Сон

Едва ли ей когда-нибудь доведется узнать правду.

По шоссе номер сто один она быстро добралась до расположенного на северной окраине «Большого Боба». Кафе работало круглосуточно. Дженни открыла это место два года назад, вскоре после гибели мужа, когда ее начали мучить кошмары. В три часа ночи в городе было некуда податься, и измученная молодая женщина очень обрадовалась, увидев яркую красно-белую вывеску. Почти так же, как сейчас.

Припарковав машину под тусклым уличным фонарем, Дженни пересекла стоянку и толкнула тяжелую стеклянную дверь. Глухо звякнул колокольчик, предупреждая официантку о том, что явился очередной посетитель. В кафе было почти пусто. Здесь торчали лишь двое шоферов-дальнобойщиков да несколько подростков в драном старье, которым давным-давно пора было разойтись по домам.

— Здравствуй, милочка! — сказала седая, морщинистая маленькая официантка. — Как всегда, местечко потише?

— Прекрасно, Пегги. — Она знала большинство официанток по именам, поскольку к бело-розовому платью каждой была прикреплена табличка с именем и фамилией.

— Я скажу Дотти, что ты здесь. Сейчас у нее все равно перерыв. Кофе пьет. Может, и тебе принести чашечку?

— Горячий шоколад, если не возражаешь. — Дженни никогда не пила кофе. Она не нуждалась в искусственном взбадривании.

— Извини, детка, совсем забыла. — Хрупкая маленькая женщина повела ее к столику в заднем ряду, и Дженни уселась в красное пластиковое кресло. Осмотревшись, она увидела Дотти и издалека разглядела ее приветливую улыбку.

Ярко-рыжие волосы, собранные в конский хвост, туфли на резиновом ходу, арбузные груди и маленькая розово-белая кепочка, как всегда, надетая несколько набекрень. Это была Дотти Маршалл — самая невероятная подруга, которая когда-либо была у Дженни Остин.

И самая закадычная.

— Смотри-ка, кто пожаловал! — Дотти подошла к столику, наклонилась и обняла Дженни, а затем плюхнулась в пластиковое кресло. От нее слегка попахивало жареным беконом и кофе. — Раз ты здесь — значит, опять не спится, — сказала Дотти. — Я надеялась, что все изменилось.

— Пожалуй, со времени нашей последней встречи кое-что действительно изменилось. Я стала ночами гулять по берегу.

— Ты знаешь, как я отношусь к этому, детка. Тебе следовало бы быть осторожнее.

Дженни лишь улыбнулась.

— Обычно на пляже никого нет, но даже если бы там стояли лагерем все военно-морские силы США, они меня не остановили бы. Пока продолжаются кошмары, это — мое единственное спасение.

Дотти кивнула. Она была одной из тех немногих, кто понимал ее с полуслова.

— Скверная ночь выдалась? — спросила она, когда официантка принесла чашки с какао и дьшящимся черным кофе.

Дженни вздохнула:

— Дотти, их не сосчитать. Иногда кажется, что еще одной подобной ночи мне не выдержать.

— Лучше помолчи! И слышать не желаю, когда ты так говоришь! Доктора сказали, что все это вопрос времени. Как только ты привыкнешь к мысли, что твой муж умер…

— Да, я знаю. И до сих пор верила им. Но чем больше я думаю над этим, чем больше размышляю над своими снами… — Дженни потерла шею, прикрытую светло-русыми волосами. — Не знаю…

Дотти не спорила. Не по годам мудрая, она была идеальной слушательницей и умела успокаивать Дженни с первой минуты их знакомства. Это случилось, когда Дженни с красными от постоянного недосыпания глазами случайно наткнулась на кафе, вошла, села за этот столик, попросила принести ей чашку какао и тут же дала волю слезам.

Именно Дотти тогда поддержала ее, отвела в комнату, где отдыхали служащие, и выслушала ее горькую исповедь. Когда Дженни наконец выговорилась и собралась домой, на душе у нее стало не в пример легче. С этого и началась их несколько странная, но крепнущая день ото дня дружба. Дженни привыкла приходить к «Большому Бобу» в те часы, когда Дотти работала в ночную смену.

— Выкладывай остальное, — сказала рыжеволосая коротышка, — все равно ведь без этого не уснешь.

Дженни выпрямилась в кресле и оказалась на полголовы выше своей низкорослой приятельницы.

— Ладно. По правде говоря, я не верю, что все еще испытываю последствия душевной травмы. Да, я тоскую по Биллу. Но ведь я больше не плачу, не чувствую себя брошенной и бессильной справиться с горем. В глубине души я знаю, что уже пережила смерть Билла. Если бы не эти ужасные сны и постоянное недосыпание, я могла бы жить как все нормальные люди.

— Им никогда не найти тех, кто убил Билла. Может быть, причина именно в этом?

Дженни покачала головой.

— Не думаю. Да, мне бы хотелось, чтобы восторжествовала справедливость, но я знаю, что хочу слишком многого. И даже если бы и не знала, то у меня достаточно здравого смысла, чтобы понять: от меня здесь ничего не зависит. Похоже, я давно смирилась с этим.

— Слушай, а с родителями своими ты не говорила?

— Ты же их знаешь… — Родители любили ее, но были чересчур заботливы. Отец считал всех психиатров бандой мошенников, а волнение матери за дочь было излишне мелочным и суетливым. Этого было достаточно, чтобы не надоедать им своими жалобами на то, что Дженни становится все хуже.

— А что говорит Говард? — Говард Маккормик был партнером Билла в фирме, занимавшейся вычислительной техникой.

— Говард был не в восторге, когда я в первый раз обратилась к психиатру.

— Значит, он думает, что эти визиты тебе не помогут?

— К сожалению, да. Впрочем, мы не так уж много говорили об этом.

— Но ведь ты в последнее время часто видишься с ним.

— Говард — очень хороший друг.

— Предпочитаешь считать его своим другом? Сдается, одной дружбы ему будет мало.

Дженни подняла чашку и осторожно подула на горячий шоколад.

— Рановато думать о таких вещах. Может быть, со временем… Сама не знаю.

— Так ты рассказывала о своих снах… — напомнила Дотти, чувствуя, что за этим что-то кроется. Она работала здесь уже десять лет — с тех самых пор, как ее муж сбежал со стриптизершей, оставив жене кучу неоплаченных счетов и трехлетнюю дочь. В свои тридцать девять лет Дотти Маршалл научилась неплохо разбираться в людях. Дженни преклонялась перед ее проницательностью и практической жилкой.

Молодая женщина сделала глоток шоколада, пытаясь подыскать нужные слова.

— Честно говоря, я не уверена, что все еще переживаю из-за смерти Билла. Во всяком случае, руку на отсечение не дала бы. Просто чувствую, что меня что-то гнетет. В последнее время я все больше и больше убеждаюсь, что мои сны не имеют никакого отношения к убийству Билла. — Дотти подняла глаза и приготовилась к спору, но Дженни не дала ей открыть рта. — Я вовсе не хочу сказать, что его смерть тут абсолютно ни при чем. Конечно, она послужила своеобразным толчком, но не только она одна. Я не верю, что все дело в убийстве. Похоже, тут есть что-то другое, и это далеко не так просто, как может показаться на первый взгляд.

— Если это так, то сны могут оказаться ключом к тайне. Вероятно, со временем они подскажут тебе ответ.

Дженни задумалась:

— Вероятно. Боюсь, ты права. Значит, они будут продолжаться, пока я не пойму подсказку. — Она оглянулась и посмотрела в окно. Тени от колеблющихся на ветру веток эвкалипта метались по запотевшим стеклам. — Но они означают что-то ужасное, — продолжила Дженни, — что-то жестокое, свирепое и безобразное! Молю Бога лишь о том, чтобы это не было…

— Чем?

— Тем, что сидит глубоко внутри меня. Частью моего существа.

— Немедленно прекрати, Дженни Остин! Ты одна из самых красивых, самых милых женщин, которых я знаю. Внутри тебя нет ничего безобразного. Если в этих снах есть какая-то загадка, рано или поздно ты поймешь, что они значат, и перестанешь о них думать.

Дженни попыталась улыбнуться, но улыбка получилась натянутой и неискренней. Она потянулась и пожала подруге руку.

— Ах, Дотти, как бы мне хотелось, чтобы ты оказалась права! Честное слово…

Когда она ушла из кафе и вернулась домой, начинал брезжить рассвет. При дневном свете Дженни спала без опаски. Она припарковала машину и вошла в гостиную. На диване лежала большая, связанная ее бабушкой кремовая афганская шаль с персиковыми узорами. Дженни нырнула под нее и покрепче закуталась.