Страница 6 из 32
— Нао,[12] сеньор! Не стреляйте. Это божественное жаркое падет от моей руки!
Пазио достает из-за пояса огромный «Смит», подкрадывается к цыпленку и стреляет с расстояния в три метра. Абсолютно не задетый цыпленок немного испуган: он забавно подскакивает, отлетает на несколько шагов и вновь спокойно поклевывает что-то.
Вишневский и я валимся от смеха. Тем временем Пазио снова осторожно приближается к жертве и… бац! Стреляет второй раз и опять промахивается. Для цыпленка этого уже чересчур много… Он понял «привет» Пазио и сломя голову мчится в кусты. Пазио и Вишневский бегут за ним. Они еще два раза стреляют из револьвера, но мужественный беглец исчезает в кустах.
На наших лицах одинаковые мины раздосадованных людей. Жена Моноиса продать другого цыпленка не желает.
— Я попал в него, даю голову на отсечение! — утверждает Пазио. — Сдохнет где-нибудь в кустах.
Иного выхода, как обыскать заросли, нет. Это трудная задача, ибо капоэйра,[13] несмотря на отсутствие крупных деревьев, представляет собой густые заросли, в которых свободно скроется вол, не говоря уже о цыпленке. Искать цыпленка нам старательно помогают женщины и ребятишки, и счастье сопутствует поискам: цыпленок скоро найден. С него немного каплет кровь — кто-то все же задел его пулей, но в общем он цел. Жена Моноиса добивает цыпленка. На этом заканчивается охота и начинается пир.
Пока мы наслаждаемся шимароном, жена капитона вместе с дочкой приготавливает нам цыпленка. Спустя некоторое время его приносят нам аппетитно зажаренным, в соусе, с хорошей порцией тертой кукурузы.
Мы констатируем, что еще стоит жить, если можно так поесть. В ножке цыпленка, видимо, скрыта чудодейственная сила, потому что мир вновь кажется нам прекрасным.
Уродец
Вишневский и я ошеломленно таращим глаза в сторону хижины Моноиса. Из нее неожиданно вылезает некий индивидуум мужского пола, прикрытый лишь болтающейся тряпкой, обмотанной вокруг бедер. У него выпяченное округлое брюшко, ноги и руки тоненькие, а лицо — помилуй господи! — настоящего кретина. Он смущенно улыбается нам, видя ошеломляющее впечатление, произведенное им, и спешит в лес.
— Кто это? — вслед за Вишневским удивленно спрашиваю я.
Пазио хохочет и отвечает:
— Это Леокадио.
Он рассказывает нам историю странного уродца. До недавнего времени жил на Марекуинье энергичный и смелый индеец Паулино, который добился такого большого влияния среди короадов и уважения бразильских властей, что ему присвоили звание почетного колонеля, то есть полковника, и доверили начальство над всеми вождями племени. Это был незаурядный авантюрист. Лет тридцать-сорок назад, когда в прииваинских джунглях было еще немного белых, он организовывал далекие походы против индейцев другого племени — ботокудов, грабил их лагери, захватывал людей и обращал их в рабство. Леокадио, схваченный еще ребенком, был одной из ботокудских жертв Паулино. Его привезли на Марекуинью, и он принужден был всю жизнь выполнять самые грязные работы. После смерти Паулино, в 1924 году, он перешел в собственность капитона Моноиса. Сейчас Леокадио около пятидесяти лет и он сжился с короадами, которые представляют его бразильским властям как своего соотечественника.
У Леокадио очень странные привычки. Он умеет лазить по деревьям, как обезьяна, часто ночует в лесу и вообще охотнее бывает под открытым небом, чем в доме. В свое время бразильские власти решили до известной степени «цивилизовать» индейцев этой местности и принудили их одеваться по-европейски. Лишь один Леокадио воспротивился этому и по сей день ходит в чем мать родила. Чтобы сломить его сопротивление, бразильцы одели его насильно, но едва они покинули тольдо, как Леокадио бросился в лес и вскоре вернулся голым. Выданную ему одежду он повесил на недосягаемой для других вершине самого высокого в окрестности дерева. Таков этот чудак.
Пока Пазио рассказывает о нем, Леокадио возвращается из леса. Когда он проходит мимо нас, я угощаю его сигаретой. Он осторожно берет ее грязной рукой и, бормоча что-то невразумительное, кротко улыбается нам. При этом глаза его становятся детскими и добрыми.
— Ну, этот, пожалуй, будет нашим союзником! — заявляет Пазио.
Новые затруднения
Кажется, что съеденный цыпленок не только возвращает нам хорошее настроение и силы, но и оказывает определенное влияние на все наше окружение.
К нам приближаются трое индейцев, с которыми мы познакомились при вступлении в лагерь. Очевидно, их обеспокоила наша пальба из револьверов. Они видят, что мы сыты и склонны теперь к дружественной беседе. Индейцы заявляют, что хотят нам помочь во всем. Они вспомнили, что им необходимы многие вещи из венды в Кандидо де Абреу. Стало быть, красноречие Пазио не затрачено впустую. К сожалению, пожилой индеец должен остаться в тольдо, но двое молодых сделают все, что мы им скажем, и, если получат по десять мильрейсов, пойдут вниз по реке так далеко, пока не встретят наши лодки. Тогда они присоединятся к бразильцам, помогут им грести — оба парня сильны, ловки и хорошо отдохнули — и укажут нашим друзьям наиболее удобные проходы через быстрины.
Слова индейцев звучат искренне. Видимо, как и предвидел Пазио, парни соблазнились высоким заработком. Пазио отвечает, что мы согласны. Пусть двое молодых индейцев немедленно отправляются к реке, а когда вернутся с нашими лодками, то мы тут же выплатим им обоим по десять мильрейсов. За это ручается он, Томаш Пазио, старый испытанный друг короадов. Однако он ставит одно условие: оба парня должны немедленно выступить в путь и как можно скорее привести лодки — желательно сегодня же.
Оба индейца соглашаются на это условие, прощаются и уходят явно довольные. До полудня остается еще два часа, поэтому не исключено, что до вечера, при благоприятных условиях, наши лодки приплывут к тольдо. Мы потираем руки полные приятных надежд. Дела неожиданно приняли хороший оборот.
Поскольку нам пока нечего делать, мы бродим вблизи хижины Моноиса. Около полудня из туч выглядывает солнце и становится очень жарко. Душный, насыщенный влагой воздух сморил нас и мы охотно прилегли бы соснуть часок-другой, если бы не боялись мух, которых бразильцы называют «варега». В лагере мы заметили несколько этих опасных зеленых мух. Они часто откладывают яйца в уши и носы спящих или просто неподвижно лежащих днем людей. Особенно опасно то, что отложенные яйца невозможно удалить. Через несколько суток из этих яичек выходят личинки, которые пожирают мышечную ткань и подкожную мякоть лица. Примерно через десять дней полуторасантиметровые личинки сами выходят из тела человека, оставляя после себя страшные язвы. У людей, пострадавших от варега, обычно остается выеденное нёбо. Однако в тех случаях, когда муха варега откладывает в тело человека большое количество яиц, например двадцать, то, как правило, по рассказам сведущих бразильцев, наступает болезненная смерть несчастной жертвы. В Апукаране, у верхнего течения Иваи, я познакомился с одной польской колонисткой, которая говорила гнусаво через нос в результате повреждения ее лица личинками мухи варега.
Поэтому мы решаем лучше помучиться и не спать, несмотря на охватывающую нас усталость.
Жена Моноиса все еще не желает продать нам второго цыпленка, поэтому мы после полудня обходим другие хижины тольдо. Находим там нескольких женщин: они проявляют к нам большую неприязнь и отказываются продать какие-либо продукты. Возвращаемся в хижину Моноиса и пьем шимарон в компании пожилого индейца, который остался в тольдо…
Солнце клонится к закату. От реки тянет прохладой и она освежает нас. Но тут, как гром с ясного неба, на нас обрушивается новый удар: слишком уже скоро возвращаются с реки оба молодых индейца. Вместо того чтобы помогать нашим где-то далеко на реке, они здесь и медленным шагом приближаются к нам со стороны лагеря. Садятся рядом и пьют шимарон, как будто ничего особенного не произошло. Оба парня вновь надели на свои лица маски спокойствия и достоинства. Спустя некоторое время Пазио прерывает молчание и деликатно спрашивает пожилого индейца, что происходит на реке. Тот коротко переговаривается с одним из молодых, после чего оправдывает его:
12
Нет (португ.).
13
Перелесок.