Страница 63 из 65
Но происходящее внизу было для меня закрыто щитом, и я мог только представлять то страшное смятение, от которого ходила ходуном вся стальная палуба верхнего яруса; здесь же, наверху, лишь два мостовых крана, словно пара престарелых супругов, сбежались в дальнем конце платформы и застыли в горестном прощальном объятьи. Между тем модуль еще ни разу не выпалил.
Он взмыл над стройкой и завис у кромки щита, как бы примериваясь. Я помахал ему приветственно — вот он я, мол, снимайте, от своих не так обидно. А что еще мне оставалось?
Но модуль не спешил открывать боевые действия, он чуть ли не юзом прошелся по диагонали щита, оставляя на трубах длинный сизый след окалины, и застопорился в десятке шагов от меня. Люк отвалился, и пилот в белом комбинезоне и шлеме жестом, не оставляющим никаких сомнений, показал мне — влезай, мол, да поживее.
Иногда бывает лучше сперва действовать, а уже потом рассуждать. Одним прыжком я достиг люка, вторым — обдирая громоздкий строительный термокостюм — ворвался в модуль. И он тут же снялся со щита.
Но летел он странно — сперва стремглав нырнул вниз, затем, неистово виляя, устремился куда-то, время от времени мощно отстреливаясь. Я перекатывался по полу входного тамбура — дальше не успел пройти. Наконец забрался к стрелку и только теперь, увидев глубокую синеву в иллюминаторе, понял — модуль почти за пределами атмосферы, вырвался. И стрелок показал большой палец — ушли, мол.
Тут нас и задело.
Удар пришелся в кормовую часть, из пилотской только успело донестись: «Левая дюза — отказ!», как второй удар, уже в бок, швырнул модуль в сторону и началась разгерметизация. Я понял это по тому, что стрелок мгновенно застегнул шлем, и тут же стало трудно дышать.
Команда в таких случаях переходит на дыхание от заплечных баллонов. Заплечных баллонов строительный термокостюм не предусматривает, там просто встроенный миниатюрный кондиционер, который перерабатывает втягиваемый воздух. Теперь вместо воздуха внутри модуля должен был вскоре воцариться космический вакуум. Так или иначе — южане меня добивали.
Я набрал в легкие как можно больше воздуха — словно перед затяжным нырком — и наглухо перекрыл воздухозабор. Теперь у меня был только небольшой личный, индивидуальный запас воздуха, что еще находился внутри термокостюма, в его обширных складках. Этого могло хватить минут на пять от силы. Модуль тем временем, кувыркаясь, несся куда-то в неизвестном направлении. Спустя некоторое время стало нечем дышать — и я сомлел…
Как мне потом рассказали, модуль в этот момент уже совсем потерял управление и начал падать. Второй пилот выбрался наружу и выправил дюзу, вставил ее горловину в гнездо, заново соединил шланги — словом, двигатель заработал лишь тогда, когда модуль стал погружаться в стратосферу, и храбреца легко могло сорвать струей разреженной плазмы. Затем они на половинной тяге с трудом вышли на возвратную траекторию, умудрились настичь Галакси на поперечном курсе и подать модуль в рамку аварийного захвата. Все это время стрелок подпитывал, как мог, мой термокостюм кислородом из собственного баллона — в итоге, когда мы прилетели, он тоже был без чувств.
Эти подробности я, повторяю, узнал уже потом. А первое, что я увидел на Галакси, было: яркий свет потолочной лампы в каютке-изоляторе, экран осциллографа, где прыгала искорка моего пульса, и Норма, склонившаяся надо мной, повторявшая мое имя…
38
Потом мне и в самом деле многое рассказали, в основном Норма. Оказывается, агентура спутника на Солнечной стороне, отслеживая своих пленных, поймала в поле зрения также и меня. Норма, которая в то время занята была разведыванием растущих мегаполисов, их ориентацией (военная, промышленная, жилая), внедрилась в досье компьютера, ведавшего списками каторжан, и обнаружила меня на этой стройке. Пробить защиту компьютера было весьма непросто, хотя досье не содержало ничего секретного, всего лишь ту самую дефектную ведомость с именами исполнителей. И как только выяснилось, что я некоторое время буду работать на щите, на поверхности, — Норма закусила удила и добилась-таки, что очередной разведывательный облет будет также включать и мое возвращение. Курата не был в восторге от ее плана, он говорил, что риск превышает отдачу (так оно и оказалось), а терять модуль и команду из-за одного чужестранца — непростительная глупость: оборона новостроек у южан поставлена весьма профессионально; однако Норма долбила безостановочно, и наконец Курата согласился. Мало того — еще и назначил лучший экипаж. И тоже правильно: команда со средней подготовкой погибла бы вместе со мной или еще на подходах.
Сейчас, по прошествии условной недели, я мог бы записать в своем предполагаемом дневнике:
«Норма и я обитаем теперь в той самой крохотной каютке, в которой когда-то ютились мы с Наймарком. Я получил что-то вроде гражданства Галакси и вошел в подразделение лейтенанта Барнса, как специалист по Рассветной зоне. Это важно, потому что по всей полосе Терминатора идут боевые действия. Ночники также вступили в войну, которая пока что идет вяло (и то хорошо).
По всем признакам, мегаполисы затаились и готовят втайне какой-то сюрприз. Им это несложно, вся их деятельность — кроме строительства — скрыта от наших всевидящих глаз, сведения идут только от агентуры.
„Фокус" уничтожен, и это как бы изъяло иглу из мировой интриги — теперь война всех против всех имеет характер простого пользования преимуществами. А у каждой из сторон они есть, и главное теперь — не ошибиться в союзниках».
Но, несмотря на войну, шедшую там, на земной тверди, в стане моих земляков, несмотря на то, что Галакси несколько раз отметал атаки вражеских ракет, да и сам наносил удары, даже несмотря на постоянную тревогу о моих стариках, у меня появилось чувство какого-то успокоения, будто я, скиталец, наконец прибился к своему дому. Да, мой родной дом в Терминаторе разрушен, да, здесь мне досталось крохотное уязвимое пристанище, что в любой момент могло, словно чулок, вывернуться в пространство от мимолетного взрыва чужой ракеты, — но здесь у меня была Норма и мне было куда возвращаться в конце дня. Условного, само собой. Я старался без остатка погрузиться в заботы дня, в работу, в близость любимой и поскорее забыть о той невообразимой погоне, кончившейся лишь разрушениями и потерей близких…
Но она неожиданно напомнила о себе. Однажды, когда я занимался сравнительной картографией участков приполярного Терминатора (там все время меняется ситуация, водяные протоки — вещь крайне непостоянная), меня срочно вызвали в центр связи. Он расположен, так сказать, на отшибе, под брюхом Галакси, и соединен со спутником отдельным, своим коридором — словом, это государство в государстве. Я там никогда прежде не бывал, потому слегка заблудился и появился в главной лаборатории с большим опозданием. Мне навстречу бросился сам шеф связи Вольф;
— Скорее! Скорее! — Он протягивал трубку.
В недоумении я взял телефон и назвал себя. В ответ — писки, гудки, помехи, и вдруг — ясный, чистый голос, будто кто-то откликнулся от соседнего пульта:
— …марк! Петр, это я, Эл Наймарк!…
— Что!!!
Наймарк! Я уже успел похоронить его, он стал потихоньку выветриваться из моей памяти, чудаковатый старикан, с которым вместе столько пережито, — и вдруг этот голос…
— Эл! Вы меня слышите, Эл? — орал я в трубку. В ответ было полное молчание. Вольф понимающе махнул рукой:
— Все на сегодня. Мы вошли в радиотень…
Я был еще под впечатлением. Связисты объяснили мне, что уже который день к ним кто-то настойчиво пробивался, сперва почти неразличимо, затем все отчетливее. И вот сегодня они наконец разобрали кто и тут же вызвали меня, но я прибыл слишком поздно.
— Наймарк, старина Наймарк! Так он жив! А что он успел вам сказать?
— Очень немного. К сожалению, мы не включили запись…
— Но что, что именно?
Вольф — сухопарый брюнет в белой шапочке — смотрел на меня с виноватым видом.