Страница 36 из 59
— Гапка, патроны еще есть?
— Да нет же…
— Чего же делать-то, а? Ты присмотрись. Вон они — идут…
Говорил Володька — парень простой, но верный, невозмутимый. Он подполз к командирскому месту за патронами. Две последние жестянки валялись пустыми. Около них — ничком — лежал Иван Гора.
Агриппина приподнялась, опираясь на руки, всматриваясь. Степь была пустынна, темна. В потускневшее зарево заката валил медленный дым. Позади дышало пожарище Лихой. Красноватая тень от гапкиной головы потянулась через кустики полыни.
И закат и зарево будто взлетали в небо, когда на черном горизонте ослепительными языками вспыхивали огни из пушечных жерл. Тогда Агриппина ясно различала человеческие фигурки. Они двигались сюда, к холму, где еще держались остатки шахтерского отряда.
— Командир-то кончился, Гапка?
— Нет! — коротко ответила она.
— Чего — нет… Не дышит…
Володька стал шарить около Ивана, и в карманах его, и в сумке, — нашел несколько обойм.
— Гапка… Ну семь, ну восемь человек нас и осталось-то всего… Чего мы без патронов стоим?.. Уходить надо…
— Уходите…
Володька, сев задом на голые пятки, сопя, вложил обойму. Опять четко выступила из тьмы вся степь, обозначились на ней угольно-черные, сгорбленные фигурки. Володька выпустил по ним обойму, при каждом выстреле дергаясь назад всем корпусом…
— Уходи, Гапка…
Он потянул ее. Она с силой выдернула руку. Володька, низко пригибаясь, побежал под свистящими пулями — в темноту. Агриппина осталась около Ивана.
Он лежал — длинный, неподвижный, будто сросся с землей. Был ли он мертвый или только без памяти, оглушенный давешней контузией? Агриппина не понимала, да и не думала об этом… Все равно — живой он или мертвый, — она покинуть его не могла. Теперь они были одни на холме. Ребята уползли, ушли, — и хорошо сделали; чего же с голыми руками…
Агриппина сидела, выставив колено, положив на него тяжелую винтовку, давая отдых рукам. Вжав голову, глядела исподлобья в степь… В винтовке было пять пуль: что будет дальше — мысли ее не простирались. Мыслей и вовсе не было, — только страшная неподвижность.
Она глядела как раз на то место в степи, куда ей указал Володька… Снова проступили преувеличенными тенями все рытвины земли, кустики… Агриппина сотряслась, задохнулась страхом: черные здоровенные люди бежали в тридцати, в двадцати шагах… Она выстрелила… Раздался бешеный крик… Вспышка… Трескотня… Топот… Люди бежали к ней, и другие люди бежали сзади нее — к этим черным… Рванулись гранаты… Кто-то налетел на нее со спины, ревя матерщину. Агриппина руками, грудью, лицом упала на Ивана.
Это был посланный Ворошиловым отряд Лукаша, — последнее усилие — отбросить врага от Лихой… Немцы или спешенные казаки, — чорт их разберет во тьме, — откатились и больше в эту ночь до утра не возобновляли наступления…
По грунтовой дороге сбоку полотна устало шли шесть человек. Пятеро тащили пулеметы, дребезжавшие катками. Шестой — Александр Яковлевич Пархоменко — плелся позади, согнувшись под тяжестью пулеметных лент.
Эти шестеро были последними в арьергарде 5-й армии. Пархоменко на бронепоезде прикрывал отступление, превратившееся под конец дня в бегство. До темноты он отстреливался из зенитки от аэропланов, пулеметами разгонял конную казачью сволочь, долбил из тяжелого орудия вдоль полотна в сторону Каменской.
В темноте подошли к Лихой. Там все пылало, — все пути были разворочены. Все эшелоны, все отряды были уже далеко впереди на пути в Белую Калитву.
Пархоменко и пять человек, оставшиеся в бронепоезде — зенитчик, три артиллериста, пулеметчик и машинист, — сняли пулеметы, испортили все орудия и, разогнав пары в паровозном котле до взрыва, пустили бронепоезд обратно к Каменской — навстречу немецкому. Сами же пошли пешком, подбирая по дороге ценное оружие.
Миновав Лихую, они свернули по царицынской ветке. За спиной у них дымным заревом горела Лихая, озаряя опустевшую равнину. Они увидели человека, сидевшего на откосе железнодорожного полотна. Остановились, передыхая. Пархоменко сбросил с плеч тяжелые ленты, спросил:
— Ты чего там?
— Ногу напорол, — помолчав, ответил человек.
— С фронта?
— Ну да…
— Что у вас там?..
— Ушли все…
— Командарма не видал?
Человек опять помолчал и — уверенно:
— Коня украли у него…
— У Ворошилова коня? А сам он где?
— Кто его знает? Пропал, стало быть… Тут его искали какие-то конные.
Пархоменко, обернувшись, долго смотрел в сторону Лихой, где под непроглядной тучей дыма плясало пламя и от рушившихся крыш взвивались хвосты искр. Подняв ленты, снова навьючил их на себя. Медленно пошли дальше. Пархоменко, как брата, любил Ворошилова. Были они земляки — луганчане. У обоих тяжелая молодость. Вместе работали в большевистском подполье. Неужели друг погиб? Плохая это весть, что у него украли коня, не напрасно его ищут. Командарм — не иголка. Налетел, стало быть, на шальную пулю, и конь умчался без седока…
Александр Яковлевич шел, согнувшись, чувствовал, — чорт их возьми, — что усы у него мокрые…
Он так задумался, что отстал. И долго не слышал, как товарищи звали его. Они указывали в сторону зарева: оттуда по дороге, гоня перед собой длинную красноватую тень, ехал какой-то человек шагом на понурой лошади.
— Александр Яковлевич, гляди-ка, не тот ли это человек, что коня увел у Климента Ефремовича? Конь будто бы тот самый…
— Дай винтовку! — прохрипел Пархоменко, резким движением освобождаясь от опутавших его лент. — Эй, кавалерист! — во все горло закричал он, шагая навстречу всаднику. — Кавалерист, езжай ко мне… Слышишь, так твою так… Ссажу!
Он побежал к всаднику, бряцая затвором. Верно! Это был конь командарма, — по всей повадке — его конь… Кавалерист, будто не слыша, что ему кричат, сидел, опустив непокрытую голову, уронив руки с поводьями. Пархоменко вне себя схватил коня под уздцы. Кавалерист взглянул на него…
— Климент Ефремович! — крикнул Пархоменко. — Клим, а мы-то…
Узнав Александра Яковлевича, командарм немного повеселел. Повернулся в седле и долго глядел на пожарище.
— Видел? — спросил он, опять омрачаясь. — Видел наш позор?
Рука его, опустив повод, поднялась, будто бы еще не зная, что ей делать… Он уронил руку и опять опустил голову.
— Подожди, Клим.
Пархоменко так навалился на плечо гнедого, — тот качнулся, переступил плотнее…
— Я тебя понимаю… Позор, конечно, есть…
— Позор! — уверенно повторил Ворошилов.
— Подожди же, давай поговорим… Весь план был выработан правильно… И в общем план выполнен… Армия возложенного задания не выполнила… (Ворошилов скрипнул зубами.) Публика же молодая, неуравновешенная… Одно дело наступать… А что, — не били мы немецких генералов? А другое дело отступать… Тут нужна выдержка… Ну — пушки побросали, пулеметы… А потери у нас ровным счетом пустяк… В царскую войну корпуса гибли… А мы армию все-таки вывели из огня… Все-таки победа не у немцев, а у нас…
Ворошилов вдруг, точно отвалило от души, негромко засмеялся:
— Чудак ты ужасный, Саша.
Соскочил с гнедого и повел его к пятерым, стоявшим на дороге, товарищам, чтобы помочь тащить пулеметы.