Гибель веры

Глава секции психиатров, вызванный в больницу санитаркой, которая видела всю сцену, запретил кому-либо разговаривать с синьориной Лерини, состояние которой он диагностировал, не глядя на нее и не говоря с ней, как «печальное».

Впоследствии синьорину Лерини забрали в психиатрию; там, после того как зафиксировали кости руки, ей ввели солидную дозу успокаивающих и поместили под круглосуточную охрану.

Брунетти посадили в инвалидное кресло и отвезли в приемную «Скорой помощи»; сделали обезболивающий укол, наложили на руку четырнадцать швов.

Он допросил врача и санитарку, слышавших его разговор с синьориной Лерини: оказалось, что у них нет ясного представления об этой беседе, а только смутное впечатление, – там полно религиозных терминов. Помнят ли, как он спрашивал синьорину Лерини о ее отце и о да Пре? Нет, ничего из сказанного вообще не имело смысла – на этом они настаивали.

Без четверти шесть в палате Марии Тесты появился Пучетти и не нашел комиссара, хотя плащ его висел на стуле. Полицейский увидел лужу крови на полу, и первая мысль его была о безопасности женщины. Сразу подошел к кровати и успокоился: ее грудная клетка вздымается при дыхании. Потом перевел взгляд на ее лицо: глаза у нее открыты, она смотрит на него.

Глава 21

Брунетти ничего не знал о перемене в состоянии Марии Тесты почти до одиннадцати утра, когда прибыл в квестуру с раненой рукой на перевязи. Через несколько минут в кабинет пришел Вьянелло.

– Она очнулась, – доложил он без предисловий.

– Мария Теста? – уточнил Брунетти, хотя и понял.

– Да.

– Что еще?

– Не знаю. Пучетти позвонил сюда около семи и оставил сообщение, но я получил его только полчаса назад. Позвонил вам, но вы уже ушли.

– Как она?

– Не знаю. Сказал только – она очнулась. Когда дал знать докторам, их трое пришли в палату и попросили его оттуда. Он думает – они проводят тесты. Это когда он звонил.

– Еще что-нибудь сказал?

– Ничего, синьор.

– Что там синьорина Лерини?

– Всё, что нам известно, – она под седативами, и ее нельзя видеть.

Это Брунетти знал, еще когда уходил из больницы.

– Спасибо, Вьянелло.

– Что-нибудь надо сделать, синьор?

– Нет, сейчас не надо. Я потом опять пойду в больницу. – Брунетти скинул с плеч плащ и повесил на спинку стула. Прежде чем Вьянелло ушел, комиссар спросил: – А вице-квесторе?

– Не знаю, синьор. Он у себя в кабинете, с тех пор как пришел. А до десяти его не было – сомневаюсь, что он о чем-нибудь узнал раньше.

– Спасибо, – повторил комиссар.

Вьянелло ушел.

Оставшись один, Брунетти вернулся к плащу и вытащил пузырек с обезболивающим. Пошел в мужской туалет в конце коридора за стаканом воды. Проглотил две таблетки, потом третью, убрал пузырек обратно в карман плаща. Прошлую ночь он не спал и сейчас чувствовал это, как обычно, глазами: жжет, как будто в них песок. Откинулся в кресле, но дернулся, как только рука коснулась спинки, – пришлось выпрямиться.

Синьорина Лерини сказала, что «оба» были грешниками. Видел ли да Пре в один из своих редких визитов к сестре, как она выходит из комнаты отца в тот день, когда он умер? И не приход ли Брунетти и вопросы, которые он задавал, заставили его задуматься над этим? Если так, то маленький человечек не учел в своем желании ее шантажировать чувство божественной миссии, которое наполняло и одушевляло ее, и таким образом вынес себе приговор. Он угрожает божественному плану и поэтому должен умереть.

Брунетти еще раз прокрутил в уме разговор с синьориной Лерини. Он не решился, стоя перед ней и видя безумие в ее глазах, назвать священника; у него есть только ее утверждение: «святой отец» сказал ей, что делать. Даже ее признание в убийстве отца и да Пре утонуло в религиозном бреде: два свидетеля того, что было не чем иным, как исповедью преступницы, не поняли того, что слышали. И как убедить судью выдать ордер на ее арест? Вспомнил эти дикие глаза и тон поруганной святости, которым она говорила, и задумался: захочет ли какой-нибудь судья видеть ее в суде?… Повидал он сумасшедших, но не считал себя специалистом в этой области; однако то, что он видел той ночью, не вызывает сомнений. А потеря ею рассудка убивает все шансы на то, чтобы предъявить ей обвинение, равно как и тому, кто, по его убеждению, послал ее на это «святое дело».

Он позвонил в больницу, но пробиться в отделение, где была Мария Теста не удалось. Нагнулся вперед и позволил своему весу поставить себя на ноги. Взгляд в окно – по крайней мере дождь кончился. Правой рукой нацепил себе на плечи плащ и вышел из кабинета.

Увидев Пучетти, без формы, у двери палаты Марии Тесты, вспомнил: теперь, когда ее попытались убить, защита полиции может быть ей предоставлена.

– Доброе утро, синьор! – Пучетти вскочил на ноги и отдал честь как положено.

– Доброе утро, Пучетти. Что тут делается?

– Все утро входят и выходят врачи и медсестры, синьор. Никто мне не отвечает, если я их о чем-нибудь спрашиваю.

– Кто-нибудь там сейчас есть?

– Да, синьор, санитарка. По-моему, понесла еду – так пахло.

– Это хорошо, ей надо есть. Сколько времени прошло?

Вдруг он и правда потерял счет дням – сколько все это тянется.

– Четыре дня, синьор.

– Да-да, четыре дня. – Сам он не помнил, но поверил молодому человеку. – Пучетти…

– Да, синьор? – Тот еле удержался, чтобы опять не отдать честь.

– Идите вниз и позвоните Вьянелло. Скажите ему, чтобы прислал кого-нибудь сюда, а вас отпустил и занес это в расписание дежурств. Потом идите домой и поешьте. Когда у вас следующая смена?

– Только послезавтра, синьор.

– А сегодня у вас был выходной?

Пучетти посмотрел на свои теннисные туфли:

– Нет, синьор.

– А как же вы?

– У меня скоро отпуск. Вот я и взял пару дней, подумал… э-э, подумал – помогу тут Вьянелло. Все равно в такой дождь никуда не пойдешь. – Он изучал выщерблинку на стене слева от головы Брунетти.

– Ну вот, когда позвоните Вьянелло, прикиньте, нельзя ли это переиграть и сделать так, чтобы это было дежурство. Приберегите свой отпуск на лето.

– Да, синьор. Это все, синьор?

– Да, думаю, все.

– Тогда до свидания, синьор. – И молодой человек направился к лестнице.

– И спасибо, Пучетти! – крикнул ему вслед Брунетти. Тот только поднял руку, но не обернулся и больше никак не откликнулся на благодарность комиссара.

Брунетти постучал в дверь.

– Входите! – сказали изнутри.

Он толкнул дверь и вошел. У кровати стояла монахиня, которую он не узнал, в знакомом ему теперь облачении ордена Святого Креста, и протирала Марии Тесте лицо. Глянула на него, но не заговорила. На столе возле кровати стоял поднос, в центре его – миска с чем-то недоеденным, вроде супа. Кровь, его кровь, с пола исчезла.

– Доброе утро! – поздоровался он.

Монахиня кивнула и опять ничего не сказала.

Сделала полшага вперед – и как бы случайно встала между ним и кроватью.

Брунетти сдвинулся влево, так чтобы Мария могла видеть его. Она и увидела – глаза ее широко раскрылись, а брови сошлись, как будто больная пыталась что-то вспомнить.

– Синьор Брунетти? – наконец проговорила она.

– Да.

– Что вы тут делаете? Что-нибудь случилось с вашей матушкой?

– Нет-нет, все в порядке. Я пришел навестить вас.

– Что у вас с рукой?

– Ничего, ерунда.

– Но как вы узнали, что я здесь? – осознав, что в ее голосе звучит страх, она умолкла и закрыла глаза. Когда снова их открыла, промолвила: – Я ничего не понимаю…

Видимо, прилагала все силы, чтобы оставаться спокойной, и потому голос ее дрожал.

Брунетти придвинулся к кровати. Монахиня метнула на него взгляд и покачала головой. Пусть это предостережение, – Брунетти ему не внял.

– Чего вы не понимаете? – задал он вопрос.

– Я не знаю, как здесь оказалась. Они сказали, что меня сбила машина, когда я ехала на велосипеде… Но у меня нет велосипеда. В доме престарелых нет велосипедов, и не думаю, что нам можно на них ездить, даже если бы и были. И еще сказали, что я была на Лидо… Я никогда не была на Лидо, синьор Брунетти, никогда в жизни. – Голос становился все слабее.