Страница 17 из 60
– В Риме? Это мне в масть. Я как раз хочу там пару хороших заказов срубить, – заметил он, шаря глазами по залу.
Увидев, как плотоядно уставилась на их столик старшая сестра Даша, Наташа приобняла Картонова и вкрадчиво сказала:
– Я так хочу заказать вам скульптуру своей покойной мамы!
– По фотографии?
– Да, но я очень похожа на нее, я готова позировать. У вас в мастерской, – покраснела Наташа.
Даша испепеляла глазами их столик, но была слишком горда, чтобы отдирать Картонова от сестры. Тем более что все приятельницы ждали, что он подойдет и хоть как-то засвидетельствует половуху с ней в глазах общественности.
– Как вы думаете, какой должен быть материал? Стоимость не имеет для меня значения! – многообещающе продолжила Наташа.
– Я подумаю. Это хорошо, что не имеет значения. Вы же понимаете, у каждого материала своя душа…
Ольга представила Василия Бабушкину, тот сухо кивнул. Бабушкину было тесно в присутствии «другого гения» за одним столом. Упростил ситуацию Борюсик, он вернулся к столу, открыл рот и выпалил:
– Вы прямо сам живой Василий Картонов?
Кислое выражение на лице у Бабушкина от этой фразы сменилось на горькое; но Василий Картонов никогда не стал бы звездой, если бы не умел первым «ловить мячик».
– Попрошу без фанатизма, за этим столом я только поклонник фильмов режиссера Бабушкина! Пять раз посмотревший фильм «Я буду единственным», – ответил Василий, скромно потупившись.
– «Я буду единственной», – с нажимом поправил Бабушкин, оттаивая.
– Простите, весь день трясся в машине из Неаполя, все мозги растряс, – оправдался Картонов. – Говорят, вы запускаете новый фильм? В Риме? Я туда тоже собираюсь… Завтра. Можем взять машину вместе. По дороге есть несколько изумительных ресторанов, был бы рад пригласить вас туда.
– Ну, я не знаю… У нас там… рабочий график, – лениво ответил Бабушкин и вопросительно посмотрел из-под очков на Борюсика.
– Отличная идея! У нас в машине как раз два лишних места! Но только я бы сам хотел вас пригласить пообедать в Риме. Соберутся серьезные люди, – засуетился Борюсик.
– Люди какого уровня? – поднял бровь Картонов.
– Очень серьезные. Поверьте, я давно живу в Италии. Можно сказать, «вхож». По горизонтали и по вертикали, – блеснул глазами Борюсик. – Вы человек большого искусства, а здесь другие законы. Сами понимаете… Другая структура общества.
– Я понимаю, о чем вы, – кивнул Василий Картонов. – По горизонтали мне не надо. Мне лучше по вертикали. Из окружения папы римского у вас никого? Я бы хотел передать ему золотой альбом с фотографиями моих работ.
– Есть человек из его пресс-службы. Оформим! – закивал Борюсик.
Они защебетали с Картоновым, как две гули, что выглядело довольно странно.
Ольга спросила шепотом:
– А ты часто бываешь в Риме?
– Никогда в жизни не был. Но мне надо! Там заказчиков – жопой ешь! У мафиозников денег как у наших олигархов. Олюшка, ты мне напиши на салфетке названия фильмов Бабушкина. Я ему завтра впарю. Я тебя обожаю, – шепнул Картонов в ответ. – Вернусь из Рима, и ты опять моя!
Ольга усмехнулась. Планов на Василия у нее не было, она знала его тело, как порядок чашек и тарелок в собственной кухне. Если чего и хотелось, то чего-то азартного, новенького, а Василий казался вчерашним днем.
Она достала из сумки ручку и начала прилежно записывать названия и краткое содержание фильмов Бабушкина, чтобы незаметно сунуть Картонову в карман. Даша за соседним столом метала глазами громы и молнии. Василий наконец заметил это, встал и начал ставить жирные точки.
– Я подумаю о материале! Мы не расстаемся! – чмокнул он Наташу и повернулся к Бабушкину: – Завтра часиков в десять выезжаем? Нормально? Встречаемся в холле у рояля.
– Отлично! – закивал Борюсик. – Только пару-тройку ваших альбомов можно взять? Для наших людей большая честь познакомиться с лучшим скульптором России!
– Нет проблем! – Василий было двинулся из-за стола, но тут Дина подвела высокого радостного итальянца, а Борюсик и Бабушкин бросились к нему обниматься.
– Ольга, это тот самый великий Массимо, которого я вам обещал! Звезда итальянской оперы! Поет в Ла Скала! Лучшие связки побережья! Завтра едет с нами в Рим! – представил гостя Бабушкин.
Василий изящно вернулся на свой стул и уже через три минуты тряс руку Массимо, называя его Максимкой. И попросил Борюсика перевести певцу, что он – Василий Картонов – лучший российский скульптор, можно сказать, русский Микеланджело Буонарроти, и что его «Хрустальные слезы» – главный приз кинофестиваля.
– Массимо, спойте! Мы столько о вас слышали! Мы так вас ждали! – попросила Наташа по-английски со свойственной ей непосредственностью.
– Я не могу петь прямо здесь… Мне надо распеться… Мои связки… Это так неожиданно… Я не в форме… Сначала один глоток вина… – кокетничал Массимо, но после недолгих уговоров встал, помычал в нос, раскинул руки и запел арию Каварадосси.
Василий, восхищенно созерцая его, обнял Наташу и Ольгу. Подвыпивший зал затих, а потом взорвался оглушительной овацией. Но Ольга была меломанкой – и с первых тактов поняла, что Массимо мил в ресторанном формате, дивно смотрится, открыт, энергетичен, но… близко не лежал к Ла Скала!
У него не было хорошей школы, голос кое-где дребезжал и рассыпался. Это озадачило. Ведь Бабушкин по первому образованию музыкант, когда-то ставил фильм-оперу и в отличие от большей части присутствующих разбирался в музыке. Зачем он соврал про Ла Скала?
– Ну как? – хитренько спросил Бабушкин Ольгу.
– Вы же сами знаете как… – обиженно ответила она.
– У вас, Ольга, два огромных недостатка, перекрывающих женскую привлекательность. Хороший вкус и патологическая трезвость. Каждый раз вы меня ими раните! – захохотал Бабушкин.
– Он будет петь в вашем новом фильме? Вам, наверное, мафия заплатила за это миллион, – скривилась Ольга.
– Если бы… – вздохнул Бабушкин, – если бы хоть полмиллиона! Или хоть сто тысяч…
– А вы просили?
– Вы забыли принцип российского зека? Не верь, не бойся, не проси!
– А при чем тут зеки?
– А разве я не зек в нашем кинематографе? Посмотрите, сколько лет запрещали мои фильмы.
– Когда это было? С тех пор вы уже все награды получили…
– Не все! А кто мне вернет мою молодость? – прищурившись, спросил он.
– А мне? – ответила Ольга, не желая отдавать ему статус особо пострадавшего.
– А вам зачем? Вы же добрая. Вы же всех любите, всех спасаете! А современный художник стоит ровно столько, сколько денег вложили в его раскрутку. Так вот, в меня никто ни копья не вкладывал!
Начав петь, Массимо уже не мог остановиться, как Кобзон. Народ встал вокруг их стола, пьяно подпевая. Кто-то принес гитару. Начался полный шабаш. Ольга оглянулась. Сзади за столом сидел носатый хозяин гостиницы в белых штанах, возле него, опередив Олесю, таращила глаза Вета в дольчегаббане с красноречиво спущенной бретелькой. А рядом курил сигару спорящий о чем-то с Лерой и Джакопо обманувший их сегодня голубоглазый водитель!
– Смотри! – дернула она Наташу. – Невероятно! Этот водила сидит с ними за одним столом!
– Семья! Не то что у нас… – Наташа перевела грустный взгляд на стол, где прежде сидела мечущая громы и молнии Даша с зеленым попугаем на плече, а теперь об этом напоминала только забытая на стуле черная шаль, подмигивающая стразами.
Ольга оглянулась. Круговая панорама вполне отвечала буйному полусамодеятельному пению Массимо. Шиковский обнимался с молоденькой журналисткой. Народный кинокритик Сулейманов мурлыкал с Печориной, держа за руку «золотую рыбку». Андрей Николаев мимо ритма вальсировал с зависшей на нем Олесей.
Инга, как волк над ягненком, склонилась над растерянным Русланом Адамовым, курящим свою знаменитую черную трубку. Ашот Квирикян шептал на ушко своей Куколке такое, что она чуть не падала лицом в тарелку от хохота. Ванька-дворянин что-то озабоченно рисовал на салфетке супругам Голубевым и подсевшей Гале Упыревой.