Невидимые волны

Такие мысли проносились в голове Сухорукова, когда он очнулся от своего крепкого сна в монастырской гостинице.

В радостном сознании своего спасения Василий Алексеевич встал сам с кровати. И ему было так приятно ощущение полной независимости, когда он вставал. Никого не нужно было звать, чтобы поднимать его, помогать ему.

Сухоруков подошел к комоду, над которым висели монастырские часы, отчеканивавшие медленными взмахами своего маятника несущееся время. В комнате уже начинало темнеть. «Да ведь скоро сюда, в гостиницу, должен прийти отец Владимир!» – вдруг вспомнил Сухоруков. Он начал внимательно вглядываться в стрелки монастырских часов и сквозь наступающую темноту увидал, что часы показывали около девяти. Сухоруков позвал Захара и сказал, что надо принять отца Владимира, приготовить чай. Захар принялся хлопотать – зажег свечи, побежал за самоваром и посудой. Василий Алексеевич смотрел, как быстро все это делал Захар. Старый слуга точно помолодел после всего того, что сегодня произошло с барином.

Пришел отец Владимир. Василий Алексеевич не знал, как его принять, куда усадить, как выразить ему свою радость.

У них завязалась беседа, и первое, с чего начал Сухоруков, это – стал расспрашивать о Митрофании. Он просил отца Владимира дать жизнеописание святого. Он, Су-хоруков, о жизни св. Митрофания, к стыду своему, ничего еще не знает. На это отец Владимир отвечал, что, к сожалению, нет обстоятельного изложения жизни угодника. Никто из ученых над этим еще не поработал, но что он лично ознакомился с некоторыми оставшимися письменными памятниками, касавшимися жизни Митрофания. Памятники эти характеризуют великую твердость Митрофания в деле веры. Митрофаний боролся даже с Петром Великим в тех его новшествах, которые могли оскорблять христианские верования нашего народа.[3] От самого Митрофания осталось только два письменных труда – это его синодик и завещание. Отец Владимир познакомился с ними по тем рукописным копиям, которые имеются в их монастырской библиотеке. Он внимательно читал синодик; там есть интересные заметки святого. Читал он и завещание. Из этих памятников видно, что Митрофаний был горячим проповедником любви христианской, и, что особенно интересно, любовь святого распространилась не только на живых, но и на умерших. Любимой его молитвой была молитва за умерших. По словам отца Владимира, Митрофаний был проникнут непрестанным сознанием кратковременности человеческой жизни, убеждал всех каяться и готовиться к жизни вечной – готовиться в борьбе со своими злыми страстями. Не сомневался святой, что жизнь вечная будет дарована тем, кто себя переработает в истинного христианина. «Мне особенно запомнилось, – сказал отец Владимир одно изречение Митрофания в его завещании: „Мы же, братие, – пишет там святой, – возведем очи свои на небо и покажем друг другу любовь совершенную и подадим лежащему свои руки на помощь и поможем отшедшим жития сего прежде времени“, то есть поможем нашими молитвами тем, кто ушел в тот мир, не приготовившись по страстям своим к высшей жизни, поможем тем, кто не успел покаяться и переработать себя, почему им придется страдать за это в мытарствах».

– Вот и вы теперь, как один из многих, исцеленных Митрофанием, – сказал отец Владимир, – и вы теперь должны покаяться в своих грехах, должны положить начало в стяжании себе жизни вечной, которая уготована праведным людям, и вам не мешало бы начать это великое дело в нашем монастыре, начать здесь с того, что у нас поговеть и причаститься великих Христовых тайн…

Прошла минута молчания. Василий Алексеевич ничего не отвечал на призыв отца Владимира причаститься у них в монастыре.

– Вы давно уже не приобщались Тела и Крови Христовой? – прервал наконец молчание Сухорукова отец Владимир.

– Я не верю в это таинство, – сказал на это не без усилия Василий Алексеевич.

Отец Владимир с удивлением посмотрел на Сухорукова.

– Простите, батюшка, за резкую откровенность, – продолжал Сухоруков, – но я не хочу вам лгать. Не для того исцелил меня Митрофаний, чтобы я вас обманывал…

– Вы не верите в святое причастие?! – ужаснулся отец Владимир.

– Что делать! Не верую и не могу веровать, – отвечал Сухоруков. – Вера есть дело свободное. А не верую я потому, что и Христа за Бога не признаю…

– Что вы?! Что вы?! – чуть не вскричал отец Владимир. – Что вы говорите?!

– Не виноват же я в том, что у меня этой веры нет, – запротестовал Василий Алексеевич. – Надо сначала убедиться, чтобы поверить. Ведь и Фома неверный, по вашей даже легенде, имел право не верить, пока не убедился… Вот в Митрофания я уверовал, потому что почувствовал его божественную власть, когда я, больной и измученный, стоял перед его мощами, когда меня словно ошеломило всего, ударило в меня страшной живой силой от святых его останков… Ведь что там ни говорите, а Христос так далек от всех нас… Почти две тысячи лет прошло после его смерти. Во всей его жизни столько невероятного; невольно закрадываются разные сомнения о том, не представляют ли все эти сказания о Христе красивую обольстительную сказку, навеянную на людей их же воображением… Ведь в жизни Христа столько легендарного!.. Прочтите-ка, батюшка, Вольтера – что он пишет о разных россказнях и суевериях людей…

Отец Владимир был совсем поражен речами Сухорукова. Он не знал, что ему отвечать и как возражать. Отец Владимир не был силен в религиозной философии; это был, что называется, рядовой иеромонах. Он чувствовал всю неправоту, все заблуждение Василия Алексеевича, но спорить ему было не под силу.

– А в Митрофания я верую всем сердцем моим, – продолжал высказываться Василий Алексеевич, – он, несомненно для меня, живет в ином, неведомом нам, высшем мире… И оттуда, из этого мира, протягивает руку помощи исстрадавшимся людям… Христос же велик в Евангелии, в этом величайшем памятнике первых веков… Но памятник этот так далек от нашей настоящей жизни… И вы, батюшка, мне помогите… разрушьте мое неверие в Христа. Я сам бы хотел в него уверовать, но не могу… И меня от себя вы не отталкивайте и слов моих не пугайтесь…

– Я не могу вам помочь, – грустно сказал отец Владимир. – С вами мне не справиться. У меня такой силы нет. Я не старец, а простой монах. С вами старцу говорить надо… Ступайте к старцу. Тот вас убедит в великих истинах Христовых.

– К старцу? Кто это старец, о ком вы говорите? – перебил с живостью Сухоруков. – Познакомьте меня с ним, батюшка. Мне так нужно было бы поговорить с человеком, который наставил бы меня и не пугался бы, как вы, моих еретических мыслей…

– У нас в монастыре такого старца нет. Старцы не во всех монастырях бывают. Если вы хотите, я вам укажу такого старца, – объявил наконец, подумав, отец Владимир, – но старец этот живет не близко отсюда. Это будет по дороге в Москву. Недавно основалась там пустынь; зовут ее Огнищанской. В этой пустыни живет подвижник – отец Иларион; он из ученых и истинно святой жизни. Таких, как вы, он обращает к Христу. К нему и простой народ валом валит за помощью, и слава о нем идет большая… Он прозорливец и душу человеческую насквозь видит…

Хотя отец Владимир просидел у Василия Алексеевича недолго, тем не менее беседа его принесла свои плоды. Кончилась эта беседа тем, что Сухоруков решил завтра же ехать в Огнищанскую пустынь. Он будет в этой пустыни непременно, будет там говорить о своих сомнениях с отцом Иларионом. Он будет с ним советоваться, как устроить свою жизнь, будет просить наставить его в вере, будет говорить ему о том, что ему хотелось бы жить и умереть у мощей св. Митрофания, непрестанно ему молиться, искать у этого божественного человека своего спасения…

На следующий день Василий Алексеевич выехал из Воронежа в Огнищанскую пустынь.

Из расспросов у отца Владимира выяснилось, что эта пустынь лежала лишь немного в сторону от пути Сухорукова в Отрадное. Чтобы добраться до пустыни, надо сделать в сторону от знакомого уже тракта не более тридцати верст.

3

Между прочим, известен исторический факт, что св. Митрофаний не хотел освящать в Воронеже дворец Петра, в котором на виду всех, в подражание Версальскому двору, были поставлены статуи обнаженных греческих богинь. Митрофаний, рискуя собственной жизнью, добился того, что статуи эти были сняты.