Страница 41 из 59
28
Гуай: Выход.
Радостное озеро подымается до небес.
Сильный и стойкий муж идет под дождем в одиночку.
— «Ищи Стоглавую Голову», — задумчиво процитировал Никколо свиток великого хана. — Интересно, кто это. Или что. Помнится, я читал… или слышал… а-а, неважно. В общем, давным-давно было такое стоглавое чудище. Геракл ему головы отхватывал — а они тут же опять вырастали. Н-да, вырастали.
Они продолжали устало тащиться вверх по продуваемой злыми ветрами горной тропе, вдоль ряда низких сосенок. Наконец, дядя Маффео, придавая мысли брата причудливое продолжение, заметил, что гераклины отличаются превосходной шерстью.
— Роскошная, плотная! А какие из нее капюшоны для подобной холодрыги! На ней даже влага от дыхания не намерзает! Этих гераклинов еще росомахами зовут. Так что, мы теперь ищем холм с сотней росомах? Да?
Марко, в очередной раз подивившись поразительной логике своего дяди, тяжко вздохнул. А потом ответил, что, по его мнению, они ищут дверь с сотней замочных скважин. Или замочную скважину с сотней дверей. Или…
Но тут ученый Ван Лин-гуань, порядком подуставший и в беседу не ввязывавшийся, вдруг произнес:
— Ха!
Все повернули головы и внимательно на него посмотрели.
— А что, собственно, «ха»? — осведомился дядя Маффео, нервно подергивая седеющую бороду.
— Притча о блаженном Ананде…
— Блаженном что?
Марко вежливо вмешался:
— Это, дядя, один индусский мудрец. Жил еще до Господа нашего. Очень добродетельный язычник, и теперь он, несомненно, в чистилище, а ни в коем случае не в аду. — Про себя Марко добавил, что в чистилище, должно быть, куда приятнее, чем на этой продуваемой леденящим ветром горной тропе.
Дядя Маффео кивнул.
— Значит, добродетельный дохристианский язычник? Так? — Теперь он нашел точку отсчета. — Что, вроде Вергилия? Да? Помнится, я в свое время тоже штудировал Вергилия. «Arumque…» Да нет — что это я? «A
А ученый Ван вновь подобрал нить своего рассуждения.
— По прошествии далее Будды Шакьямуни, о коем, безусловно, неверно будет сказать, что он умер от употребления в пищу свинины, был созван Великий монаший собор. И ученик Ананда туда пришел. Однако у дверей разные монахи остановили его со словами… — Тут ученый Ван откашлялся и очень похоже изобразил монотонную речь монаха: — «Собор сей запретен для тебя, о Ананда, по причине твоего прежнего неизменного пристрастия к женскому телу, каковое, о Ананда, несовместно с путем мудрости и познания!» И с этими словами они закрыли дверь перед самым его носом, заперли ее и убрали ключ. Тогда, произведя шум наподобие громового раската, блаженный Ананда все-таки вошел. Через замочную скважину.
Какое-то время тишину нарушал только мерный стук шагов по ледяному гравию. А потом дядя Маффео от души расхохотался.
— Понятно вам? — фыркнул он. — Вот он, ваш добродетельный язычник! Нет, вы поняли? Поняли? Женщины! Познание! Замочная скважина! Ха-ха-ха!
Никколо тоже немного посмеялся. Ученый Ван позволил себе еле заметную улыбочку.
Но Марко мало волновали дискуссии о добродетели Ананды. Он размышлял о том, куда их теперь несет — если вообще куда-то конкретно.
— Мои дьяволы что-то мне напевают, молодой господин, — сообщил татарин Петр, пока они взбирались все выше в безжизненные горы.
— И что же? — поинтересовался Марко.
— Слишком тихо, — ответил Петр. — Не могу разобрать.
— Ну так скажи своим проклятым чертям, чтобы пели погромче, — проворчал дядя Маффео.
Отряд плелся все дальше. Вот уже кончились деревья, а низинные джунгли и лесистые склоны холмов у подножия остались внизу лишь отдаленным намеком. Путники взбирались по крутой и узкой тропке меж гладкими утесами и торчащими ввысь снежными пиками, где их предшественники возвели каменные пирамиды в честь своего успешного восхождения. В конце опасной тропы оказалось пустое и безжизненное плато с любопытными скальными нагромождениями, где в уши вонзались ледяные иголочки пыльного ветра.
— Мои дьяволы поют про рыб… — заявил Петр.
— В этой морозной пустоши нет никаких рыб! — рявкнул Никколо. — И быть не может.
— Наверное, они поют о нежнейших сардинах Венеции, — со вздохом сказал Маффео. — О вкуснейших сардинах, поджаренных с чесноком на оливковом масле и поданных с бутылкой красного вина. Ох, так и чую их аромат… и запах каналов. А у этих проклятых гор никакого запаха! Если и попадается навозная лепешка — так и та суха, как пыль, и ничем не пахнет.
— Мои дьяволы поют, чтобы мы искали рыбовидную скалу, — сообщил Петр.
— Эту дьявольскую песню я уже слышал, когда мы спасались от смертоносных ворон, — стал размышлять Марко. — И тогда еще подумал, что тебя стоило назвать в честь святого Петра, рыболова.
— Так что же нам теперь — искать стоглазую рыбу? Или сторыбью скалу? Слишком я стар для таких загадок, — принялся язвить Маффео. Но когда над ними вдруг нависла громадная рыбовидная скала, увенчанная россыпью мощных валунов, даже насмешливого дядю Маффео охватило крайнее изумление.
Все тут же на эту загадочную скалу взобрались. Изумление еще возросло, когда путники увидели, что груда округлых валунов представляет собой вовсе не беспорядочную россыпь, а целую сеть неглубоких пещер, напоминающую гору черепов — или Стоглазую Голову из свитка великого хана.
— Быть может, мы наконец напали на след… и она спит где-то неподалеку? — спросил Никколо, возбужденно перебирая свои старые хрустальные четки, словно то были самоцветы. Про себя он так и решил: четки розовых рубинов для «Аве Марий» и бриллиантов для «Отче нашей». А цена — столько лет избавления от чистилища, сколько установит его святейшество…
Подойдя поближе к похожим на глаза пещерам, путники узрели нечто необычайное. Ибо стены пещер сплошь были покрыты бесчисленными резными изображениями гневных и безмятежных Будд, а также всевозможных демонов и идолов. Глаза и конечности изящно вытянуты; во множестве рук зажаты загадочные орудия и символы; спокойные и яростные лица размалеваны яркими красками. Поразительное и увлекательное зрелище — хотя и нечистое духовно.
— Это древние пещеры для медитации, — объяснил ученый Ван. — Здесь монахи вырезали образы гневных и мирных сил в таких же клетках разума, а также культивировали внутреннее тепло, что греет без огня.
— Мой разум может умиротворить только одно, — проворчал дядя Маффео. Тепло того сердца, что под щитом с четырьмя скворцами на Палаццо ди Поло в Наисветлейшей Венеции.
А потом, когда путники вошли в просторную, украшенную броской резьбой пещеру, изумление их перешло все границы. Ибо там, под изображением сидящего в позе лотоса и улыбающегося Будды, сидел в позе лотоса и улыбался странствующий катайский рыцарь, порой именуемый Хэ Янем.
Хотя Поло и остальные члены отряда кутались в подбитые мехом халаты, Хэ Янь остался в той же тонкой хлопковой блузе, штанах до колен и пеньковых сандалиях, которые он носил и в жарких и влажных джунглях Чамбы. Должно быть, он как раз культивировал внутреннее тепло. Под руками у рыцаря лежала его верная ржавая алебарда. Увидев вошедших в пещеру людей, Хэ Янь, зевнув, изрек:
— Ну, наконец-то… я уже и ждать устал.
— Хэ Янь! Как ты здесь оказался? — воскликнул Марко.
— Разве я не обещал встретиться с вами в Тибете? И разве порядочный рыцарь не держит своих обещаний?
— Так ты шел один под муссонными ливнями? От самой Чамбы? — спросил Марко.
— Ха! Такая прогулка изорвала бы в клочья мои жалкие сандалии. А денег на новые у меня нет. Нет, не шел я один под дождем. Я ехал на жирном белом муле. Правда, его бока порядком исхудали, пока дожидались тут вас, ленивцев, — ответил Хэ Янь.
— Но как же ты раздобыл мула и еду, если у тебя не было денег? поинтересовался Маффео.