Кубанские сказы

Управлял в ту пору нашей станицей сперва ревком, а затем совет. Но время было беспокойное, тревожное – под боком, в плавнях белые банды прятались. А потому постоянно жил у нас в станице еще комиссар, посланный отдельской Советской властью.

Разные перебывали у нас комиссары – умные и поглупее, храбрые и трусы, настоящие коммунисты и те, кто только примазался к ним. Но особенно запомнился нам один комиссар с чудной фамилией Бубочка.

К нам в станицу этот самый Бубочка прикатил с охраной из двенадцати дюжих чубатых хлопцев. Носили эти хлопцы такие широкие клеши, что из каждой штанины вышло бы по юбке для самой дебелой станичной молодицы. Все они, с ног до головы, были увешаны гранатами, револьверами да кинжалами. И все объявляли себя лихими моряками. Сам Бубочка щеголял в красных, тонкого сукна галифе, зеленом френче и офицерской фуражке с лакированным козырьком.

Жил в ту пору в нашей станице черноморский минер-коммунист – залечивал он раны, полученные в боях с беляками. Увидел минер родные тельняшки и бескозырки, обрадовался и пошел знакомиться с «братишками». Но часу не прошло, как вернулся матрос злой, поминая всех богов и боженят.

– Что ругаешься, Корнеич? – спросил его хозяин хаты, в которой квартировал матрос. – Чего не поделил со своими братишками?

– Никакие они не братишки. И море-то они видели только во сне. Самая настоящая шпана, чтоб ей первым же вареником подавиться, – выругался минер.

С того дня, как прибыл к нам комиссар Бубочка со своим конвоем, пошли у нас в станице чудные дела.

Началось с того, что пошел Бубочка с двумя адъютантами станицу осматривать. Идет – высокий, тощий, длинноносый. На лице эдакая презрительная скука обрисована, красные штаны, как мак, полыхают. Тонкими руками, как ветряк крыльями, размахивает.

А собаки наши станичные несознательными оказались – не проявили уважения к начальству. Да и штаны красные их, видать, в сомнение ввели. Сперва они только брехали из-за заборов и плетней. А потом один самый свирепый кобель перемахнул заборчик и с ходу вцепился в комиссаровы штаны, да еще и кусок начальнической ляжки прихватил.

Тут Бубочка как выхватит свои оба пистолета и давай по собаке палить. Но с расстройства, что ли, в кобеля не попал, а корову у одной вдовы пристрелил и окна в двух хатах пробил.

Вечером издал приказ комиссар Бубочка – каждый хозяин обязан собственноручно повесить свою собаку на воротах. Кто не выполнит этого приказа – тот объявляется врагом Советской власти. Конечно, посмеялись наши казаки над чудным распоряжением. Но наутро пошли чубатые хлопцы в тельняшках по дворам и всех собак постреляли и шашками порубали.

А немного погодя вывесил комиссар Бубочка списки кулаков, которых полагалось обложить повышенным твердым заданием. Глянули в эти списки казаки и диву дались – все богатеи-мироеды в этих списках не значились, но зато попали в них добрых три десятка трудовых середняков.

Тут пошло по станице нашей шатание. Одни комиссара ругают, другие уже на Советскую власть обижаться стали, а третьи даже о том, что побить комиссара и его дружков надо, шептаться принялись. Ну, а кулацкое и белогвардейское охвостье этому только радуется, разные слухи пускает, на восстание людей сбивает.

Посмотрел на эти дела матрос – коммунист, покрутил головою и заявил:

– Чую я, что не большевистское сердце в этом комиссаре! А сами мы заваренной им каши не расхлебаем, надо в Ростов ехать, там лучше в наших делах разберутся.

И немедля подцепил матрос свой маузер, попросил хозяина свезти его на станцию и укатил.

А в станице узелки все туже завязывались. Стали шмыгать по станице бандитские посланцы, и никто их не задерживал. Кое-кто уже винтовки, спрятанные на огородах и в садах, выкапывать начал. Сам комиссар Бубочка ничего этого не замечал. Дал он десятидневный срок для выполнения всех твердых заданий и вместе со своими дружками затеял пьянку у одного из скупщиков хлеба. День пьют, другой, третий. Кулаки, знай, самогон таскают да колбасы, сало и всякое жареное-пареное доставляют. Понимали, вражье племя, что на руку им все это дело, тем более, что Бубочка и председателя совета – робкого такого, тихого казачка, тоже в свою компанию затянул.

На пятый день вернулся в нашу станицу матрос – веселый, довольный. Вместе с ним приехал какой-то сухонький мужчина в простеньких очках, с железной оправой, в немудрящих стоптанных сапогах и выгоревшей на солнце одежде. Сопровождало приезжего около сотни красноармейцев-конников молчаливых, подтянутых молодых хлопцев.

Приезжий устроил своих провожатых на отдых, а сам отправился в станичный совет. Над покосившимся домиком лениво плескался на горячем ветру выгоревший кумачовый флажок. В грязных пустых комнатах властвовала сонная, одуряющая тишина. Под ногами трещала подсолнечная шелуха.

В самой большой комнате, согнувшись над столом, дремал разморенный солнцем маленький старичок. Он с трудом поднял отяжелевшую седую голову, зевнул и спросил:

– Вам кого?

Старый писарь пережил добрый десяток станичных атаманов, а теперь, как и заляпанные чернилами столы, Достался в наследство новой власти. Был он молчалив, замкнут и исполнителен. За все время своей службы писарь ни с кем не откровенничал, никому не изливал свою душу, запертую и скрытую ото всех.

Приезжий попросил дать ему список кулацких хозяйств.

Писарь внимательно посмотрел на стоящего перед ним человека – на его выцветшую солдатскую гимнастерку, седеющий клинышек бородки, и вдруг встретился с ласковым и острым взглядом приезжего.

– А вы кто будете? Из края?

– Да.

Писарь пытался вспомнить: откуда ему знакомо это худощавое лицо и ушлые глаза? Он их где-то уже видел, но где – никак не вспоминалось.

Приезжий долго просматривал списки, сличал их с похозяйственной книгой, а потом вздохнул и спросил:

– Неужели все, кто значится в этом списке, действительно кулаки-эксплуататоры?

Писарь пожал плечами и осторожно ответил:

– Внесены в этот список.

– Кем внесены?

– Комиссаром, товарищем Бубочкой.

Приезжий покачал головой, и вдруг его глаза, которые, казалось, смотрели прямо в душу, взглянули в лицо старого писаря.

– Вы – человек уже не молодой, – проникновенно заговорил приезжий. – Вы должны понимать, что означает ошибка в таком серьезном деле. Если кто-нибудь из настоящих кулаков-мироедов избежит этого списка – значит, за нашей спиной уцелеет опасный враг. А если в список неправильно или со злым умыслом занесены наши люди, трудящиеся – это означает, что кто-то пытается оттолкнуть середняка от Советской власти, озлобить его. Да, кроме того, это приведет к несправедливому ущемлению тех, для кого совершалась наша революция. Понимаете вы это?

Что-то дрогнуло в усталом, сером лице старого служаки.

– Понимаю! – ответил он, опуская глаза. – Да ведь список не я составлял.

– А если бы эти списки поручили составить вам? Тогда что? Вы бы их иначе составили?

Писарь взглянул в зоркие, умные глаза приезжего и вдруг решительно проговорил:

– Эти списки, по справедливости, надо аннулировать. И составить новые, правильные.

– Вот и составьте!

Писарь еще раз посмотрел на стоящего перед ним человека и вдруг узнал его.

– Неужели… Постойте… Вы – Михаил Иванович Калинин? изумленно спросил он.

– Я! – улыбнулся приезжий. – А ваше как имя-отчество?

Много различных начальников перевидал на своем веку старый писарь. Но никто, никогда так просто, по-человечески не беседовал с ним.

– Все сделаю, Михаил Иванович! – взволнованно сказал писарь. – Я здесь, в станице, всех наперечет знаю, ошибки не будет.

– Я в этом уверен! – кивнул головой товарищ Калинин.

Старый писарь уселся за составление списка, а Михаил Иванович с матросом и двумя красноармейцами пошел по станице. Он побывал у всех середняков, которых Бубочка записал в кулацкие списки. И каждому он пожимал руку, расспрашивал о его хозяйстве. И такие душевные слова находил Михаил Иванович, что еще до того, как сообщал он, что списки будут пересмотрены, проходили у казаков всякое недовольство и злоба. Все ясным и понятным становилось. А раз все понятно, то и спорить и злиться нечего.