Страница 4 из 8
– Ты, Николаша, держи себя в руках. Послал Господь тебе дар, так не озоруй, не мучай людей. Иначе не будет нам с тобой ни жизни нормальной, ни любви, ни покоя.
Точно в воду глядела. Сказала – и получилось. Бывают в жизни человека минуты, когда все сказанное тут же вписывается в Книгу. Ох, как осторожно нужно язык поворачивать, ох, как осторожно.
Самолет начал замедлять движение, точно влетел в гигантскую паутину. Постепенно напрягаясь, паутина выбрала слабину и принялась толкать его обратно. Николай Александрович испуганно открыл глаза. В салоне по-прежнему было тихо. Похоже, что никто не заметил ни паутины, ни замедления хода.
«Боинг» чуть вздрогнул, разрывая невидимую сеть, и, освободившись, метнулся вперед. За окном косым срезом стояли облака. Сзади – почти черные, с голубыми, наподобие вен, прожилками, прямо и спереди – седые, с розовыми вершинами. Они походили на составленные в ряд гигантские щиты. Пение изменилось: к голосам примешалось отрывистое тявканье, будто за тонкой обшивкой борта по слоистому насту облаков неслась стая голодных лисиц.
«Спи, спи, Игорь Олегович, до посадки еще четыре часа. Кто знает, когда еще спать получится».
К просьбе жены Николай Александрович отнесся самым серьезным образом. Поскольку падения происходили с теми, на ком он останавливал взгляд, Николай Александрович приучил себя смотреть в сторону, мимо собеседника. Эта элементарная мера безопасности и человеколюбия послужила пищей для множества слухов и нареканий.
– Задается, Колян, ишь рожу воротит, – вскоре отметили сотрудники. – Видать, «спиной» обзавелся, скоро в гору пойдет. Дистанцию начинает держать.
Слухи – штука обоюдоострая. Пущенные наугад, от живости воображения или избытка свободно-рабочего времени, они возвращаются в виде приказов и постановлений, позволяя автору испуганно-блаженным голосом восклицать:
– Ну, я вам говорил?
Большую часть своей жизни Николай Александрович проработал начальником БТК – бюро технического контроля на большом заводе. Поскольку предприятие относилось к Министерству станкостроения, его продукцию осторожно именовали станками. Завод был огромным, от цеха к цеху ходили автобусы, а число работников исчислялось десятками тысяч. Занимал он гигантскую площадь на окраине города, а вернее, город скромно умещался на окраине завода, поскольку и строился как жильевой придаток, место проживания и размножения рабочей силы. С юга завод омывала река, а с севера, востока и запада окаймляли бескрайние полигоны, по которым круглосуточно, рыча и плюясь вонючим дымом, носились станки.
После вуза Николая Александровича, тогда просто Колю, направили в БТК старшим контролером. За восемь лет верной службы он выбился в замначальника бюро, и на этом этапе его карьера остановилась. Продвинуться в густой массе ИТР помогали только протекция или партийная работа. Ни к тому, ни к другому Николай Александрович не ощущал ни вкуса, ни призвания. Его начальник просидел в замах двадцать лет и пробил потолок почти на пороге пенсии. Такая же судьба ждала и Колю, но помог случай.
Каждую весну заводоуправление белили, красили двери и окна. Летом обычно начинался хоровод высоких гостей, их водили по раз и навсегда выработанному маршруту, который начинался и заканчивался у дверей главного корпуса, выстроенного в помпезно-классическом стиле. В чем состоял замысел архитекторов пятидесятых, уже никто не помнил, но здание сильно походило на театр. Шуток сей факт породил немало, от малопристойных до неблагонадежных. Во всяком случае, громадные, от самого пола окна раскрывали только раз в году, при покраске, а все остальное время элита, заселявшая корпус, довольствовалась фрамугами, встроенными посреди античного великолепия.
Главный контролер завода сидел в главном корпусе и раз в неделю собирал начальников БТК для головомойки. Кабинет его располагался на пятом этаже, и окна лестничной клетки, выполненные в том же стиле, то есть от пола до потолка, были раскрыты. После окончания процесса распаренная публика повалила вниз, а Колин начальник остался покурить на площадке. Его хватились только после обеда, принялись вызванивать по отделам и участкам, но обнаружили у главного корпуса, посреди бочек с краской. Как это произошло, не выяснила даже спецбригада следователей. Согласно официальной версии, Колин начальник курил у окна и по неосторожности свалился вниз. От удара его позвоночник сломался в четырех местах, но он прожил еще несколько минут и даже полз, пытаясь выбраться из-за скрывавших его бочек. Слухи ходили разные, от диверсии японских шпионов до сведения любовных счетов, но слухами все и закончилось. Колиного начальника под звуки заводского оркестра снесли на кладбище, а Колю, вернее, уже Николая Александровича, поставили на его место.
Голоса исчезли. Вместо дуэта на фоне лисьего лая остался только фон. Николай Александрович открыл глаза. Наверное, он спал. Оранжевые надписи возвещали о скорой посадке, а за окном стояло непривычно голубое небо без единого облачка. Он прислушался: лисицы, словно испугавшись, затихли. Только где-то в глубине ушной раковины или даже в подкорке, там, где запахи, звуки и вкусы превращаются в импульсы, еще трепетал отзвук их голосов.
Баритон и фальцет исчезли. Не надолго; надолго они не уходили. За десяток лет совместной жизни Николай Александрович уже привык к их внезапным исчезновениям и приходам и относился к ним со спокойным достоинством свершившегося несчастья; так жена, открывая под утро двери подвыпившему мужу, хочет верить, будто и эту ночь он просидел за преферансом.
Перед «голосами» Николая Александровича навещали «посланники». Поначалу он не понимал, что происходит. Особенно в первый раз, когда на втором этаже центрального гастронома, там, где царил одуряющий аромат свежемолотого кофе, к нему обратился незнакомый оборванец. Мелкого роста, в кургузом пиджачке с лоснящимися лацканами и выдранным нагрудным карманом, он аккуратно взял Николая Александровича за пуговицу и потянул на себя.
– Ты чего, мужик? – не понял Николай Александрович. – Ошалел?
Руки у него были заняты; на левой висела авоська с двумя пачками чая, пакетом сахара и кульком кофе, а правой Николай Александрович сжимал коробку с «Киевским» тортом. Будь руки свободны, он бы не позволил так с собой обращаться, но бросать на пол продукты не хотелось, поэтому пришлось вступать в переговоры.
– Ну, чо, чо прицепился? Если денег, так нету. На сегодня деньги кончились.
– Молодец! – задумчиво произнес оборванец. – Правильной дорогой идешь, товарищ. Дуй до горы, не стесняйся. А деньги тебе будут: справа у входа стоит урна, поищи за ней.
Он дернул легонько пуговицу, вьюном повернулся через левое плечо и сыпанул вниз по лестнице. Преследовать его Николай Александрович не стал: с хренов ли, спрашивается, гонять за сумасшедшим; но, посмотрев на пиджак, пожалел, что не погнался. На месте пуговицы зияла огромная дыра: легким движением руки оборванец ухитрился выдрать клок материала вместе с подкладкой. Отодвинув локтем полу пиджака. Николай Александрович обнаружил такие же дыры на рубашке и майке, то есть паршивый проходимец безнадежно испортил сразу три вещи.
Как всегда в минуты обиды, в нем начал закипать гнев, тут же перерастающий в бешенство. Безумная, неподотчетная ярость всегда вывозила его в самые опасные моменты. Противники, за секунду до того полные насмешливого превосходства, терялись и отступали, предпочитая не связываться. И правда, связываться не стоило, в эти секунды Николай был готов на все, на все до конца, без исключения, лишь бы выжечь и выломать врага. Потом припадок проходил, оставляя за собой обильный пот и вкус жженой резины во рту. Где-то внутри, в черной глубине организма, будто действительно перегорал кусочек души; несколько дней после приступа Николай ходил опустошенный, часто глотая воздух чуть перекошенным ртом.
Так выкладываться не стоило даже из-за костюма и рубашки.