Ориноко

— Прошу меня простить, дон Эстебан! — заявил я решительно. — Но в одеялах вашей милости мы не нуждаемся, и я не хочу лишать их вас.

Он же лишь пожал плечами.

— Как следует поразмысли, дон Хуан, прежде чем обижать и огорчать меня столь необоснованным отказом. Зачем ты лишаешь радости своих людей?

Последние слова дон Эстебан обратил не столько ко мне, сколько к Конесо и аравакским старейшинам, находившимся тут же, и делал это не без умысла. Алчных старейшин непомерно удивляло и огорчало мое упорство, и Конесо был согласен с испанцем, что я лишаю индейцев радости.

— Уступи одеяла мне, если не хочешь брать сам, — вмешался верховный вождь.

— А ты знаешь, что такое одеяло? — спросил я его по-аравакски.

Он не знал.

— Это циновки из такого толстого сукна, что неизвестно, для чего они нужны, — пояснил я.

— Пойду посмотрю, — сказал он и встал.

— Прошу тебя об одном: будь осторожен, не прикасайся к ним! — предостерег я его.

— Ты думаешь, они кусаются? — вскинул он голову.

— Я думаю, они могут причинить вред…

Конесо, Фуюди, Пирокай и другие отправились к итаубе испанцев и вернулись по-детски радостными. Особенно восторгался одеялами Конесо.

— Несчастные глупцы! — старался я умерить их восторги, предостерегая самыми убедительными словами, на какие был способен, и заклинал не прикасаться к одеялам. Чтобы избежать их уговоров, я поспешил удалиться.

Пополудни испанцы собрались отплывать. Я пошел проститься с доном Эстебаном и крайне удивился, увидев мешок с одеялами на берегу.

— Спасибо, мне они не нужны! — воскликнул я.

— Бери, ваша милость, бери! — Дон Эстебан так и сиял добродушием. — Если они не нужны тебе, отдай воинам своего отряда. Они заслужили награды за меткую стрельбу!.. Там пятнадцать одеял…

— Не отказывайся, возьми, Белый Ягуар! — поддерживал его и Конесо. — А может, эти одеяла еще пригодятся…

Делать было нечего. Две лодки уже отплыли, а в третью как раз усаживались последние испанцы и индейцы чаима.

Когда они исчезли у нас из глаз за излучиной реки, мы окружили подозрительный мешок. Поскольку небывалый прилив щедрости у дона Эстебана лишь утвердил меня в моих подозрениях, я тут же выложил присутствующим аравакам все, что думал.

— Я не верю дону Эстебану, — заявил я под конец, — и боюсь, в этом мешке сидит страшный Канаима белолицых, сеющий смертоносную болезнь. Смотреть на него можно, но прикасаться — болезнь и смерть!

Слова мои произвели впечатление, и люди смотрели на мешок с недоверием и ужасом. К мешку был привязан шест, на котором его, очевидно, вынесли на берег таща за два конца и не прикасаясь к самому мешку, — это мне тоже показалось подозрительным.

Арасибо коснулся моей руки и робко проговорил:

— Белый Ягуар, я знаю заклинания, которые убивают злые чары, отгоняют болезнь…

— Арасибо, друг мой! — улыбнулся я. — Против того зла, какое таится в мешке, не помогут никакие заклинания, и остается лишь одно: бросить мешок в реку, пусть он утонет в море, или закопать его глубоко в землю, или — еще лучше — сжечь без остатка.

Тут подступил Пирокай с хитрыми, бегающими, как у мыши, глазками и обратился ко мне:

— Ты говоришь, что у тебя есть сомнения, но ведь твердо ты не знаешь, что в этом мешке?

— Не знаю, конечно.

— Вот видишь!..

Конесо, пожирая мешок алчным взглядом, сокрушался:

— Такой ценный подарок и уничтожать! Разве не Жаль уничтожать, если ты не уверен? А если там не сидит Канаима?

— А если даже сидит, — вызывающе выкрикнул Пирокай, — ну и что? Разве Карапана у нас не шаман и не прогонит любого Канаиму! Карапана обезвредит мешок!

— Карапана — живой труп! — гневно откликнулся на это Манаури. — Карапана мертв!

Этот резкий окрик произвел сильное впечатление на всех. Но восприняли его по-разному: если наш род бурно приветствовал осуждение шамана, поддержав своего вождя, то кое-кто из Серимы выражал возмущение, а Пирокай вскипел, готовый выдрать брату глаза:

— Ты лжешь, паршивая собака!

Я призвал всех успокоиться.

— Враги не отплыли еще и милю, а эта сорока, — сказал я, указывая на Пирокая, — трещит как барабан!

Среди воинов нашего рода раздался смех.

— Манаури прав! — продолжал я. — Карапана для нашего племени уже умер! У нас нет шамана. Когда над Серимой нависла опасность, кто спрятался, как трусливая змея? Карапана. Кто довел до того, что половина ваших братьев покинула Сериму и не хочет больше жить вместе с вами? Карапана.

Сторонники шамана — а их осталось ничтожно мало — не посмели и слова высказать в его защиту, и люди сразу успокоились. Я велел нашим воинам выбросить мешок в реку, но Конесо так умолял, так просил не уничтожать одеяла сейчас, что я в конце концов не устоял и уступил. Мне не хотелось гневить верховного вождя, тем более что он клялся мне всеми святыми последить, чтобы никто не касался вызывавших опасения даров.

КРАСНЫЙ МОР

Наконец-то мы вздохнули с облегчением. С отъездом испанцев у всех камень свалился с сердца, и жизнь снова вошла в обычное русло. Правда, поселок наш стал сейчас походить на военный лагерь — чуть ли не половина людей из Серимы перешла на нашу сторону. Срочно строились шалаши, люди сновали тут и там, всюду слышалось радостное оживление.

Для вящей уверенности Конесо по моему совету отправил вслед за испанцами четырех разведчиков на двух лодках, чтобы в течение нескольких дней следить за их действиями. Пять воинов из нашего рода взяли большую лодку и поплыли в низовья Итамаки к Катави за итаубой с провизией, захваченной у испанцев. Вечером они ее привели.

Сразу после отбытия испанцев я собственноручно перерезал путы на руках Мендуки, лежавшего в моей хижине, и велел вернуть ему и его варраулам все оружие. Недолгое заточение юный воин воспринял спокойно и не обиделся на меня.

— Это было не наказание, хотя ты вполне его заслужил, — заявил я, — а лишь необходимая мера предосторожности.

— Я знаю, Белый Ягуар! — отозвался он живо. — И больше тебя не подведу, можешь на меня рассчитывать!

— Ты хочешь остаться у нас? — спросил я удивленно.

— Я хочу служить у тебя, пока не пришли акавои… Мы хотим научиться стрелять из мушкетов.

— Хорошо, но ружей потом мы вам не оставим, они нужны нам самим.

— Разреши нам взять их у испанцев.

— Как это взять?

— Дай нам маленькую итаубу и позволь догнать дона Эстебана…

Да, в активности, мужестве и находчивости ему нельзя было отказать.

— Мендука, ты храбрый парень, но, чтобы стать настоящим воином, кроме отваги, нужно еще и благородство. Испанцы оставили нас с миром, и мы сохраним его.

— Варраулы не заключали с ними мира!

— Но вы наши союзники, и наш договор — ваш договор.

И Мендука не поплыл догонять дона Эстебана, а несколько часов спустя случились события, перевернувшие все вверх дном и до основания потрясшие едва установившийся покой над Итамакой.

Мучимый беспокойством, я в сопровождении Арнака, Вагуры и нескольких воинов отправился в Сериму, чтобы теперь, когда страсти несколько улеглись, настоять все-таки на уничтожении опасного дара испанцев.

Когда мы вышли из леса на серимскую поляну, недоброе предчувствие сжало нам сердце: возле злосчастного мешка суетилась толпа людей, они что-то поднимали, разглядывали, растаскивали по сторонам.

— Мешок вскрыли! — ужаснулся я.

Увы, да. Мешок открыли, вытащили из него одеяла и теперь вырывали их друг у друга из рук, с дикой алчностью норовя завладеть своей частью добычи.

— Не трогайте! — кричали мы еще издали. — Бросьте одеяла! В них смерть! Смерть! Бросьте!..

Где уж там бросать, когда они завладели добычей и уже держали ее в руках! Нас было всего несколько человек — их несколько десятков. Будь у нас оружие, возможно, вид его и отрезвил бы их, вынудив уступить, но оружия с нами не было.

Подбежав к месту событий, я стал кричать, объясняя, какая опасность таится в одеялах, и кое-кто при виде моей горести и бешенства действительно заколебался. Но в этот миг низко склоненный дотоле над землей, словно в молитве, человек внезапно вскочил, и перед нашими взорами предстал шаман Карапана с перекошенным от ненависти лицом.