумкает и звонко цокает.

- Ой! Ёлки...

- Ну, ты даёшь, Соболев!

- Илька, я не хотел! Вот же чёрт! Чего это там? Дай-ка я посмотрю.

Мишка лезет под диван, замирает на секунду, потом достаёт оттуда фонарик, протягивает его мне. Соболев, засунув под диван руку по плечо, задумчиво смотрит в потолок, и что-то там, под диваном, шарит.

- Чо-то я не пойму ни шиша... Да ничего здесь не сломалось! Фу-у, Ил, я чуть не того! Вот бы дела были! Наверное, пружина соскочила, просто. Илька, да ты не переживай, я тёте Наташе сам всё расскажу.

- Не надо ничего никому рассказывать! Ты что, Мишка, совсем? Раз цело всё, - зачем рассказывать? Не надо...

Вот же Мишка! Рассказать! А потом его ко мне ночевать и не пустят больше! Нет уж! Да и всё равно, - я виноват буду. А, вообще-то, я и так сам виноват, нечего было мне чемпиона подкалывать. Мишка смотрит на меня некоторое время, потом улыбается и говорит:

- Да не боись ты! Ну ладно, ладно, не надо, так не надо. Но если что, - вали всё на меня, понял? Пошли руки мыть, я есть хочу.

- Есть, есть... Ты как мой Пират! Ещё помяукай! Мне-у-у! - дразнюсь я. - Мишка, зараза! Я ж... Да погоди ты! Я ж имел в виду, что "есть", - это как в армии. Есть идти мыть руки!

На кухне мы с Мишкой решаем, что разогревать леща не стоит. Мишка рассказывает, как на севере едят рыбу. Строганина называется. Фу-у, Соболев, гадость! Ну, почему, очень даже ничего... А ты сам-то пробовал? Я нет. То-то... Хлеба тебе маслом намазать? Сам, так сам... А ещё, Ил-Илья, не только рыбу, и мясо тоже. Врёшь! Не буду я тебе, Токмаков, больше рассказывать ни шиша. Мишка, а в Японии тоже сырую рыбу едят, я читал. Попробовать надо. А что? Подумаешь... Я дяде Лёше, обещал место одно показать, на второй плотине. Знаешь, какой там чебак? Во! Не знаю я, что такое этот твой чебак, - я осьминогов любил ловить. Настоящих? Резиновых, блин! И крабов тоже. Как, как... Очень даже просто. Берёшь кусок рыбы, чтобы воняла надо, понял? Ну вот... А, я знаю! Мы так раков ловим. Ух ты! Пирог! Да, с вареньем, я ж тебе говорил. Класс. А чего у вас там ещё водится? Да полно всего, - это ж океан. Ну, например? Ну, палтус, например. Вкусный, вообще! Только его с берега шиш поймаешь. Интересно. А ты думал. А у нас на Верхнеуральском водохранилище, знаешь судак какой? Акула, блин, а не судак! И щуки тоже. Во! А ты акул видел? Ха, а ещё говоришь, - океан... Миш, а ты по дому не скучаешь? Ну, понятно, что теперь дом тут, ты ж понял, что я хотел сказать... Сначала скучал, а потом привык...

- А друзья? Какие там у тебя друзья были?

- Разные, Илька. Да ты всё равно, лучше всех! Э, э! Нос-то не задирай. Вот, правда, был один...

- Кто это? - ревниво вскидываюсь я.

- Да я тебе говорил, он старше меня был. Геолог, который динозавра зуб нашёл. Ты не переживай, Ил, нет его больше... - Мишка делается грустным-грустным, как в тот день проклятущий.

- А расскажи, Миш, - прошу я, и самому мне тоже грустно так...

- Не надо, Илюш, потом, может, позже как-нибудь... - Мишка смотрит в тёмное окно, а я проклинаю свой длиннющий язык, ну что за наказание.

- Нет его больше, - помолчав, тихо говорит Мишка. - Совсем нет. Он из экспедиции не вернулся... Такие вот дела, самолётик...

Я молчу, уткнувшись в свою кружку, - а чего ж тут скажешь? Молчим, и всё... Что-то я наелся, похоже... И когда я только научусь не вякать ни к селу, ни к городу? Вечно одно и тоже... Мишку вон расстроил не шутку. А сам Мишка вдруг смотрит на меня, весело так, ну, будто и не было ничего, и говорит:

- Но мы-то, а? Мы-то ведь с тобой сейчас? Так? И всегда будем вместе, так ведь Илька?

- Точно, Миш! Всегда-всегда! А я больше болтать не буду! Честно, Мишка! И подкалывать тебя тоже. А хочешь, так дай мне по шее, по башке не надо, права мама, а по шее очень даже можно!

- Ага! - смеётся Мишка. - Я тебе по шее, а ты тут же за саблей, за своей? Мне и так сидеть больно. Ох, Токмаков, сдам я её в металлолом, на фиг.

- Тебе же хуже будет! В металлолом! Я тогда, точно, за дедовы возьмусь.

Мишка, со своей обычной обстоятельностью, некоторое время обдумывает такую перспективу. Потом качает головой, - не подходит, значит, - и говорит:

- Давай-ка со стола убирать. Пирогом накрошил, понимаешь, свинёнок.

- А сам-то! Костей-то, а?

- Так в леще твоём одни кости и есть! Десть килограмм на кило рыбы!

- Да ну, вкусный, зато...

В комнате мне так и не удаётся раскрутить Мишку на шахматы, но "Искатель" всё-таки я убираю, несмотря на тоскливые Мишкины вздохи. Телек смотреть нам неохота, "Время" там кончилось, так сразу про съезд чего-то началось. И Мишка тогда начинает мне рассказывать. Вот это моё самое любимое! Это даже лучше, чем беситься с ним. Я забираюсь на диван к нему поближе, кладу ему голову на колени, и слушаю, слушаю... Про всё-всё-всё! И про шторм на океане, и про Долину гейзеров, - их раз как-то на каникулах возили, - и про учения, как морпехи на берег десантируются. И как однажды на тигра-людоеда облава была, его почему-то живым поймать надо было обязательно. А про рыбалку! Как один раз льдину унесло, - оторвалась, гадина от берега! А рыбаков, - человек сто было рыбаков, не меньше. Шесть вертолётов их потом искали. Ка-27. Они прикольные такие, как огурец беременный. Нашли... Нашли, спасли, по шее дали...

Мишка ерошит мне волосы на голове, легонько теребит меня за уши, гладит мене переносицу, осторожно трогает шрам над бровью. Я перехватываю его руку, кладу её себе на грудь, подбородком прижимаю её, начинаю перебирать его длинные пальцы, трогаю крепкую ладонь, поглаживаю твёрдые маленькие мозоли, - это от турника, я знаю... Как мне здорово! Жил бы Мишка у меня совсем. Я думаю, как бы мне так всё устроить, чтобы Мишка у меня каждый раз ночевал, когда мама в ночь работает. Ну, каждый раз-то не получится, - вздыхаю я про себя. Ну, хотя бы через раз тогда. Устроим...

А Мишка вдруг вытаскивает свою руку из моих, кладёт её мне ладонью на щёку, другую руку подсовывает мне под затылок и наклоняется ко мне. Почти к самому лицу, я даже его дыхание на себе чувствую, а оно у него свежее такое, чистое... Вареньем отдаёт немного, клубничным, в пироге, которое...

- Илюшка, - шепчет Мишка. - Илька мой, ты как ко мне относишься, а?

- Ты даёшь, Мишка! - выдыхаю я, млея от неведомого ранее счастья. - Ты ж сам всё знаешь...

- Скажи... сам скажи... - Мишкины губы почти касаются моих. Ну же! - вдруг думаю я. Чего ж ты, Мишка, ну давай же! Как странно... Туман в голове какой-то...

- Люблю я тебя...- шепчу я прямо в Мишкины губы и закрываю глаза.

Я не вижу, а это мне и не нужно сейчас, я чувствую, - губами своими, глазами закрытыми, - я чувствую, как Мишка улыбается мне в лицо. А у меня будто крылья вырастают, будто я и впрямь самолётик-Ил. А Мишка, счастливо рассмеявшись мне тоже прямо в губы, откидывается на спинку дивана, щёлкает меня тихонько по носу и говорит чуть хрипло:

- Давай-ка, Токмаков, диван разбирать, да ложиться будем.

Я испытываю какое-то острое разочарование. Не знаю, чего это я ждал, первый раз со мной такое, но мне сейчас совсем не хочется, чтобы Мишка отрывался от меня. Я не представляю себе, какого продолжения я жду, но... Не знаю, чувство незаконченности чего-то важного и хорошего у меня сейчас.