Страница 18 из 25
Пистолет, так и не взятый назад Шамилем, стыдливо пригрелся за пазухой: толку от него сейчас не было бы никакого. Зато вызывающе оттягивал руку выставленный напоказ чемоданчик с валютой.
Страха не было. Не было привычной тревоги, куда-то исчезла даже накопившаяся за командировку усталость…
Виноградов хотел обдумать все это подробнее, но времени на самоанализ уже не оставалось — он с точностью до минуты вышел в условленное место.
Природа сама подарила его когда-то путникам для ночлега и отдыха. Почти на всем протяжении дорога петляла в узкой щели между почти отвесными склонами, но тут горы чуть-чуть расступились — и образовали ровную, вытянутую в форме эллипса площадку.
Говорят, когда-то здесь свободно, без помехи движению, можно было разместить полдюжины «камазов» и «татр» с прицепами. И для водителей имелось все необходимое: родничок, навес для мелкого ремонта у скалы, кострище… А главное — та самая металлическая эстакада, к которой сейчас направлялся Владимир Александрович.
— Если смерти, то мгнове-е-енной… если раны — небольшой!
Он тянул сейчас эту свою любимую революционную песенку, почти как молитву: не задумываясь, но с искренним чувством.
Качество исполнения оставляло желать лучшего: и музыкальный слух, и голос у Виноградова, конечно, были, но совместить их ему ещё ни разу не удавалось. Пел Владимир Александрович плохо. Отвратительно пел! Впрочем, кому не нравилось — могли и не слушать…
Особенно здесь.
Майор демонстративно уселся на полусгнившую скамью, всего в паре шагов от эстакады: пусть понервничают. Наблюдатели, мать их душу!
А может, и нету вокруг никого… Виноградов прикрыл глаза, помолился, теперь уже по-настоящему, и встал.
Прямо к вдавленной в грунт опоре «скотчем» был на совесть примотан полиэтиленовый пакет.
Владимир Александрович оглянулся. Поставил чемоданчик так, чтобы получилось устойчиво и незаметно со стороны дороги. Затем принялся отрывать виток за витком клейкую ленту…
— Ну, что? Прочитал?
К стыду своему Виноградов и не заметил, как очутился в окружении республиканских гвардейцев. Путь налегке, обратно, от эстакады к тому повороту, за которым майора высадили из машины, занял всего минут десять — значительно меньше, чем он шел с чемоданчиком.
— Да, вот. Смотрите.
Владимир Александрович протянул сверток.
Асхабов сунул руку под полиэтилен и достал из-под надорванной уже пленки бумажный конверт. Повертел его туда-сюда, но не обнаружив ни надписей, ни марок сунулся внутрь:
— Ага… Понятно.
— Где это? Далеко? — Полюбопытствовал Виноградов.
— Нет, не очень. Рядом.
Владимир Александрович опять взял у него из руки листок: стрелка, изображение микроавтобуса, несколько цифр и два слова печатными буквами. По-русски…
Запищал сотовый телефон. Асхабова вытащил трубку:
— Алле?
Выслушав сообщение, коротко ответил и дал отбой. Потом пояснил специально для майора:
— Они подьехали. Чемодан забрали. Проверили…
— Все в порядке?
Вопрос был задан невпопад, но Асхабов только махнул рукой:
— По машинам!
Колонна развернулась и пошла в сторону крепости. Но примерно через семьсот метров головной БТР нырнул вправо и почти не считаясь с отсутствием дороги запрыгал по руслу высохшей речки.
Стало не до расспросов.
Виноградова и его спутников без пощады швыряло от борта к борту и главное теперь было — не прикусить язык и уберечь голову от самых болезненных ударов.
Наконец, бронетранспортер застыл на месте — и Владимир Александрович уткнулся носом в спину здоровяку с переднего сиденья.
— Вылезаем?
— Да, пошли… Быстрее!
Белую «мазду» с тонированными стеклами заметили почти одновременно:
— Вон они! Все точно. Пошли?
— Спокойно.
Микроавтобус заполз передком на огромный валун, и стоял, почти уперевшись своими японскими фарами в небо.
Вокруг, конечно, ни души.
Однако, вместо того, чтобы сразу броситься к «мазде», Асхабов послал две группы на осмотр окресности — попадать в засаду ему больше не хотелось.
Потом вперед пошли бородач с миноискателем и ещё один сапер, и только после них командир гвардейцев приступил к самому главному.
Кабина была пуста.
— Ну, во имя Аллаха!
Задняя дверь микроавтобуса открылась легко, без скрипа.
— Господи…
На дне салона лежали два тела, накрытых большим и тяжелым куском брезента.
— Отойди-ка, майор! — Асхабов перегнулся внутрь, насколько это было возможно, и потянул на себя дальний край материи:
— Живой! Живой, да?
Тут и Владимир Александрович не разглядел даже, а угадал какое-то шевеление:
— Самошин? Ну, бляха… Живой!
Журналист был крепко-накрепко, по рукам и ногам спеленут парашютными стропами. Шея его профессионально фиксировалась петлей-удавкой, которая при этом удерживала ещё и забитый в рот кляп.
— Нож есть? А то задохнется от радости!
Опережая Асхабова, майор до конца сдернул с лежащих брезент:
— Гвоздюк?
— Вах-х…
Второго журналиста никто не связывал.
Нужды в этом, собственно, не было. Длинное, нескладное тело телевизионного оператора оказалось мертвым: одна ладонь у сердца, другая сжата в кулак.
На запрокинутом лице, вокруг синих губ темнели кровоподтеки.
— С ним что — все? Точно, да? — Не хотел верить себе Асхабов.
Владимир Александрович убрал руку с шеи покойника:
— Да. Уже давно…
— Ах, билять! Порву, падлы!
И в этот момент тихо, по-кошачьи всхлипнул Самошин…
Владимир Александрович обернулся на скрип дверных петель:
— Спит?
— Заснул. — Асхабов прошел к столу. — Убирать?
— Да, пожалуй. Мне достаточно.
Хозяин взял почти пустую литровую бутыль «Московской», закрыл её и упрятал в шкаф:
— Ладно. Аллах простит. Верно, майор?
— Не знаю. Я православный, нам разрешается…
Вообще-то, они с Асхабовым выпили всего по стаканчику, остальное водка досталось вызволенному из плена журналисту.
Вот ему-то как раз водочка пришлась как нельзя кстати…
— Успокоился хоть немного?
— Ну, в общем — да. Развезло парня, но это и к лучшему.
На крепость опустилась ночь, и Владимир Александрович опять остался один на один с начальником республиканской гвардии. Тусклая лампочка под потолком, стол, скатерть… Со стороны могло показаться, что Виноградов заглянул сюда просто по-соседски, на чашку чаю.
О главном говорить не хотелось.
— Оператора жалко.
— Этого, второго? Да, конечно.
Всем известно, что для заложников последние сутки перед решением их судьбы являются самыми тяжелыми. Страх и надежда, неуверенность и возбуждение сменяют друг друга, доводя людей до нервного срыва, непоправимо уродуя психику и даже порой — убивая.
Алексей Самошин ещё не скоро окончательно оправится от пережитого. А Виктор…
— Он что, действительно здорово пил?
— Да, постояннно. Зашибал… — Виноградов припомнил отечное, вечно похмельное лицо Гвоздюка.
— Он с какого года?
— Не помню. Лет на десять-двенадцать старше Алексея.
Конечно: возраст уже, подорванное алкоголем сердце. Вот и приступ. Самошин сказал, что Виктор даже не мучался — умер во сне, прошлой ночью. Когда стали будить, спохватились — ан, уже поздно!
Бедняга-журналист… Владимир Александрович представил себе, каково это ему было — пролежать несколько часов в полной неизвестности, спеленутым, посреди чужих гор.
Да ещё бок о бок с мертвецом.
Майора передернуло:
— Значит, что у нас получается?
— Да, собственно, хорошего мало.
Они оба старались «работать» с Самошиным мягко, без давления, но кое-что из его сумбурных, путаных обьяснений вытянуть удалось.
Во-первых, обстоятельства похищения. В целом они не отличались от официальной версии: выехали в горы, снимать репортаж про нефтепровод, сразу за перевалом «жигули» остановили вооруженные люди, пришлось пересесть в другую машину. Потом журналистам завязали глаза и повязки снять разрешили только в каком-то бункере…