Поцелуй горца

 - Дэйгис МакКельтар, горячо любимый сын и брат

Он провел своими дрожащими пальцами по камню, который отмечал могилу его брата. Не способный постигнуть, что прошло пяти столетий, Драстена страдал от лихорадочно-острого горя, похоронив Дэйгиса только две недели назад. Смерть брата сводила его с ума. Они были так близки, как только могли быть два человека. Потеряв брата, он проводил бесконечные часы, споря с отцом.

-Что хорошего в знании камней, если я не могу возвратиться и отвести смерть Дэйгиса? – кричал он на Сильвана.

-Ты никогда не должен заходить за пределы твоей собственной жизни, – гневно сказал Сильван, утомленный и с покрасневшими от слез глазами.

-Почему я не могу возвратиться во времени в пределах моего собственного прошлого?

-Если ты находишься слишком близко к прошлому себе, один из вас – только один выживет ты – прошлый или ты – настоящий. Мы никак не можем предсказать, кто выживет. Были случаи, когда ни один не выживал. Это, кажется, нарушает естественный ход вещей, и природа изо всех сил пытается восстановить равновесие.

-Тогда я выберу время в прошлом, когда я был за границей, в Англии,– рычал Драстен, отказываясь признать, что Дэйгис безвозвратно ушел.

-Никто не знает, как далеко – достаточно далеко, сын. Кроме того, ты забываешь, что мы не можем использовать камни по личным причинам. Они должны использоваться только для великой пользы мира – или при чрезвычайных обстоятельствах, чтобы гарантировать преемственность МакКельтаров. Один из рода всегда должен жить. Но это не чрезвычайные обстоятельства, и ты знаешь, что случилось, если бы ты злоупотребил властью.

Да, он знал. Легенда, передававшаяся через века, гласила, что Кельтар, который использовал камни по личным причинам, становился темным Друидом в тот момент, когда прибегал к знанию. Оставленный в одиночестве, чтобы почтить и сожалеть, он передал бы свою душу самым черным силам зла. Стал творением разрушения.

-Черт с этой легендой!– вызывающе гремел он. Но даже в горе, он знал лучше. Была ли легенда верна или не, но он не будет первым МакКельтаром, который злоупотребил такой священной реликвией. Нет, он согласится, как и все его предки согласились, и соблюдали клятвы. Ему дали непостижимую власть не злоупотреблять ею или использовать для личной выгоды. Непостижимая сила была дана ему не для того, чтобы он осквернял ее или использовал в своих целях. Он не мог оправдать использование камней, чтобы залатать дыры собственного сердца.

Если бы он спас Дэйгиса и стал темным Друидом, что тогда он сделал бы, когда Сильван стал старше? Снова обманывать судьбу? Человек мог сойти с ума с такой сильной и беспредельной властью. Как только бы он пересек предел, дороги назад больше не было бы, он действительно стал бы мастером черных искусств.

И так он простился с Дэйгисом и повторно присягнул отцу: – Я никогда не буду использовать камни в личных целях. Только служить, защищать, и сохранить наш род, если он будет под угрозой исчезновения.

Как это было сейчас.

Драстен провел рукой по волосам, вздыхая. Дэйгис мертв. Сильван мертв. Он был единственным Кельтаром, и его обязанность была ясна. В течение пятисот лет мир не был защищен Кельтаром-друидом. Он должен был возвратиться и сделать то, что было необходимо, чтобы восстановить преемственность рода Кельтаров. Любой ценой.

А что относительно цены, что заплатит женщина? – упрекала его совесть.

-У меня нет другого выбора,– бормотал он мрачно. Он погрузил свои руки в волосы и массажировал основанием ладоней виски.

Драстен знал наизусть формулы для этих тринадцати камней, но он не знал три решающие, те, которые определят год, месяц, день. Было обязательно, чтобы он возвратился в шестнадцатое столетие вскоре после своего похищения. Кто бы ни выманил его за стены замка, он будет не в состоянии проникнуть внутрь крепости Замка Кельтар – даже с целой армией – в течение, по крайней мере, нескольких дней. Замок был слишком хорошо укреплен, чтобы быть легко взятым. До тех пор, как он вернется через день или даже два, после похищения, у него все еще будет время, что бы спасти свой клан, замок, и всю информация внутри своих стен. Он победит врагов, жениться, и обзаведется дюжиной детей. Со смерти Дэйгиса, он, наконец, понял напряженные попытки Сильвана внушить своим сыновьям потребность продолжения рода Кельтаров.

-Драстен, ты должен научиться скрыть свои способности от женщин и взять жену – любую жену. Я был счастлив с твоей матерью, это была чудесная и редкой женщиной. Не смотря на то, что я желаю тебе такого же счастья, это слишком опасно. Кельтаров осталось слишком мало.

Он знал, что это трудный путь. Он потер глаза и выдохнул. Он прицелился в слишком маленькую мишень, он никогда не изучал символы, в которых сейчас нуждается. Ему запретили перемещаться во времени на всю жизнь, так что не было причин запоминать символы, охватывающие время после его поколения.

Все же …. в тяжелый момент слабости и тоски, он искал те, что перенесут его назад в то утро смерти Дэйгиса, и от тех запрещенных символов он мог попытаться вывести формы и линии трех символов, которые сейчас ему были нужны.

Однако это предположение. Невероятно опасное предположение, со страшными последствиями, если он неправильно их вычислит.

Что привел его к табличкам. Если Сильван был в состоянии спрятать их где-нибудь на земле вокруг замка, до того как он пострадал от того, что судьба обрушила на него, Драстен не должен будет гадать – он сможет, не боясь ошибки, вычислить символы, в которых нуждался с помощью информации на табличках. Он достаточно уверенно почувствовал, что если вернется на следующий день после похищения, лиги между ним будущим и его зачарованным телом, вместе с толстыми каменными стенами пещеры, будут достаточным расстоянием между ними.

У него не было выбора, кроме как верить в это.

Драстен обвел взглядом руины. Пока он грустно размышлял, опустилась глубокая ночь, и было слишком темно, что бы провести тщательный осмотр, что бы найти таблички и попытаться вспомнить формулы.

А что если таблички не здесь?

Ну, что ж. Тогда, вот почему здесь была маленькая, милая, ничего не подозревающая Гвен.

*****

Маленькая, милая, доверчивая Гвен уселась на капоте машины, жуя палочки сельдерея, пирожок с лососем и впитывая сохранившееся тепло двигателя. Она посмотрела на часы. Около двух часов прошло с тех пор, как она оставила Драстена у руин.

Она могла уехать сейчас. Просто прыгнуть в машину, со стуком захлопнуть дверь дать задний ход и пробуксовывая скрипнув шинами уехать в деревню внизу. Оставить сумасшедшего одного разбираться в собственных проблемах.

Тогда почему она этого не сделала?

Обдумывая закон всемирно тяготения Ньютона, она рассматривала возможность того, что масса Драстена была намного больше ее, она обречена быть притянутой к нему, пока он будет в близком соседстве, такая же жертва гравитации, как и Земля, вращающаяся по орбите вокруг Солнца.

Потерянная в мыслях, она рассеянно напевала, дрожа свернувшись калачиком на капоте, когда небо цвета индиго сгущалось к цвету черного кашемира, споря сама с собой и не приходя ни к каким выводам.

Она не могла стряхнуть чувство, что просмотрела один или больше важных фактов, что могли бы помочь ей выяснить, что все-таки произошло с Драстеном. Она никогда не выказывала никакого доверия - внутреннему инстинкту , она верила, что - внутренность управляла голодом и отходами, ничего гностического.

Но в последние тридцать шесть часов, что-то в ее - внутренности обрело дар речи и спорило с ее мозгом, и она была сбита с толку разногласием.

Гвен осталась в камнях и смотрела за ним какое-то время, прежде чем ей потребовалось тепло капота машины. Она изучала его с холодной беспристрастностью ученого, наблюдающего за, испытываемом в эксперименте, образцом, но ее изучение выявило больше противоречий, вместо того, что бы разрешить их.

Его тело было мощно развить, а мужчина не мог получить такое тело, как это без экстраординарной дисциплины, напряжения, и сознания способного к длительному сосредоточению. Везде, где бы он ни был до того как она нашла его в пещере, он вел активную, сбалансированную жизнь. Он либо работал не покладая рук либо был не разборчив в средствах, и она решила, что он больше работал, чем был не разборчив, потому что его руки были мозолистыми, консервативный, качок-аристократ не имел бы мозолей на пальцах и ладонях. Его шелковые черные волосы были слишком длинными, что бы считались подходящими лорду и джентльмену из двадцать первого века, но они были лощеными и хорошо подстрижены. Его зубы были ровные и белые, еще больше доказывая его заботу о своем теле. Люди, которые целиком отдавали свое внимание физическому здоровью, обычно также, были здоровы психически.