Тетради дона Ригоберто

Улучив момент, Нарсисо взял брата за локоть и отвел в сторону, якобы для того, чтобы продемонстрировать коллекцию тростей (что еще, кроме чучел животных, могла коллекционировать эта похотливая тварь, как не трость — древнейший фаллический символ?). Писко, вино и коньяк сделали свое дело. Дон Ригоберто не вошел, а ввалился в кабинет Нарсисо, где на полках дожидались своего часа тома Британики, «Перуанских обычаев» Риккардо Пальмы, «Истории цивилизации» супругов Дюран и романы Стивена Кинга в мягких обложках. Понизив голос до заговорщического шепота, Нарсисо поинтересовался, помнит ли его брат разные штуки, которые они проделывали с девчонками в зале кинотеатра «Леуро». Какие еще штуки? Ну как же, обмен! Их приятель, начинающий адвокат, называл это ложной идентификацией. Берем двух очень похожих людей, одинаково одеваем и причесываем и пытаемся выдать одного за другого. Пока идет фильм, можно вдоволь нацеловаться — тогда говорили: наоблизываться — с чужой подружкой.

— Да, брат, было времечко, — улыбнулся размякший от воспоминаний дон Ригоберто.

— Тебе всегда казалось, что они ни о чем не догадываются, — заметил Нарсисо. — Я так и не смог убедить тебя, что девчонкам просто нравилась наша игра.

— Ни о чем они не догадывались, — настаивал дон Ригоберто. — Иначе ни за что не согласились бы. Не такие нравы были в те времена. Лусерито и Чинчилья? Такие все из себя чопорные, набожные. Никогда в жизни! Да они бы сразу родителям наябедничали.

— Ты слишком высокого мнения о женской нравственности, — усмехнулся Нарсисо.

— Это тебе так кажется. Просто я не такой, как ты, — более осмотрительный. Но можешь мне поверить, каждое мгновение моей жизни, не обремененное мыслями о хлебе насущном, посвящено наслаждению.

(Тетрадь, словно по волшебству, открылась на умиротворяющей цитате из Борхеса: «Каждая вещь обязана служить счастью; вещи, не служащие счастью, бесполезны или попросту вредны». Дон Ригоберто снабдил цитату мачистским комментарием: «А если вместо «вещи» поставить «женщины», что тогда?»)

— Мы живем один раз, брат. Второго шанса может не быть.

— После этих matinees[60] мы отправлялись в Уатику к француженкам, — вспоминал дон Ригоберто. — Добрые старые целомудренные времена, когда о СПИДе и слыхом не слыхивали.

— Те времена не ушли. Они продолжаются, — заявил Нарсисо. — Мы с тобой живы и умирать не собираемся. Уж это точно.

Глаза Нарсисо сверкали, голос звенел. Ригоберто догадался, что его брат готовился к этому разговору заранее; вечер воспоминаний юности был частью какого-то хитроумного плана.

— Может, расскажешь, что ты задумал? — полюбопытствовал дон Ригоберто.

— Ты и сам прекрасно знаешь, братишка, — с дьявольской усмешкой прошептал Нарсисо, наклонившись к оттопыренному уху своего близнеца. — Я предлагаю поменяться. Еще раз. Прямо здесь и сейчас. Тебе ведь нравится Ильзе? Мне, например, Лукреция очень нравится. Все будет как тогда, с Лусерито и Чинчильей. Разве у нас с тобой есть повод ревновать друг к другу? Давай ненадолго вернем молодость, брат!

Истерзанное одиночеством сердце дона Ригоберто забилось сильнее. От удивления, волнения, злости или возбуждения? Ему хотелось убить Нарсисо, — так же сильно, как в ту ночь.

— Позволь заметить, что с тех пор мы оба постарели, сильно изменились, и собственные жены нас точно не спутают.

— А нам и не надо, чтобы спутали, — хладнокровно заявил Нарсисо. — Они современные женщины и в оправданиях не нуждаются. Не трусь, я все беру на себя.

Дон Ригоберто молчал. «Ну уж, в эти игры я в мои годы играть не стану», — решил он. Опьянение почти рассеялось. Черт побери! Нарсисо ловко все рассчитал. Он уже тащил Ригоберто обратно в звериную гостиную, где Ильзе и Лукреция с энтузиазмом ученых, наблюдавших редкое явление природы, обсуждали общую знакомую, у которой после неудачного лифтинга на веки вечные (по крайней мере, до очередной операции) перестали закрываться глаза. Нарсисо бесцеремонно прервал их беседу, объявив, что пришло время припасенной для особых случаев бутылки «Дом Периньона».

Пробка с шумом вылетела из бутылки, и родственники весело подняли бокалы с золотистым шампанским. Глотая терпкую жидкость, дон Ригоберто пытался припомнить, занес ли его братец, эксперт и контрабандист, шампанское в свой бесконечный список афродизиаков. Ильзе и Лукреция приняли предложение Нарсисо с неожиданным энтузиазмом, а сам Ригоберто — отказаться он, разумеется, не посмел — смирился и стал смотреть на происходящее как на невинную забаву, о которой не обязательно докладывать на исповеди. В сизых клубах дыма — это Нарсисо курил? — он едва различал злобный оскал набитого соломой ягуара и длинные белые ноги свояченицы, растянувшейся на ковре в окружении мертвых хищников. От возбуждения сосало под ложечкой. Круглые колени Ильзе были обтянуты шелковыми чулками, которые французы называют polies,[61] короткая бежевая юбка едва прикрывала соблазнительные бедра. Дона Ригоберто охватило желание. «А почему бы и нет?» — подумал он, удивляясь сам себе. Нарсисо уже потащил Лукрецию танцевать, и они лениво двигались в такт музыке на тесном пятачке между огромным медведем и оленем с раскидистыми рогами. Ревность не отпускала, не затихала, но и в ней была какая-то мучительная сладость. Дон Ригоберто, отбросив колебания, наклонился к Ильзе, взял у нее бокал и предложил:

— Потанцуем, сестричка? — Нарсисо как раз поставил пластинку с томными болеро.

Но стоило дону Ригоберто взглянуть сквозь золотое марево волос валькирии на приникших друг к другу Нарсисо и Лукрецию, как сердце заныло от боли. Нарсисо обнимал его жену за талию, она сплела руки на его шее. Как далеко могла зайти эта игра? За десять лет супружеской жизни дон Ригоберто никогда не видел Лукрецию такой. Не иначе, вероломный Нарсисо подмешал что-то ей в бокал. Дон Ригоберто еще сомневался и строил домыслы, а рука его уже алчно скользила по спине свояченицы. Та не противилась. Прижимаясь к бедру Ильзе, дон Ригоберто с тревогой ощущал приближение эрекции. Вскоре она наступила и оказалась неожиданно мощной. Музыка оборвалась с гулким звоном, напоминавшим гонг на боксерском матче.

— Благодарю, прекрасная Брунгильда, — дон Ригоберто галантно поцеловал Ильзе руку.

И поспешно направился — с гневом? с тревогой? — к Нарсисо и Лукреции, почти невидимым за массивным чучелом. Решительно взяв жену за руку, он настойчиво, с легким раздражением, пригласил:

— Потанцуем, дорогая? — и тут же увлек ее в самый дальний и темный угол комнаты. Краем глаза он видел, что Ильзе и Нарсисо слились в неистовом поцелуе.

Стоило дону Ригоберто обнять подозрительно послушную жену, как он снова ощутил эрекцию; знакомые формы лишь подстегивали ее. Он прошептал Лукреции на ушко:

— Знаешь, что мне предложил Нарсисо?

— Могу себе представить. — Прямота доньи Лукреции обескуражила дона Ригоберто не меньше, чем сорвавшееся с ее губ вульгарное словечко: — Чтобы ты трахнул Ильзе, а он меня?

Дону Ригоберто захотелось ударить жену, но вместо этого он нежно поцеловал ее в губы. Взволнованный, растерянный, готовый расплакаться, он шептал Лукреции, как сильно ее любит, как страстно желает, как он счастлив, хоть и недостоин такого счастья.

— Я люблю тебя, — повторил Ригоберто вслух, — люблю всем сердцем.

Серое небо над Барранко прояснялось, тоска и одиночество постепенно отступали. Немного успокоившись, дон Ригоберто отыскал в тетради еще одну актуальную сентенцию господина Тэста (Валери и валерьянка — отличное сочетание): «Tout ce qui m'etait facile m'etait indifferent et presque e

Прежде чем его сковала тоска и затопила меланхолия, дон Ригоберто усилием воли заставил себя вернуться в звериную гостиную, в ночь, наполненную табачным дымом, — кто же из них курил: Ильзе или Нарсисо? — опасной смесью шампанского, виски и коньяка, музыкой и пороком, где развлекались уже не две супружеские пары, что выбрались поужинать в Коста-Верде, а четверо неверных любовников, менявших партнеров с невероятной легкостью, словно картинки в калейдоскопе. Свет погасили? Давным-давно. Скорее всего, это сделал Нарсисо. Пробивавшийся через окно луч садового фонаря выхватывал из темноты силуэты убитых животных. Нарсисо определенно знал толк в ловушках. Дон Ригоберто почти сдался; его душа еще слабо сопротивлялась, а тело, освободившись от страхов и сомнений, готово было поддержать затеянную братом-близнецом игру. Кого он ласкал, притворяясь, что танцует, всякий раз немного удивляясь, когда кончалась одна песня и начиналась другая, — Ильзе или Лукрецию? Какая разница? Что за наслаждение обнимать женщину, чувствовать сквозь тонкую ткань ее упругую грудь, медленно целовать шею, ласкать ушко кончиком языка! Нет, Лукреция была не такой хрупкой и тонкокостной. Дон Ригоберто повернул голову, ища глазами Нарсисо и его партнершу.

60

Здесь: утреннее общение (фр.).

61

Здесь: гладкие, блестящие (фр.).

62

«Кроме того, я боялся слишком простого решения» (фр.).