Похождения скверной девчонки

— С первым у меня все получилось отлично — я соорудил его точно на месте, указанном Архимедом. А второй мне вздумалось расположить симметрично первому, между ресторанами «Коста-Верде» и «Морская роза». Архимед сразу сказал: не устоит, море его проглотит.

— Не было ну совсем никаких оснований считать, что волнолом не выдержит, — с нажимом сказал инженер Канепа. — Я в таких вещах разбираюсь, поверьте, для того и учился. Ведь те же самые волны и те же самые течения ударялись и в первый волнолом. И цоколь сделали той же глубины. Та же линия отката. Правда, рабочие твердили, что надо послушаться Архимеда, но я счел это нелепой причудой старого пьяницы, который таким образом решил показать, что не даром деньги получает. И я построил волнолом там, где задумал. Черт меня дернул! В результате угробил вдвое больше камней и смеси, чем на первый, а он все равно уходил в песок. К тому же вокруг появились водовороты, какие-то непонятные течения — короче, на этом пляже вообще стало опасно купаться. Меньше чем за полгода море разрушило проклятый волнолом, остались жалкие развалины, как ты сам только что видел. Каждый раз, когда проезжаю мимо, краснею от стыда. Да, это памятник моему позору! Муниципалитет наложил на меня штраф, так что я еще и деньги потерял.

— А как это объяснил Архимед? Почему нельзя было строить там?

— Объяснения, которые он обычно дает, трудно назвать собственно объяснениями, — сказал Чичо. — Белиберда какая-то! Например: «Море его здесь не принимает», «Здесь не втюхаешь», «Здесь будет ходить ходуном. А коли так, вода его разбомбит». И прочий бред в таком же роде, полная бессмыслица. Шаманство, как ты выразился, или уж не знаю что там еще. Но после того, что случилось в Коста-Верде, я смирнехонько иду к нему на поклон и делаю то, что велит старик. Выходит, от инженеров в этом деле нет никакого проку — он знает больше.

Честно признаться, мне не терпелось познакомиться с этим живым чудом. По словам Альберто, хорошо было бы застать его в тот момент, когда он созерцает море. Воистину замечательное зрелище: сидит на берегу скрестив ноги, неподвижный, окаменевший, словно Будда, и может часы напролет глазеть на воду, впав в состояние метафизического контакта с тайными силами приливов, отливов и с богами морских глубин, расспрашивает их о чем-то, выслушивает ответы или беззвучно молится им. А потом постепенно возвращается к жизни. Бормочет что-то себе под нос, встает на ноги и, рубанув рукой, выносит приговор: «Точно, можно», или: «Нет, нельзя», и тогда надо идти искать другое место, более подходящее для строительства волнолома.

И тут, нежданно-негаданно, когда мы проезжали крошечную площадь Сан-Мигель, покрытую изморосью, инженер Чичо Канепа сообщил, даже не подозревая, какую бурю его слова поднимут у меня в душе:

— Этот чудный старик — страшный фантазер. Вечно рассказывает самые невероятные истории, потому что явно страдает еще и манией величия. Как-то выдумал, что дочка у него живет в Париже и вскорости заберет его к себе, это в Париж-то!

Мне почудилось, что утренний свет разом померк и вокруг воцарилась тьма. Я почувствовал кислый вкус во рту, что иногда бывало со мной из-за застарелой язвы двенадцатиперстной кишки, а в голове стали вспыхивать огни, как при яростной перестрелке. Трудно сказать, о чем именно я подумал в первую очередь, во всяком случае только теперь до меня дошло, почему, когда Альберто Ламиель в «Регатах» начал рассказывать историю Архимеда с его волноломами, я ощутил неодолимое волнение, странный зуд, как предвестие чего-то неожиданного, предвестие несчастья или чуда, словно в словах Альберто таилось нечто, впрямую меня касающееся. Мне сразу же захотелось засыпать Чичо Канепу вопросами. Но я удержался.

Едва мы доехали до набережной Фигередо в Ла-Пунте, за которой простирался пляж Канталао, я сразу понял, что вижу именно Архимеда, хотя никто мне на него не указывал. Правда, он вовсе не сидел в неподвижности. Сунув руки в карманы, он шагал по береговой кромке, куда едва докатывали уже вялые, умирающие волны, по черной гальке, какой с юности я больше нигде не встречал. Это был бледнокожий чоло,[109] самого жалкого вида, тощий, с редкими всклоченными волосами. Он давно пересек ту черту, за которой начинается старость, то есть достиг того бесцветного возраста, где размыты временные границы и человеку может быть семьдесят, восемьдесят и даже девяносто лет — без всякой видимой разницы. На нем была ветхая голубая рубашка, на которой хорошо если осталась хотя бы одна пуговица, так что холодный и сизый утренний ветер трепал ее, оголяя костлявую грудь старика, а тот, чуть нагнувшись вперед, спотыкаясь о камни, расхаживал взад и вперед, а иногда даже прыгал, как цапля. Казалось, только чудом он до сих пор не грохнулся.

— Это он, да? — спросил я.

— А кто же еще, конечно он, — ответил Чичо Канепа. Потом сложил ладони рупором и прокричал: — Архимед, Архимед, иди сюда, тут с тобой хотят познакомиться. Этот человек приехал из Европы специально, чтобы на тебя полюбоваться. Слышишь?

Старик остановился и дернул головой. Потом рассеянно глянул в нашу сторону. Кивнул и двинулся к нам, неровно шагая по свинцово-черным камешкам, покрывающим берег. Когда он приблизился, я рассмотрел Архимеда получше. Щеки у него ввалились, словно он давно потерял все зубы, подбородок разделяла глубокая бороздка, которая вполне могла быть и шрамом. Самым живым на его лице были глаза — маленькие и мутные, но глядели они тем не менее пристально и даже с вызовом, не мигая, можно даже сказать — нагло. Наверное, он был очень стар, если судить по морщинам, избороздившим лицо и сделавшим шею похожей на петушиный гребень, а также по узловатым рукам с черными ногтями.

— Ты такой знаменитый, Архимед, что, хочешь верь, хочешь нет, но мой дядя Рикардо специально приехал из Франции, чтобы познакомиться с самым великим на свете строителем волноломов, — сказал Альберто, похлопав его по спине. — Он хочет послушать, откуда тебе известно, где их можно строить, а где нет.

— Никак нельзя объяснить, — сказал старик и протянул мне руку. Говоря, он брызгал слюной. — Это нутром чуешь. Очень рад познакомиться, кабальеро. Так Вы, выходит, французик?

— Нет, перуанец. Но живу там уже давно. Голос у старика был дребезжащий, чуть визгливый, он проглатывал окончания слов, как будто ему не хватало дыхания, чтобы выговорить все звуки до конца. Не успели мы с ним обменяться рукопожатием, как он без всякой паузы обратился к Чичо Канепе:

— Очень сожалею, но тут, кажется, ничего у нас не выйдет, инженер.

— Что значит «кажется»? — начал заводиться Чичо Канепа, переходя едва ли не на крик. — Ты уверен или нет?

— Нет, не уверен, — смущенно признался старик, и лицо его еще больше сморщилось. Он помолчал, а потом бросил быстрый взгляд на море и добавил: — Вернее-то будет сказать так: я не уверен, что уверен. Не сердитесь на меня, но что-то мне все-таки говорит «нет».

— Слушай, Архимед, ты с этим кончай, — взорвался инженер Канепа и быстро замахал руками. — Ты должен сказать наверняка. Или, черт возьми, я не стану тебе платить. Ни копейки больше не получишь!

— Воля ваша! Просто море порой похоже на хитрую бабу, из тех, что говорят «да, только вот нет» или «нет, только вот да», — засмеялся старик, широко раскрыв рот, в котором виднелось от силы два-три зуба. И тут я заметил, что изо рта у него идет сильный и резкий запах — пахло то ли тростниковой, то ли виноградной водкой, во всяком случае, чем-то очень крепким.

— Неужели ты теряешь свой дар, Архимед? — снова ласково похлопал его по плечу Альберто. — Раньше ты таких сомнений не знал.

— Сдается мне, вопрос тут совсем в другом, инженер, — сказал Архимед, вдруг сделавшись очень серьезным. Он махнул рукой в сторону серо-зеленых волн. — Это все море, у него ведь свои секреты, как и у каждой вещи на свете. Я же всегда, коли помните, с первого взгляда соображал, когда можно, а когда нет. Но вот тут, в Канталао, берег какой-то пакостный… Какие-то у него свои причуды да фокусы — сбивают с толку.

109

Чоло — прозвище перуанцев.