Страница 51 из 56
Воейков стал помогать Екатерине Афанасьевне в хозяйственных делах, раза два даже ездил куда-то с ее поручениями — словом, поставил себя так, что стал чуть ли не первым для нее советчиком. Оглядевшись, он понял всё: что Маша и Жуковский влюблены друг в друга и что Екатерина Афанасьевна против их брака, что Саша — красивая и к тому же с хорошим приданым невеста. Он стал «волочиться» за восемнадцатилетней Сашей, гулять с ней, играть в шахматы — он играл отлично, но часто нарочно проигрывал; писал ей стихи в альбом:
Он сумел угодить и Жуковскому, хотя и весьма странным образом: он тайком прочитал его дневник и вписал туда восемь стихотворных строк, в которых обещал Жуковскому мирный исход его «сердечных» дел. Жуковский, жадно ловивший всякую, даже самую небольшую надежду, в том же послании к Воейкову простодушно пишет:
Воейков уже с мая этого года хлопотал о месте профессора русской словесности в Казанском или Дерптском университете. В Петербурге ему помогал Александр Тургенев. Между тем он в послании Екатерине Афанасьевне постарался как можно вернее вызвать жалость к своей неустроенной судьбе: «Скитался долго я, как странник бесприютный, далёко от родных, от милых, от друзей…»; «О, радость полная превыше бед моих! Я поспешил сюда в объятья только брата, и что же? — Я нашел твой дом семьей родных!»
Саша вдруг с удивлением и досадой увидела себя невестой Воейкова… Она стала тайком плакать, клясть свою судьбу — уж очень непригляден был жених, — но воля матери для сестер была законом. Она успокоилась и стала искать в Воейкове достоинств. Воейков же изо всех сил старался ей понравиться. А для того чтобы заручиться поддержкой Жуковского, Воейков сыграл на его самой чувствительной струне: он обещал быть ходатаем за него и Машу перед Екатериной Афанасьевной. Но хлопоты эти, как говорил он Жуковскому, он считал неудобным начать до женитьбы своей.
Новый год Жуковский встретил в Муратове, вместе с Протасовыми и Плещеевыми. Пока за занавесом, протянутым поперек зала, готовилось что-то таинственное, все — и не только молодежь — играли в жмурки: то Жуковский, то Воейков с завязанными глазами опрокидывали стулья, стараясь кого-нибудь поймать. Плещеев наигрывал на фортепьяно бурные марши. Но вот прозвенел колокольчик, раздвинулся занавес и вышел двуликий Янус,[119] одетый в белый хитон, в золотой короне; на макушке у него горела витая розовая свеча. Повернувшись к гостям своим стариковским лицом с надписью на лбу «1813», Янус продекламировал, по-малороссийски смягчая «г»:
Большие часы пробили двенадцать раз. Янус выждал, когда умолкнет шум по поводу первого тоста, обратил к гостям молодое лицо с надписью на лбу «1814» и продолжал:
Всего было восемь строф — их сочинил Жуковский. Второй застольный тост оказался для Жуковского неожиданным. Вдруг встал раскрасневшийся Воейков с бокалом в руке и проговорил:
— Дамы и господа! Я узнал, что через несколько дней исполнится ровно год, как вернулся под этот гостеприимный кров прославленный русский бард Жуковский… Я предлагаю объявить этот праздник двойным: встреча Нового года и возвращение из армии нашего друга-поэта.
— Ура Жуковскому! — закричали все.
Плещеев сел за фортепьяно, ударил по клавишам и запел:
И потом запели все хором. Так встречен был 1814 год воинственной песнью Жуковского — «Певцом во стане русских воинов». Когда пение было окончено, Плещеев объявил, что он шестнадцатого января тоже устраивает двойной праздник: день рождения своей жены и… годовщину возвращения Жуковского из армии.
…Праздник у Плещеева в Большой Черни был устроен с размахом. В каменной сельской церкви гости присутствовали на торжественной обедне. Потом Плещеев повел всех в занесенную снегом рощу, где, к удивлению и смеху гостей, их встретила не то жрица, не то сивилла, закутанная в белое покрывало поверх шубы и стоящая у жертвенника — жаровни с горящими угольями. «Сивилла» продекламировала стихи и поздравила Анну Ивановну Плещееву с днем рождения, а Жуковского — со славным возвращением из-под бранных знамен.
Прямо в парке, у самого обрыва, над закованным в лед Нугрем, были накрыты столы для роскошного завтрака. Благо день был не слишком холодный, даже солнце немного пригревало. Плещеев в парке устроил целую ярмарку. Там были разрисованные деревянные балаганы, где маскарадно одетые крестьяне раздавали гостям разные безделушки. В одном балагане находилась камера-обскура: заглянув в трубу, зритель видел как бы вдали портрет Анны Ивановны Плещеевой, окруженной амурами…
Вечером при участии Плещеева и Жуковского была поставлена трагедия Софокла «Филоктет». Жуковский остался доволен игравшими вместе с ним крепостными актерами. Потом Анна Ивановна пела «Светлану» Жуковского с оркестром. Виолончелист Клоссен исполнил русские народные песни, переложенные для виолончели Плещеевым. Ночью в парке был сожжен фейерверк. Воейков в своем дневнике назвал этот праздник «королевским», а ужин — «горацианским». Запись в дневнике он закончил иронически: «Благородное пьянство! Изящные дурачества!»[120]
2
31 января 1814 года Воейков поехал в Петербург хлопотать о своей должности: он намеревался занять место профессора русского языка и русской словесности, освободившееся в Дерптском университете после гибели Андрея Кайсарова. Екатерина Афанасьевна не хотела, чтобы Воейков покидал Муратове ради Дерпта, и Жуковский, зная это, писал Тургеневу: «Прошу тебя употребить все усилия, чтобы ему не давали кафедры». Но хлопоты Тургенева зашли далеко, дать им обратный ход было невозможно. В марте Воейков приехал в Муратово уже профессором и сумел наладить и здешние свои дела: в марте же он был объявлен женихом Саши, свадьбу назначили на июль; в сентябре молодые, а с ними и Екатерина Афанасьевна с Машей, собирались отбыть в Дерпт. Жуковский узнал об этом в пути, остановившись по дороге из Орла у знакомых.
«Я поглядел на своего спутника, — пишет он Авдотье Петровне в Долбино, — вы его знаете: больная, одержимая подагрою Надежда, которая скрепя сердце тащится за мною на костылях и часто отстает.
119
Янус — по древнеримской мифологии бог — покровитель всяких начинаний, имевший два лица — символы настоящего и будущего. Во время войны ворота в храм Януса были постоянно открыты, а с наступлением мира закрывались.
120
Село Большая Чернь — сейчас Злынского сельсовета, Волховского района, Орловской области. Дома Плещеевых теперь нет, но сохранились красивые кирпичные конюшни, огромный амбар и несколько деревьев парка.