Страница 49 из 78
Пока он лежал, напряженно думая и собираясь с духом, тьма стала понемногу отступать. Вокруг забрезжил бледный зеленоватый свет. Фродо не сразу смог разглядеть комнату, где находился, – свет словно исходил из него самого и камней рядом с ним, не достигая ни стен, ни потолка. Фродо повернулся – и в этом холодном свечении увидел Сэма, Пиппина и Мерри. Они лежали на спине в таких же позах, как и он сам, облаченные в белые одежды, и лица их покрывала смертельная бледность. На полу громоздились цепи, кольца, браслеты – скорей всего, золотые, но в зеленоватом подземном свете золото казалось холодным и безобразным. Головы Сэма, Пиппина и Мерри охватывали обручи, на груди у них покоились золотые цепи, а пальцы были унизаны перстнями. Рядом с хоббитами лежали мечи, у ног – щиты. И длинный обнаженный меч, один на троих, – поперек шей.
Вдруг послышалось пение или, скорее, холодное, невнятное бормотание. Оно то усиливалось, то сходило на нет. Голос казался далеким и бесконечно заунывным. Доносился он то сверху – высоким и тонким плачем, то снизу – глухим подземным стоном. Сплошной поток печальных, но жутких звуков постепенно складывался в слова, мрачные, жестокие, холодные, не знающие милости, но полные отчаяния и жалобы[132]. Ночь, навеки лишенная света, слала упреки утру, холод проклинал тепло, которого жаждал и не мог обрести. Фродо пробрал ледяной озноб. Вскоре песня стала чуть более внятной, и Фродо с ужасом понял, что над ним читают заклинание.
Сзади, за головой Фродо, послышались скрип и царапанье. Фродо приподнялся на локте и увидел, что лежат они не в комнате, а в каком–то подземном коридоре. Обернувшись, хоббит разглядел, что в нескольких шагах от них коридор поворачивает, а из–за поворота ползет, перебирая пальцами по камням пола, длинная рука. С краю лежал Сэм, и рука подкрадывалась все ближе к нему. Еще немного – и доберется до рукояти меча!..
В первый миг Фродо показалось, что заклятие и в самом деле превратило его в камень. Потом его обуяло желание бежать без оглядки. Может, если надеть Кольцо, удастся как–нибудь выбраться, не привлекая внимания Навий? Он представил, как бежит по траве, горько рыдая о Мерри, Пиппине и Сэме, но сам–то живой и свободный! Даже Гэндальф признал бы, что иного выхода не было…
Но проснувшееся в нем мужество все крепло. Фродо понял, что не может вот так, запросто, бросить своих друзей в беде. С минуту он, однако, еще колебался и даже полез было в карман, но вовремя спохватился и остановил себя. А рука подбиралась все ближе… Наконец Фродо решился. Схватив короткий меч, лежавший рядом, он быстро вскочил на колени, перегнулся через тела друзей, левой рукой уперся в пол, правой размахнулся – и ударил мечом по страшной ползучей руке, прямо по запястью. Отрубленная кисть покатилась по полу; меч разлетелся на мелкие кусочки. В руке у хоббита осталась только рукоять. Под сводами подземелья пронесся крик. Свет погас. В темноте зарычало и застонало.
Фродо не удержался и упал на Мерри. Лицо у того было холодным, как камень. И вдруг Фродо все вспомнил! Первый наплыв тумана начисто стер у него из памяти домик под кручей и песни Тома Бомбадила! В голове сам собой зазвучал стишок, которому их научил Том, – и Фродо слабым голосом, ни на что не надеясь, начал: «Том! Бом! Бомбадил!..» Но как только он произнес «Бомбадил», голос окреп, зазвучал смело, громко, а темные подземные покои загудели эхом, да так, словно голос Фродо подхватили трубы и барабаны.
Внезапно воцарилась полная тишина. Фродо слышал стук собственного сердца. Одно долгое, бесконечное мгновение – и вдруг издали донесся ясный, но слегка приглушенный ответ. Казалось, звук проникает через толстый слой земли или толстые стены:
Послышался протяжный грохот, словно где–то в горах сошла лавина,– и вдруг в подземелье хлынул свет, обыкновенный дневной свет! В конце коридора открылось что–то вроде двери, и в проеме показалась голова Тома (то есть перо, потом шляпа, а потом уже все остальное!) в алом нимбе встающего за его спиной солнца. На каменный пол и на лица трех хоббитов, лежавших рядом с Фродо, упал розовый свет. Те не пошевелились, но мертвенная бледность сошла с их щек и больше не возвращалась. Теперь казалось, что они просто–напросто крепко спят.
Послышался вскрик – и внутренняя часть усыпальницы с грохотом обвалилась. Долгий жалобный вопль прокатился в подземных коридорах и угас в неведомой дали. Все стихло.
– Поднимайся, Фродо, друг! – воскликнул Том. – Выйдем–ка на травку! Только прежде подсоби Тому с остальными!
Общими усилиями они вытащили Мерри, Пиппина и Сэма наружу. Покидая усыпальницу, Фродо обернулся – и ему почудилось, что на куче обвалившихся камней и пыли корчится, как раненый паук, отрубленная рука. Бомбадил нырнул в пролом; из глубины донеслось тяжелое буханье и топот. Затем он появился снова, на этот раз с грудой сокровищ в руках. Чего тут только не было! Золото, серебро, бронза, медь, ожерелья, цепи, резные украшения с драгоценными каменьями… Взобравшись на вершину зеленой усыпальницы, Том разложил все это на траве, под солнцем.
Закончив работу, он встал, держа в руке шляпу. Ветер трепал ему волосы. Он посмотрел на хоббитов, без движения лежавших на траве возле усыпальницы, и, подняв правую руку, повелел, громко и отчетливо:
К великой радости Фродо, спящие зашевелились, стали потягиваться, протирать глаза – и вдруг вскочили. С изумлением оглядывались они вокруг – сначала на Фродо, потом на Тома, настоящего Тома, стоявшего над ними на верхушке усыпальницы, выпрямившись во весь рост, и, наконец, друг на друга, дивясь тонким белым тряпкам, напяленным на них вместо одежды, бледно–золотым обручам на головах, золотым поясам и звенящим побрякушкам.
– Это еще что за маскарад?! – начал было Мерри, ощупывая золотой обруч, сползший ему на бровь, и вдруг замер. По лицу его пробежала тень, и он закрыл глаза. – А, вспомнил, вспомнил! Сегодня ночью на нас напал Карн Дум![133] Мы разбиты! А! Копье в моем сердце![134] – Он схватился за грудь, но тут же открыл глаза.– Нет! Да нет же! Чепуха какая–то. Наверное, мне просто привиделось что–то, пока я спал. Уф! Куда же ты в тот раз подевался, Фродо?
132
Одно из наиболее поразительных интуитивных проникновений Толкина в природу зла, перекликающееся с прозрениями Отцов церкви, некоторых богословов и христианской концепцией зла в целом, утверждающей, что темные силы и их слуги лишены радости, глубоко несчастны и одиноки, так как радость существует только в Боге; выбрав противоположную сторону, душа попадает во власть уныния и отчаяния, даже если она и не является просто жертвой, а активно и сознательно творит зло. Те же «отчаяние и жалоба» слышны в крике Черных Всадников. Ср., например, у греческих Отцов церкви: «Ни здешних, ни тамошних сладостей не вкушает обладаемый грехами… стенать и раздираться, а не вкушать сласти – участь грешащих и развращенных» (Феодор Студит, в кн. «Подвижнические монахам наставления»). Или ср. строку из православного богослужебного текста: «мрачное и безлунное рачение греха».
133
См. Приложение А, I, гл. 3.
134
Одно из мест, не имеющих объяснения в пределах текста. Мы так никогда и не узнаем, что произошло в действительности: то ли призрак – навье – и есть дух давно умершего воина, то ли память о давнем поражении вторглась в сознание хоббита иным путем? Здесь, как и в других случаях, Толкин дает нам прикоснуться к тайне, которых так много в Средьземелье; причем автор далеко не претендует на то, что знает разгадки всех загадок. Это один из приемов, с помощью которых Толкин создает впечатление глубины и реальности Средьземелья.