Страница 44 из 59
Придворному мудрецу ученому Вану, молодому татарскому рабу Петру, странствующему варягу Оливеру, крылатому сфинксу жарких пустынь, монгольским и татарским конникам — всем, всем им продували головы ветры воспоминаний. Путники спали под пещерами Гневной и Мирной Памяти, что увенчивали рыбовидную скалу, — и видели сны о своих языческих землях, кричали на своих языческих языках. Спокойного сна не удостоился ни один…
30
Сяо-го: Переразвитие малого.
Гром грохочет над облачными горами Запада.
Прародительница летящей птицы долее не поет.
Оставив далеко позади лесистую часть склона, отряд уже взбирался там, где не росло ничего, кроме сероватого лишайника, ковром устилавшего голые скалы. Путники взобрались выше облаков, клубившихся далеко внизу. Выше круживших под ними соколов и пустельг. Небо здесь было кобальтово-синее, а воздух предельно чист и сух. Губы путников запеклись, волосы потрескивали от разрядов крошечных молний. Не взобрались ли они уже и выше самого воздуха? Ибо, несмотря на отчаянные вдохи, их бешено колотящимся сердцам и раздувающимся легким мало было толку от разреженной атмосферы.
Кони тоже задыхались — били копытами и артачились. Без конца приходилось понукать их, тянуть все выше и выше. А потом послышались голоса. Поначалу — будто приглушенное рокотание грома на отдаленных ледяных пиках. Затем рокот превратился в гулкое эхо призывных голосов взывающих к Поло и их людям.
Один из монгольских конников — крепкий, бывалый воин — услышал топот копыт и призывные голоса товарищей. Окликая по имени, его призывали следовать по узкой боковой тропке в сторону от главной тропы — к осыпающемуся краю крутого ущелья. А там конь его, и без того одуревший от нехватки воздуха, оступился. Дико крича, конь и всадник рухнули в пропасть — и навек исчезли в клубящихся внизу облаках.
Другой татарский конник, помоложе, услышал стук копыт и барабанную дробь, хлопки в ладоши и хриплые выкрики большой разбойничьей банды. Ударившись в панику, он пустил коня во весь опор — бросился удирать по голым скалам. Удирал парень до тех пор, пока безнадежно не заблудился — и обратной дороги уже не нашел.
Марко и могучий северянин Оливер разом услышали голос Си-шэнь, жалобно взывающий к ним из мрачной пещеры.
— Си-шэнь! — воскликнули оба.
И нырнули в черный лабиринт, где наверняка затерялись бы навеки, не поспей за ними привычный к голосам дьяволов татарин Петр. Не отставая от них ни на шаг, он отчаянно кричал, что голос Си-шэнь иллюзорен, что не следует бросаться в эту зловещую черноту. Но Марко и Оливер к нему не прислушались. Тогда Петр схватил их за руки и потянул на ледяную землю. Один невысокий, но жилистый татарин против двух здоровых европейцев! Наконец, неравный борцовский поединок все же развеял чары, и двое уроженцев Запада, расстроенные и подавленные, покорно последовали за Петром прочь из мрачной пещеры.
Мессиры Никколо и Маффео Поло тоже разом услышали резкий голос странствующего рыцаря, порой именуемого Хэ Янем, вместе со своим белым мулом исчезнувшего в ту самую ночь, когда дули ветры воспоминаний. Рыцарь звал их из-за беспорядочной груды валунов невдалеке от тропы, уверяя, что нашел там богатейшие залежи муравьиного золота. Братья последовали настойчивым призывам Хэ Яня, ибо и вправду слышали, что муравьи собирают золото в горах Тибета. Но стоило им добраться до груды, как голос отдалился. Теперь он доносился от валуна, что лежал на почтительном расстоянии от тропы. Когда же соблазн муравьиного золота повлек Никколо и Маффео дальше, голос опять отдалился.
— Марон! — выдохнул Маффео, дергая себя за бороду и ошалело оглядываясь.
Наконец до Никколо дошло, что все это лишь обман. Тогда, выхватив поводья у растерянного брата, он повлек своих спутников обратно на главную тропу, отвлекаясь от призывного голоса при помощи столь часто повторяемой литании о своих обожаемых самоцветах: «…десяток отборных рубинов чистой воды, каждый размером с крабий глаз; ценою же сказанные рубины в вес и работу полного набора из двенадцати крестильных ложек…»
Только маленький сфинкс и ученый Ван спокойно ехали дальше в этом вихре колдовских голосов, что конечно же призывали и их. И не появилось ли несколько самодовольное выражение на будто бы выточенном из слоновой кости лице Ван Лин-гуаня? Не подумалось ли ученому, что теперь-то его варварским господам станет наконец ясна его правота?
Невозмутимо пряча руки в рукава своего подбитого мехом черного халата, ученый Ван в прежнем темпе ехал дальше по каменистой тропе — и иронически игнорировал назойливые голоса.
— Иллюзия, — со снисходительной улыбкой пробурчал он себе под нос. По-моему, я уже достаточно часто пытался заронить в их грубых умах мысль, что все это лишь иллюзия.
Но тут прямо на тропе появилось видение — и даже ученый Ван остановился, внимательно в него вглядываясь. Видение напоминало потрепанного мужчину с длинными волосами, ногтями и бородой, в лиственной накидке и соломенных сандалиях горного отшельника — хотя от высокогорного холода столь скудное одеяние защитить никак не могло. На чумазой физиономии застыло чудаковатое выражение. В одной тощей руке видение держало сучковатый посох, а в другой баюкало крупную трехлапую жабу.
— Хо! — выкрикнула странная фигура, испустив безумный смешок.
— Иллюзии, — пробормотал ученый Ван и с брезгливой гримасой отвернулся.
— Вот мы, досточтимый господин, снова и встретились, — сказала растрепанная иллюзия.
— Никогда я с тобой не встречался — даже в виде миража, — ответил ученый Ван. Любопытство его, впрочем, даже вопреки его воле, все возрастало — и ученый надменным, но внимательным взглядом рассматривал иллюзию.
— Неужели вы не помните ничтожного травника Хуа То? Того, который обучил вас ста двадцати способам медицинского применения благословенного цветка конопли и проводил к пещере феи Облачного Танца?
— Я действительно припоминаю того человека, но в таком случае ты принял неудачную личину, призрак. Одежда и манеры Хуа То соответствовали одежде и манерам благородного ученого, а не горного безумца, что баюкает жабу, будто ребенка, — ответил Ван Лин-гуань.
— Тогда я носил шелка ученого, теперь ношу листья отшельника. Все движется и меняется — и в то же время остается прежним.
Ученый Ван недоверчиво хмыкнул:
— Будь ты и впрямь странствующим лекарем Хуа То — чего я ни на секунду не допускаю, — что тебе тогда делать на этом безвоздушном склоне, где вдобавок полно призраков?
— Будь я и впрямь Хуа То — кем, собственно, и являюсь, — я искал бы здесь редкие горные грибы и черную каменную соль, что встречается только на этом высоком плато и обладает весьма необычными целебными свойствами.
— Верно, обладает, — согласился ученый Ван.
— И будь вы и впрямь добрым лекарем Хуа То, — вмешался Никколо, перебирая свои вторые по значимости янтарные четки, — хоть ученый Ван и настаивает, что вы всего лишь призрак… да и кто, впрочем, может судить с уверенностью в столь необыкновенном месте? Так вот. Будь вы и впрямь Хуа То, вы наверняка смогли бы провести нас через всю эту армию иллюзий — как однажды уже проводили нас к пещере госпожи феи за вознаграждение в виде полной рисовой чашки.
— Мою рисовую чашку теперь наполняют земля и облака, — ответил отшельник. — Но будь я и впрямь ничтожным лекарем Хуа То — каковым, собственно, и являюсь, — я, безусловно, смог бы еще раз проводить моих благородных господ.
— А как бы досточтимый Хуа То нас проводил… если бы и впрямь здесь присутствовал? — спросил Марко.
— Если бы ничтожнейший Хуа То и впрямь здесь присутствовал, чтобы сопровождать вас — как оно на самом деле и есть, — он позвонил бы в свой хрустальный колокольчик, что разгоняет голоса иллюзий. Затем он провел бы вас через эти мрачные горы. Разумеется, будь он со своей жабой и впрямь реален — как оно, опять-таки, на самом деле и есть.
— Марон! — возопил Маффео. — От всех этих намеков и иллюзий у меня уже голова раскалывается! Мне без разницы, реален этот призрак или нет! Если он со своим колокольчиком может вывести нас из этого проклятого места, тогда пусть действует!