Страница 34 из 70
«Скажут: общество незрело, его нельзя кормить иными идеями — ничего не может быть справедливее, но то тем скорее не надо еще более искусственно растить перед ними идеи».
«Мы, монархии, должны быть свободны… Мы можем быть свободнее всех на свете, все свободы даровать народу, обожающему монарха, и в принципе, и лично. Это теория славянофилов. Но неужели это только теория?
«У нас либерализм есть ремесло или дурная привычка».
«А порок очень любит платить дань добродетели».
«Мы ничего не понимаем в либерализме и часто ретроградны страшно, думая, что либеральны.
«Цензура — запрещение идеи».
«Отрицательная литература — дело очень выгодное в известные эпохи. Иногда общество оглядывается на себя и с жаром отрекается от своего прежнего. Хочет переродиться, сбросить старую кожу, надеть новую. Тут романист отрицатель много выигрывает».
«Эти маленькие талантики, бросившиеся вслед за гениальным, сначала тоже ужасно много выигрывают. Их читают. Иных принимают тоже почти за гениев. Но под конец они надоедают ужасно».
«…все общество в его целом, сняв с себя старую кожу, остается в тяжелом и комическом виде. Оно — как бы голое. Старые лохмотья, которые все же хоть что-нибудь прикрывали, сброшены и оплеваны, а надеть-то и нечего».
«У меня были тяжелые мгновения, и мне, может быть, отдадут справедливость, что я, может быть, не люблю воздыхать».
«Дворянская честь. Она кончилась известным вопросом Ермолова государю: "А зачем мы не лорды?"»
«Положительного ничего не будет, кроме пущей мерзости».
«Я ничего не знаю разнообразнее действительности. Зачем обыкновенно люди прибегают к фантазии, чтобы развлечь и развеселить себя? Никакая фантазия не может сравниться с действительностью, если хоть капельку в нее вглядеться».
«Католичество — страшная окаменелость, и как раз в наш век ему надо было окаменеть. Эта страшная вера была главною гибелью Европы. 3-е дьяволово искушение».
«В России демос доволен и удовлетворяется, чем дальше, тем больше».
«Долгий мир производит апатию, низменность мысли, разврат, притупляет чувства, родит цинизм. Наслаждения не утончаются, а грубеют. Потребности из духовных и великодушных становятся матерьяльными, плотоядными. Является сладострастие».
«Во Франции хоть социализм, а в Германии обоготворение лишь собственной гордости».
«Сластолюбие вызывает сладострастие, сладострастие — жестокость. Зависть, подпольное существо… Справьтесь-ка с такою страстью, как зависть».
«Скоро сильных держав не будет, будут разрушены демократией. Останется Россия».
«Наука — великая идея, согласен. И в науке надо великодушие, самопожертвование, но многие ли занимаются, собственно, для торжества науки? Напротив, в долгий мир и наука покрывается плесенью утилитаризма».
«Война окунает в живой источник».
«…война очеловечивает, а мир ожесточает людей. Другое дело, если б все были и впрямь братья. Обнялись бы».
«Есть совесть и есть сознание. Есть всегда сознание, что я сделал дурно, и, главное, что я мог сделать лучше, но не хотел того».
«Как всякое преступление называть болезнью, называли и подвигом».
«Не надобно стыдиться своего идеализма и своих идеалов. Успокойся, ты проповедуешь прекрасное, а стало быть, истинное».
«Народ наш имеет мнение, если с ним искренно, и пойдет даже за славян».
«Кто же как не историк укажет на высшую честь и правду».
«Разве не уверяли еще недавно миллион людей в образованнейшей нации, что невольничество негров — необходимая вещь».
«Благодарность, честь нации бледнеют перед практическим, но высшим понятием чести всегда лучшим, даже в ущерб себе».
«Есть моменты, когда и справедливейший человек не может, почти не должен быть беспристрастным. Народ услышит всегда призыв искренний».
«Прелесть бесконечная, мучающая меня прелесть и в то же время беда».
«Нигде так не жил уединенно, как в каторге 4 года, нигде так не уединяетесь».
«Немцы не любят давать».
«Славянские идеи перестали быть славянофильскими, а перешли и высказались отчетливо в общем сознании».
«Крики славян против России не могли не быть».
«Православное дело — не в смысле лишь церквей, не в старушечьем лишь понимании».
«Да, хорошо жить на свете, и жить, и умирать».
«А всего лучше смотреть на детей. Пусть моя жизнь прошла, но эти…».
«Без детей нельзя было бы так любить человечество».
«Женщины — польки, француженки. Мне на этот раз любопытнее были англичанки».
«И мне ужасно хотелось говорить, но Парадоксалиста уже не было».
«Атеизм понял наконец, что православное дело не есть лишь целая церковность (как непременно поняла бы Европа: le fanatisme religieux), а есть прогресс человеческий, и все очеловечение человеческое, и так именно понимается русским народом, ведущим все от Христа и воплощающим все будущее во Христе и в идее его, и не может представить себя без Христа — тогда как в Европе это давно раздвоилось».
«Не существует ли закона, то есть что если мужчины начнут любить женщин других наций по преимуществу, то тогда разлагается этот народ».
«Сколько здесь удивительных роз и прелестных женщин. Розы продаются».
«Что приятнее, как видеть людей в празднике, в веселье, а сводится на плоские рессоры».
«Дети и земля кажутся мне чем-то неотъемлемым друг от друга».
«В этакое ясное утро мелькает мысль: не заботьтесь, во что одеться, — как полна любовь».
«Фешенебельное общество тем хорошо, что оно хоть карикатурит натуральное».
«Не земля через порядок, а не порядок ли через землю, и так как земля с завоеваний, то ненормальные плоды взросли только теперь».
«Человек, который не был ребенком, будет плохим гражданином».
«Русские неправдоподобный народ. С весельем в сердце говорю это иногда».
«Само правительство будет уважать Россию более за ее мнение. Само правительство будет радо: не все разложение. Мы можем совокупиться около знамени».
«Я всего больше боюсь, чтобы с нас братство не соскочило».
«А народно иль нет теперешнее движение русских?»
«Немцы очень хорошо в дороге умеют сходиться без раскрытия дружественного, за что сами потом сердятся».
«Западнику нет дела до народа».
«Т. Н. Грановский есть прекраснейший из русских идеалистов, прекрасный идеалист».
«Идеалист боится того, что он идеалист, чтобы не назвали идеалистом, и ей-богу, это от некоторого русского неуважения к себе, того самого, которое есть главнейший признак нашего интеллигентного класса.
Став пророком и оправдателем, и какой пошлой, матерьяльной, но будто бы высшей необходимости.
Пусть он нападает на кого угодно, но оставь народ, верь в народ».
«Неестественна Австрия, неестественное соединение народов рано ли поздно ли уничтожится же».
«Ведь все равно на Крым бросятся, если не мы, так жиды. Жиды теперь только что воскресли и только что начинают жить чрезвычайной равноправностью».
«Я попросил бы только вникнуть в факт, что высшее образование жида не уничтожается».
«Знать славян. Эта ведь идея стоит того, и ею займутся».
«Социальное обновление в русских началах, в православии вижу идею. Компетентен, чтобы ответить, и верую, что Россия может сказать свое слово в человечестве, и это всем так смешно».
«Братство различных национальностей есть великая, прекрасная, самая русская вещь, то есть самая русская цель. Это впоследствии все поймут, что это одна из главных русских целей».
«Турки — последнее слово цивилизации».
«Последнее слово цивилизации — бескорыстное движение русских».
«У нас все талантливые люди должны быть еще долго с раздраженным самолюбием именно от неимения соответствующего их силам и способностям дела, на котором они сами бы могли себя смерить и оценить и узнать свой удельный вес».
«Россия принадлежит русским, а не татарам. Мы завоевали татар и покорили их мечом, но всегда равноправие, братские отношения. Но равное право на Россию с нами за ними никогда не признавали и ни за что не признаем. Россия принадлежит русским и одним русским».
«Я столько же русский, сколько и татарин. Но воюю ни против татар, ни против мусульманства, потому что, помогая турке, я не против мусульманства иду, и я не виноват, что кавказец не понимает. Не спрятать же мне из деликатности к его мусульманскому непониманью мою историю. Ведь этак можно дойти до того, что, щадя его деликатность и оскорбительность сердца, мне придется церкви срыть. Собакам крест».
«Искусство побеждает и осмысливает. Вечное достоянье».
«Я ничего не знаю фантастичнее России».
«Холодный мрак и скука. Явления бывают, но мы чувствуем, что осмыслить их не можем — все фантастическое остается неразрешенным».
«Если б возможен был мир Молчалина, если б он не был фантастичнее всего фантастичного, то мир бы простоял хорошо».
«… действительность определяют поэты».
«Штрусберг — Россия жидовская и христианская».
«Струсберг — откровенно жидовская. Школы — маскированно жидовская».
«Россия представляет чрезвычайно фантастическую картину — жидовскую и христианскую. Там у них великие люди, Штрусберги, Шумахеры».
«Струсберг. Россия христианская и жидовская. Не так просто подавить Россию. Россия христианская спасет себя сама от жидовской».
«Победоносцев: победить силою доброго движения общества».
«Как такая сила, народное начало, как монархия, не осмыслено и не употреблено нами в дело?»
«Просвещение выработают, указав ему прямые цели».
«…означает, что нам есть на кого надеяться, что народ победит все условные идеалы. Прежние идеалы в виде сказочек».
«Возблагодарим же провидение за честь принадлежать к народу русскому».
«Лучшие люди — это те, перед которыми мы вольно преклоняемся. Но которые и заставляют поклоняться».
«Народы исторические жить, кажется, не могут без насилия».
«Такие огромные нации должны жить и высоким духовным началом».
«… закон исторический, и никакое общество до сих пор еще не могло устроиться и связать себя в целом без некоторого добровольного над собой насилия».