Страница 20 из 44
— Пошалуйста, простить меня, — обратилась Эльза к д'Андрье. — Я ошень расстроена. Как вас зовут? Я не запоминайт французские имена…
Г. М. заговорил с ней по-немецки, и она повернулась к нему. Мои знания этого языка ограничены словами «Schloss», «Ausgang» и «Bahnhof»[32] которые не может не вызубрить ни один турист в Германии. Думаю, большинство из нас не смогли бы уследить за быстро тарахтящей речью, если бы Эвелин и Миддлтон не переводили диалог синхронно, как придворные толмачи. Г. М. сохранял деревянное выражение лица, но я впервые не без злорадства заметил возбужденный блеск под стеклами его очков.
В целом Эльза подтвердила сообщение Фаулера. По ее словам, она вышла на галерею вскоре после возвращения Миддлтона, чтобы спуститься на первый этаж. Света на галерее не было, но она не знает, когда он погас. Эльза успела увидеть через приоткрытую дверь комнаты Гаске, который задул лампу и направился к лестнице. Она видела свет в комнате Фаулера, но тогда не знала, что это его комната, и не заметила его самого.
Потом они перешли к критическим моментам, изложенным, как я припоминаю по переводу, следующим образом:
Г. М. Насколько хорошо вы могли его видеть, когда он находился у лестницы?
Эльза. Не очень хорошо, но достаточно, чтобы узнать его, поскольку снизу проникал свет.
Г. М. Вы видели, как кто-то напал на него?
Эльза. Нет, никто к нему не подходил.
Г. М. Вы в этом уверены?
Эльза. Да, да, да! Никто к нему не приближался, и никого там не было.
Г. М. Тогда что произошло?
Эльза. Не знаю. Казалось, он на что-то наткнулся, как человек натыкается на стену. Он поднес руки к голове — с ней случилось что-то ужасное, но я не видела, что именно. Голова Гаске слегка качнулась вбок, и он закричал, а потом покатился вниз по лестнице. Думаю, он закричал снова, но я не уверена. Я была слишком испугана.
В этот момент д'Андрье пожелал задать вопрос, который перевел Миддлтон:
Д'Андрье. Было похоже, что в него попала пуля?
Эльза. Не знаю! Почему вы меня спрашиваете? Разве я понимаю в пулях?
Г. М. В каком направлении он смотрел перед тем, как это произошло?
Эльза. Вниз на лестницу. Это я заметила. Я подумала, что он повернется и посмотрит на меня, но он этого не сделал.
Г. М. Значит, если был произведен выстрел, то со стороны гобелена, висевшего лицом к нему на площадке?
Эльза. Откуда мне знать? Я ненавижу выстрелы и пули!
Г. М. Вы могли видеть гобелен с того места, где стояли?
Эльза. Думаю, могла видеть верхнюю половину. Перила скрывали нижнюю часть и ступеньки.
Г. М. Вы не видели, как гобелен шевельнулся, словно за ним кто-то прятался?
Эльза. Нет, я не видела ничего подобного.
Г. М. И это все, что вы знаете?
Эльза. Да, все!
По окончании диалога Г. М. повернулся к лестнице, измеряя на глаз расстояние. Рэмсден, посмотрев на Эльзу и Фаулера, подвел итог:
— Так или иначе, дружище Генри, это не имеет смысла. Рядом с Гаске никого не было. Никто на него не нападал. Он стоял там один, когда что-то ударило его, как пуля. Допустим, кто-то прятался за гобеленом, выстрелил, вылез из окна позади гобелена на плоскую крышу и вернулся в дом через окно Фаулера с одной стороны или через окно Хейуорда — с другой, потом в темноте и суматохе смешался с остальными и спустился вниз. Но…
Хейуорд, очевидно чувствуя, что мы снова вплываем в юридические воды, громко откашлялся, призывая к молчанию.
— Не пойдет! — заявил он. — Будем рассуждать здраво. Это не могла быть пуля по той простой причине, что в ране ее не было. Мы все видели след, указывающий, что нечто вытащили из раны. Значит, применялось ручное оружие, а вы не можете его вытащить, если не стоите рядом. И наконец, доктор, который обследовал убитого в Марселе, утверждает, что пуля такого большого калибра разнесла бы жертве затылок. Это невозможно.
Д'Андрье приподнял бровь:
— Боюсь, что он прав. У меня есть кое-какой опыт обращения с крупнокалиберным огнестрельным оружием… Остается вопрос, какую из двух невозможностей мы предпочитаем. Его не могли застрелить, так как это невозможно. Его не могли заколоть кинжалом или пронзить копьем, так как, чтобы сделать это, убийце пришлось бы стать невидимым. Это тоже невозможно. Лично я предпочитаю первую альтернативу.
— Но взгляните на это с другой точки зрения! — воскликнул Миддлтон, осененный новой идеей. Он обнимал Эльзу и встряхивал ее, словно подчеркивая свои слова. — Мы забываем о главном ключе. Могу я объяснить подробно?
Г. М. сонно махнул рукой:
— Валяйте, сынок. Мне нравятся теории, хотя чем больше рассуждений, тем больше путаницы. Когда кто-то выдвигает теорию, он не мыслит логически, а всего лишь излагает то, как бы он сам это проделал. Однако и подобная малость помогает понять его характер.
— Ну тогда вы сможете разобраться и в моем характере, — сказал Миддлтон. — Допустим, жертва стоит в темноте наверху лестницы, а убийца прячется за гобеленом. Он вылезает оттуда, но пригнувшись так низко, что Эльза, которая может видеть только верхнюю половину гобелена, не видит его. Такое могло произойти?
— Нет, не могло! — горячо возразил Рэмсден.
Он подошел к перилам и посмотрел вниз.
— Конечно, она небольшого роста, но и я не гигант. Тем не менее я вижу весь гобелен, кроме самого низа. Убийце пришлось бы ползти по площадке. Но продолжайте.
— Убийца имеет при себе острое стальное оружие вроде кинжала и бросает его оттуда. Жертва падает и катится с лестницы. По словам Фаулера, прошла пара секунд, прежде чем он подбежал к лестнице и посмотрел вниз. Когда жертва падает на площадку, убийца вынимает из раны оружие, забирает маленькую картонную папку из кармана убитого и успевает спрятаться за гобелен, когда Фаулер смотрит вниз. Как насчет этого?
Я быстро огляделся и заметил одобрение на лице Хейуорда. Г. М. усмехнулся.
— Кто-нибудь хочет прокомментировать? — подстрекнул он.
— Послушайте, старина, — снисходительным тоном обратился к Миддлтону Фаулер. — Я понимаю, что из этого вышел бы недурной сюжет для детектива, но, к сожалению, это еще более невозможно, чем то, что мы слышали до сих пор. Во-первых, на подобном расстоянии никто не может метнуть кинжал с такой силой, чтобы вонзить его в череп на шесть дюймов. Во-вторых, если бы в жертву что-то бросили, я бы заметил. В-третьих, вы забываете, что, когда я смотрел вниз, Гаске еще катился по лестнице. За этот крошечный промежуток времени убийца должен был бы извлечь из раны оружие — непростая работа даже для сильного мужчины, обчистить карман жертвы и спрятаться за гобеленом. А я могу поклясться, что на лестнице не было никого. Это абсолютно невозможно. — Он повернулся к Г. М. с виноватым видом, словно боясь, что говорил слишком горячо: — Вы согласны со мной, сэр?
— Угу. Да, согласен. Вред был причинен раньше.
— Тогда, может быть, вы объясните, как именно это произошло? — предложил Рэмсден. — Если Гаске был убит наверху лестницы, его либо заколол человек-невидимка, либо застрелили пулей, которая выскочила из раны и улетела. У нас, как в парламенте, есть левое и правое крыло. Левое крыло заявляет, что его застрелили; правое — что закололи или прикончили каким-то ударом. Левое крыло утверждает, что это проделали с солидного расстояния; правое — что вблизи. За кого вы проголосуете? Кто из нас прав?
Г. М. окинул нас взглядом, посасывая пустую трубку.
— Я дам вам ответ, ребята, который покажется очень странным, но тем не менее он абсолютно верен. Те и другие одновременно правы и не правы.
Мы уставились на него.
— Вы серьезно? — спросил Рэмсден.
— Вполне серьезно.
— Но, черт возьми, жертву либо застрелили, либо закололи, не так ли? Одно или другое!
32
Замок, выход, вокзал (нем.).