Страница 4 из 12
И я отчаялась: мол, больше не суждено мне узнать.
И пришел день и Готлиб уехал в разъезды, и уложила меня Минчи спать в своей спальне. И в спальне стала сказывать Минчи снова о маме и Мазале. И было мне поведано то, что я не чаяла услышать.
Еще юн годами был Мазал, когда пришел сюда. Из Вены вышел посмотреть на города и веси Галиции и заглянул к нам. Поглядеть на город зашел и с тех пор из города не уходил уже 17 лет. Тихо рекла Минчи свои речи, и прохладой веяло от ее слов — как прохлада надгробия покойницы мамы на моем лбу. А Минчи провела ладонью по лбу и сказала: что рассказать тебе, что я еще не рассказывала? И зажмурилась как во сне. И вдруг пробудилась и достала альбом, из тех, что вели барышни прошлого поколения, и сказала: читай, я переписала из записей Мазала все, что писал Мазал в те дни. Взяла я альбом, что списала госпожа Готлиб, и положила в сумочку. Не читала я в спальне Минчи ночью, затем, что не могла Минчи уснуть при свете свечи. А утром прочла я все, что написано в этой книге.
«Любы мне городки Галиции летом. Смолкнут улицы града, цветы и растения выглянут наружу из окон, а их никто не видит. Горожане попрятались, разошлись по домам от зноя, и я один брожу по мирной земле. Я студент университета, и Господь направил меня в этот городок. Стою я на улице и вижу женщину в окне. Она выставила на подоконник миску с просом на солнце. Поклонился я ей и сказал: птицы склюют все ваше просо. Не успел я договорить, как девица появилась в окне и посмотрела на меня и засмеялась моим словам. Я почти смутился. И чтобы не узнала девица, что я смутился, сказал я ей: напои меня водицей.[20] И протянула мне стакан в окно. Сказала женщина девице: что ж ты не позовешь человека в дом, чтобы отдохнул, он же странник в чужом городе. И сказала: заходите, сударь, заходите к нам. И зашел я к ним в дом.
Дом зажиточный, и муж зрелых лет сидит над Талмудом. Задремал он за книгой и пробудился. Поздоровался со мной и спросил, кто я и что в городе делаю. Поздоровался и я с ним и сказал: я студент и пришел посмотреть на эти края в каникулы. И услышали они мои слова и удивились. И сказал муж девице: видишь, образованные люди издалека приходят посмотреть на наш город, а ты хочешь оставить нас и город, даже и не думай теперь. Услышала девица и смолкла, и отец ее сказал мне: значит, медицинскую премудрость постигаешь, врачом стать желаешь. И сказал я: нет, сударь, философию я изучаю. Изумился он моим словам и сказал: а я думал, не учат философию в школах, а кто размышляет над учеными книгами и понимает их, тот и есть философ.
День клонился к вечеру, и сказал муж девице: дай мне пояс препоясаться и вознесу пополуденную молитву. Сказал я ему: и я помолюсь. И сказал он девице: подай мне молитвенник. Поспешила она и принесла молитвенник. Взял молитвенник и открыл — указать мне, где слова молитвы. И сказал я: не надо, сударь, обучен я молитве. Изумился муж,[21] что знаю я молитву наизусть. И указал рукой, где восток,[22] в какую сторону смотреть при молитве.
А в восточном углу висела вышивка, и прочел я, что написано на ней:
И по завершении молитвы похвалил я „восток“, эту чудесную вышивку. И как лучи заходящего солнца упали на „восток“ в надвигающихся сумерках и лишь край его осветили, так и слова мои лишь чуть воздали ему должное.
Женщина накрыла на стол и пригласила меня к трапезе. Поставили перед нами еду, и мы поели. Еды было немного, только кукурузная каша с молоком, и все же по вкусу была трапеза. И рассказал мне муж все свое бытье, что был он богат в старину и с помещиками вел торг, давал деньги в счет урожая, как принято испокон веков. Но ненадежен суетный мир. Изменил помещик договору, деньги взял, а урожая не дал. И многие дни был спор между ним и помещиком, и судебные издержки и судьи съели его достояние. Хоть мзду давать запретил закон и судью иноверцев тоже соблазнять негоже, ибо правозаконие ведено всем народам, но подарки он давал, чтоб не были судьи лицеприятны. До конца дней, сказал он, не успею пересказать всех былей тех дней. И поклеп навел на меня мой ненавистник, и первенца моего забрали на военную службу. А помещик, враг мой, воевода и начальник в армии был и круто обошелся с сыном, и умер тот.
Но что жаловаться живому на потерю мнимых достояний, слава Господу, что и теперь он не обделил его своей милостью. И ежели богатство не возвратил мне Господь, слава Богу ныне и присно, что еды у нас хватает. Лишь вспоминая муки сына, предпочитаю я смерть жизни.
Домочадцы утерли слезы, и жена спросила мужа: если б жив был, сколько лет ему было бы? И сказал он ей: заговорила как все женщины. Не хули Господа. Бог дал. Бог взял, да славится имя Его. Мудро судил[24] рабби Меир Вайсер, что Иов волосы состриг из-за потерянного добра, ибо запрещено стричься в знак скорби.
Керосин в лампе почти догорел, встал я из-за стола и спросил: укажите мне гостиницу в городе, не сумею я уйти на ночь глядя. Переглянулись муж и жена и сказали: есть гостиницы в городе. Но кто знает, найдешь ли покой в них. Городок у нас маленький, почтенных гостей не бывает, и гостиницы тут попроще, и кто не привык к ним, не обретет в них покоя. И сделал хозяин глазами знак жене и сказал: не на улице спать страннику, врата гостю открою.
Девица принесла свечу и зажгла свечу на столе, затем что кончился керосин в лампе. И еще мы сидели с часок вместе. Не устали они слушать про чудеса Вены, где живет сам кесарь. А мне так милы были обычаи их жизни. А затем постелили мне постель в углу, спал я, и сладок был мне сон.
Услышал я звук шагов и пробудился. Хозяин стоял над кроватью, плат для молитвы и филактерии под мышкой и утреннее благословение на устах его. И воскликнул я: ах, сударь, вы идете на молитву, а я покоюсь в объятиях лености. Засмеялся он и сказал: уже помолился я и вернулся из синагоги. Устыдился я. И сказал он: успокойся, сыне, коль сладок сон тебе — лежи, пока не наступят дни, в коих не найдешь сна. Но коль ты не спишь, вставай и позавтракай.
После завтрака достал я деньги расплатиться. Увидели жена и дочь, что достал я деньги заплатить за трапезу, и устыдились. А муж сказал с улыбкой на устах: вот обычаи жителя столицы, не ведают они, что честь человеку оказать милость ближнему, и гостеприимство заповедано нам. Поблагодарил я их, что приняли они меня в свой дом в ту ночь и утро, и сказал им: благословит вас Господь за вашу милость, — и направился в путь. И спросил меня муж: куда идешь? Побродить по городу, ответил я, для того пришел я сюда. И сказал он: ступай с Богом, но возвращайся к нам пообедать. И сказал я: недостоин я вашей милости. И пошел в город. И пришел я в синагогу, а там молитвенник писан золотом на оленьей коже, но потускнело золото, ибо дым мучеников, сгоревших во имя Господа, закоптил листы. И пришел я в мидраш, а солнце разогрело мидраш. И сидящие в мидраше скинули сюртуки, чтобы легче было, и сидели перед Господним алтарем и дивились мне, что пришел я в мидраш. И стали спрашивать меня про университет, и видение дальних стран озарило их очи. Вышел я из дома и пошел в лес. И пришел я в зеленую дубраву, и грусть и тоска от Господа объяли меня. Упал я на землю и лег на траву под дубом, и милость Божия не покидала меня. И вдруг вспомнил я, что зван я на полуденную трапезу, и встал и вернулся в их дом.
И возроптали домочадцы, и сказали мне все домочадцы: ждали тебя, а ты не пришел, подумали, что забыл нас гость, и поели без тебя. Сказал я им: пошел я в лес и задержался до сих пор. А сейчас пущусь в путь. И вознесла жена очи и сказала: не иди, пока не поешь. И подала мне пирог с яйцами. А хозяин сказал: сегодня певчий-хазан поет перед молитвенным ковчегом и молитву возносит в синагоге. Перекуси, и пойдем со мной в синагогу. Ведь постель твоя, что постелили вчера, еще застелена, поспи еще одну ночь, а утром пустишься в путь.
Не певец я, и играть не умею, слабы мои познания в музыке, и не ценитель я. А затащат меня в оперу — сижу и считаю шторы, но сейчас сказал я хозяину: хорошая мысль, пойду с тобой. Не опишу я напева хазана и, что было в сердце моем, не расскажу. Но что сделал я, когда вернулся с хозяином, это расскажу.
Вернулся я с хозяином и пришел к нему домой. Поели мы и вышли и сели на завалинке. И сидя там, задумался я: хотел я пройти всю эту землю вдоль и поперек, и, если проведу тут еще день, не хватит мне каникул. И сердце отвечало мне: и впрямь, очень хорошо бродить по земле, а быть здесь лучше стократ.[25] А я здоров и силен был в те дни, и понятие „покой“ было мне чуждо, как и прочие понятия, коим учат человека, пока он не узнал, к чему они ему. Ах, прошли, миновали те деньки, и с ними миновал и мой покой. И наступило утро, и спросил я домочадцев: скажите мне, нет ли у вас в дому комнаты для меня, я бы провел у вас все свои каникулы? И привели меня домочадцы в горницу, которую в дни праздника Кущей превращали в подобие кущей,[26] и сказали: живи здесь, сколько твоей душеньке угодно. И женщина готовила мне еду, а я учил дочь их языку и книге.
Вот живу я у этих добрых людей. Дали мне отдельную комнату, горенку со съемной крышей, где празднуют праздник Кущей. И печурка есть в горенке. Сейчас скажешь про печь: нет в ней нужды, — но наступят зимние дни, и при ее свете согреемся. Сижу я в горенке, и предо мной весь город. Вот большой торг, а там сидят женщины с овощами в корзинках. Гнилые продают, а крепкие придерживают, пока и те не подгниют. А посреди колонка. Из двух труб течет вода, и местные женщины качают воду. Подошел еврей к одной из девиц напиться воды из ее ведра. Еврей, кликнул я из своей горенки, зачем тебе пить воду из ведер, ведь колодезь перед тобой, колодезь живой воды.[27] Не услышал меня еврей. Ибо он на земле простерт, а я обитаю в выси. Новый глас раздается в доме. Глас юной девицы. Подложил я пальто под стекло и увидел себя в стекле как в зеркале. И спустился в светлицу посмотреть на девицу. И Лия представила меня своей подруге Минчи. Поклонился я ей и поприветствовал ее.
А когда вернулся в горенку, весь день грезил я, что не в этом городе живет Минчи, но в столице она живет, и в столице видит она, какие почести мне воздают, когда я читаю свои стихи. И возвращается она в дом матери своей, и говорит ей мать, что за человек жил в ее покоях. Как зовут человека? Акавия Мазал имя ему. И растает сердце ее, что удостоилась она знакомства со мной. Господи, как возгордился я. Читаю я книги поучений, дабы погасить пламя желания в сердце. Но пламени я не погасил и радовался притчам поучений. Сказано: „Возлюби[28] Господа Бога своего“, — и объясняли мудрецы двойной титул Бога так: возлюби и духовным желанием, и плотским. Дай-то Бог.
Как обрадовались мне ученики мидраша! Светского образования хотели, и вот и учитель. Сегодня пришли ко мне два юноши. Под Талмудом прятали они светские книги, и передо мной стал один из них читать стихи по-немецки. Один читает, другой напевает. Все стонут, хотят образования. А я? Одного хочу я — идти путем Господа во все дни жизни моей.
Что такое путь Господень? Идет человек по дороге, и силы его тают. Колени дрожат, и язык прилипает от жажды к небу. Семижды упадет и встанет, но к желанной цели не придет. А путь еще длинен, и блужданий много, и говорит себе человек: может, сбился я с пути и не путь это? И сойдет с пути, по которому шел, и увидит: вон горит огонек. Хоть и не знает, на правильном ли он пути, но кто скажет, что ошибся человек, что решил идти по другой, не прежней дороге. Так я возразил юношам и все же светским учителем стал. Ибо кончились деньги в моей котомке, и чем же мне пропитать себя. Как вор, что нашел кошель на дороге и возвратил владельцу, а потом украл, ибо вор он и воровством кормится, так и я в эти дни. Читаю я Библию Лии и подруге ее Минчи и учительствую у сынков богатых. Друзья потешаются надо мной в своих письмах, и я плачу о себе каждодневно, ибо оставил я университет. Окончилось лето, окончились каникулы, а я не вернулся домой.
Как прекрасны кущи мои в дни Кущей! На ветви мы повесили красные фонарики и самую красивую утварь дома принесли сюда. И когда вешала Лия „восток“, упало кольцо с вышивки, и не смогла она повесить „восток“. Взяла она кольцо и надела мне на палец[29] и шелковым снурком из косы подвязала „восток“ и прочла: „Блажен, кто Тебя не забудет“, и я прочел следом: „и тот, кто посвятит себя Тебе“, и внезапно мы оба покраснели. Отец и мать глядели, и лица их сияли от счастья. И сидя со мной в кущах, величали меня: хозяин, а себя звали: гости. Семь раз на день приходила ко мне Лия в горницу — то еду принесет, то тарелки унесет. И возблагодарили мы Господа, что избрал он нас для любви.[30] Как хороша моя куща в дни Кущей. А сейчас полна куща бобов и гороха, потому что снял ее торговец бобами для своего товара. Оставил я дом свой, покинул горенку и снял себе комнату за городом. Жилище мое скромное и покойное, и старушка мне услужает. Еду мне готовит и белье стирает. Мир и покой вокруг, и нет покоя в душе моей. А господин Минц, что снял мою горенку, богат. Торгом по всей стране славится он, и ему посулил Лию отец Лии. А я бедный учитель, что я стою! А когда я пришел из столицы, приблизили меня. Ах, на словах приблизили, но сердца их далеки от меня. Как чужд мне обычай братьев моих!
Когда я учил Лию языку и книге, учил я ее и ивриту. Как радовались близкие ее, что святой язык учит. А сейчас позавидовал отец ее познаниям и удалил меня. Ах, сударь, дочь ваша мою науку не забудет, ибо стихи мои запомнит. Меня оставила,[31] но заветы мои исполнит.
Вышел я в город, увидел отца Лии и свернул с дороги. Побежал он за мной и догнал и сказал: что ты убегаешь, а мне хотелось с тобой поговорить. Мое сердце забилось. Знал я, что не собирается он меня утешить, и все же остановился я выслушать, ведь он — отец Лии и о ней говорить хочет. Посмотрел он туда и сюда,[32] увидел, что никого нет, и сказал: болезненна дочь моя, болезнь брата у нее. Я молчал и слова не молвил. А он продолжал свои речи и сказал: не родилась она для труда, и утомление плоти — смерть ей. Если не найду ей покоя, умрет она у меня. И сам он будто испугался своих слов и зачастил громко: а Минц богат, он ее вылечит, поэтому я ее и отдал ему. Он ее отвезет на целебные воды и все ее желания исполнит.
Ах, сударь, иной недуг в сердце вашей дочери, и его все целебные воды не исцелят. Я могу исцелить, а меня ты удалил.
И уходя от него, снял я кольцо, что дала мне Лия. Ибо обручена она с другим. И внезапный холодок пробежал по моему пальцу».
20
Напои меня водицей — так обращается Элиезер к Ревекке (Бытие, 24:43).
21
…изумился муж — Мазал, еврей-студент из Вены, кажется своим собратьям из традиционного местечка, ассимилированным сыном «хаскалы», Просвящения, как называлось течение, призывавшее евреев принять светское образование и язык местного народа и отказаться от традиционного образа жизни. Но Мазал потому и оказался в местечке, что его тянуло к еврейской традиционности и религии.
22
Восток — подобно тому, как мусульмане молятся, обращаясь лицом к Мекке, евреи молятся, обращаясь лицом к Иерусалиму, а практически — к востоку. На восточной стене было принято вешать украшение: коврик или вышиву, — которая так и называется: «восток».
23
…Блажен тот… — из Новогодней молитвы.
24
…Мудро судил… — в комментарии р. Вайсера (1809–1879) в книге Иова так объясняется стих 1:20, где говорится, что Иов состриг волосы. Это объяснение понадобилось ему потому, что существует запрет скорбящим состригать волосы, а значит, надо было снять с праведника Иова подозрение в нарушении запрета. По другим же причинам, в частности при сожалении по пропавшему добру, стричь волосы можно.
25
…Быть здесь лучше стократ… — Мазала тянет еврейский традиционный быт, но, видимо, и девица играет здесь роль. Так Гумберт в романе Владимира Набокова решает остаться в доме матери Лолиты.
26
Подобие кущей — в праздник Кущей евреи должны проводить время в шалашах (кущах) в память сорока лет странствий в пустыне. В холодных странах вместо шалаша строили в доме комнату со съемной крышей. В дни праздника можно было снять крышу, положить вместо нее ветки и увидеть сквозь них звезды и небо.
27
…живой воды… — подобно ответу Иисуса самаритянке, удивившейся, зачем он, еврей, пьет воду из ее кувшина (Иоанна, 4).
28
…Возлюби… — почему сказано: и «Господа» и «Бога», хотя и одного имени было бы достаточно? Объяснили мудрецы: это указывает на двоякую любовь, и духовную, и мирскую, и благим желанием и худым, то есть плотским.
29
…Кольцо… надела на палец… — обручились. Нарушение обещания, отказ от обручения — источник всех бед в повести, и гармония достигается только в конце. У Агнона тема разрыва обручения встречается часто и всегда дурно оборачивается.
30
…Избрал нас для любви… — по словам Второзакония, 26. Только сейчас проходит любовь Акавии к Минчи, подобная любви Ромео к Розалине, и начинается его настоящая любовь.
31
…Меня оставила… — цитата из Талмуда. Перед нами текст от имени мужчины, Мазала, поэтому, в отличие от текста от имени Тирцы, здесь часты аллюзии к Талмуду.
32
…Посмотрел он туда и сюда… — как Моисей в час убийства египтянина, бившего раба-еврея (Исход 2:12). Аллюзия намекает нам, что отец Лии стыдится того, что он делает.