Ее голос

— Ты, кажется, готов в них поверить. Но подумай, в наших приемниках слышно только то, что подчиняется уравнению Максвелла. Не слишком ли это примитивное правило, чтобы ему могла подчиняться какая-либо жизнь?

Он пошел к аэродрому, и я слышал, как шуршит гравий у него под ногами. Я хотел вернуться на виллу, но в этот момент вверху, в усеянном звездами небе, вспыхнул огонек, и светящийся след растаял во мраке. Я подумал, что это моя последняя августовская ночь на Земле.

Сегодня снова представился случай.

— Ты определишь толщину слоя газов в указанных на телекарте местах. Вот и все. — Главный космик базы подошел к распределительным щитам, считая разговор оконченным. Я всегда чувствовал себя неловко в его присутствии. Не таких главных космиков показывают нам на видеотронных экранах. Те всегда сдержанны, спокойны. Он же говорил нервно, в упор глядя на собеседника своими огромными, живыми, темными глазами. Рассказывали, что он провел на Европе большую часть жизни и знает тут каждый камень. Ему, пожалуй, перевалило за восемьдесят, и я даже удивлялся, почему его еще не отозвали на Землю. Наверно, трудно было найти человека, который бы принял на себя его обязанности на этой висящей между пустотой и скалами базе и столько знал о Европе, Юпитере и вообще о здешней жизни.

Я вышел из его кабинета и спустя минуту уже сидел в ракете с телекартой в руке. Старт, полет, потом измерения, отнявшие не очень много времени, и опять полет ко впадине. Я был тут уже несколько раз и так хорошо знал ее, что мог бы с закрытыми глазами провести ракету среди окружающих гор. Впадина выглядела точно так, как описал ее Ван Эйк. Обрывистые, почти .отвесные скалы, доходящие до дна, которое было усыпано камнями, покрытыми инеем замерзших газов. Уже в первый раз я заметил, что радиометр показывает повышенную радиоактивность грунта. В остальном впадина ничем не отличалась от десятков других, разбросанных по всей поверхности Европы.

Откровенно говоря, я уже ни на что не надеялся. Всякий раз неудача. Постепенно я пришел к мысли о том, что у Ван Эйка, уставшего от многочасового полета, были галлюцинации. Я дошел до того, что, кружа над впадиной, смеялся сам над собой и над всей этой затеей. Обычно я кружил до тех пор, пока у меня не кончались запасы топлива, и его едва хватало для возвращения на базу. На этот раз только я сделал несколько десятков кругов, как шум в динамике прекратился. Я невольно подумал о том, что меня вызывает база, а когда понял, в чем дело, — У меня перехватило дыхание.

— О… нет, это невозможно, — голос был низкий, женский, такой, о котором говорил Ван Эйк. Голос на минуту умолк, а потом докончил с отчаянием:— Томми, спаси… мы погибаем… — Больше ничего. Я чувствовал, что так мог кричать только человек, который видит надвигающуюся смерть.

Один поворот руля — грязно-серые и зеленоватые скалы пронеслись у меня перед глазами, и я опустился почти на самое дно впадины. Полетел к центру и оттуда начал раскручивать спираль. Если бы в котловине был кто-нибудь, я обязательно заметил бы его. Но под корпусом проносились только камни, покрытые белым инеем. И все-таки это не было галлюцинацией. Ведь я помнил каждый звук, интонацию каждого слова, да и Ван Эйк слыщал то же… Волновики, да, это, должно быть, волновики. Передали мне зов о помощи, брошенный когда-то, может быть столетия назад, гибнущей женщиной.

На максимальной скорости я помчался к базе и, ворвавшись в кабинет главного космика, застал там, кроме него, физика базы и двух молодых петрографов. Я рассказал обо всем. Петрографы рассмеялись. Главный только улыбнулся.

— Ты говоришь, это волновики звали на помощь? — спросил он.

— Нет. Звала какая-то женщина.

— Ты слышал ее голос над Долиной Метеоров, уже подлетая к базе?

— Нет, когда я кружил над небольшой впадиной, — я назвал координаты. Он нанес их на карту, некоторое время смотрел на то место, потом взглянул на меня.

— Ну, что же, парень, ты, пожалуй, немного устал. Понимаю, еще недавно Земля, зелень, солнце, а тут крохотная ракета и вокруг — пустота… Три дня отдыха. Базы не покидать. — Его голос звучал твердо. — Кроме того, я пришлю к тебе доктора Уатта с его автоматами.

Спорить было бесполезно. Ночь я провел беспокойно. Уатт определил у меня повышенную возбудимость и больше ничего. Так что через три дня я мог продолжать работу и… снова летать над впадиной, как я твердо решил про себя. Мне было необходимо еще раз услышать ее голос.

Полусонный я ворочался в постели, когда вдруг услышал се. Она говорила что-то, чего я не мог разобрать. Я очнулся, убежденный, что голос мне просто приснился. Но нет, он снова послышался мне, совсем рядом, Я открыл глаза и замер: посреди комнаты стояла женщина. Ее лицо было скрыто в полумраке, так что я видел только длинные волосы и белое платье, сквозь которое просвечивали лучи ночного светильника. Но голос, голос был наверняка тот же…

— …и чего ты ищешь? Думаешь, найдешь счастье на этой базе… — засмеялась она.

— Нет! Нет! — крикнул я и вскочил с постели.

Фигура женщины заколыхалась и исчезла. Я подбежал к тому месту, где она стояла, и беспомощно огляделся вокруг. Знакомые автоматы, знакомые распределительные щиты… Все, как обычно. Я начал рассуждать спокойно. Если бы подобным образом ко мне явился кто-нибудь из сотрудников базы, я, может быть, немного удивился бы, учитывая позднее время, но, поскольку в каждом помещении есть видеотроны, товарищи вполне могли меня разыграть. Я кинулся к видеотрону. Да, минуту назад он работал. Я ощущал руками тепло, еще струящееся с его сетки. Из всех наших только я один знал голос этой женщины. Это была она. Ее голос я узнал бы среди тысячи других. Без сомнения! Значит — волновики? Ведь не сошел же я с ума: Ван Эйк тоже слышал этот голос!

А эта женщина — кто она? Может быть, нечто большее, чем простое отражение какого-то существа, погибавшего и звавшего на помощь. Может быть, она была формой, которую приняли волновики… И тогда я подумал о словах Ван Эйка. Неужели уравнения Максвелла так уж примитивны?

О ночной встрече я не рассказал никому. Не хотел снова сидеть на базе. Мои опасения были обоснованны, потому что главный космик допытывался, как я себя чувствую и не слышу ли каких-нибудь голосов. Потом я начал работать, как обычно, и дважды наведывался к впадине, впрочем, безрезультатно. А на третий раз совершенно неожиданно увидел ракету. Нет, это не было галлюцинацией. Она стояла неподалеку от почти кубической скалы, черным пятном выделяясь на белом фоне замерзших газов. Я посадил свою ракету рядом. Стрелка радиометра резко отклонилась и остановилась на сорока рентгенах. Тут было сильное излучение. С минуту я колебался.

Потом захлопнул замок шлема и, открыв люк, выскочил на белый иней. Несколько шагов — и я очутился у люка той ракеты. Заглянул внутрь. В кабине никого. Я нерешительно стоял, осматриваясь вокруг. Освещенные солнцем вершины скал горели на фоне усеянного звездами неба. Их тени длинными ломаными линиями лежали на белом инее. На горизонте показалась часть огромного, покрытого темными полосами диска. Это вздымался Юпитер. И тогда в тени скалы, освещенной только его лучами, я увидел следы… Они шли от ракеты и исчезали за кубической скалой, которую я заметил во время полета. Следы ботинок скафандра, отпечатавшиеся в газовой пыли. Секунду я стоял в нерешительности. У меня не было ни атомного дезинтегратора, ни какого-либо другого оружия. Кругом мертвая неподвижность, тишина и эти следы…

Я заставил себя сделать три первых шага, потом еще два. Чувствовал, как гулко бьется сердце, когда я проходил мимо скалы. Теперь следы шли прямо к осыпи и исчезали среди камней. Я пошел по ним, выпрямившись, потому что на ровном месте не было никакого укрытия. Сделав еще несколько десятков шагов, я заметил: что-то изменилось. Да, это предостерегающе загорелась красная лампочка внутри шлема. Радиоактивность местности резко возросла. Я подошел к ближайшим скалам и поспешно прижался к ним. Там, среди камней, что-то двигалось.