Богиня в граните

Он как раз подыскал прибежище на узком уступе и взглянул вверх, чтобы отыскать очередной выступ, куда можно было бы нацелить пистолет. Расщелина была слабо освещена последними лучами заходящего солнца, и на минуту ему показалось, что в сумерках он уже не видит деталей.

Потому что уступов больше не было.

Потому что на самом деле дальше не было вообще никакой расщелины. Некоторое время она становилась все шире и шире; а теперь превратилась в вогнутый склон, который протянулся до самой вершины. Строго говоря, и в самом начале не было расщелины. В целом, весь этот излом скорее напоминал сечение гигантской воронки: часть, которую он уже прошел, представляла трубу, а часть, которую ему еще оставалось преодолеть, была раструбом.

Раструб, как он заметил с первого взгляда, обещал быть тяжелым. Склон был слишком гладким. С того места, где он сидел, он не смог разглядеть ни единого выступа, и если это обстоятельство еще не означало отсутствие выступов вообще, оно все же сводило на нет вероятность наличия достаточно больших выступов, позволявших использовать скальный пистолет. Он не мог надлежащим образом установить страховочный крюк, если нет места, куда его можно всадить.

Он перевел взгляд на свои руки. Они вновь дрожали. Тогда он потянулся было за сигаретой, но вспомнил, что ничего не ел с самого утра, и вместо сигарет вытащил из рюкзака вечернюю порцию сухого печенья. Он медленно сжевал его, протолкнув внутрь глотком воды. Фляга уже почти опустела. Он с трудом улыбнулся самому себе. По крайней мере теперь у него была обоснованная причина для подъема на плоскогорье: пополнить свой запас воды из голубых озер.

Он вновь потянулся за сигаретой, и на этот раз достал ее и закурил. Некоторое время он был занят тем, что выпускал голубые кольца в темнеющее небо. Затем выпрямил ноги и, крепко обхватив руками колени, начал медленно раскачиваться вперед и назад. Он негромко что-то напевал себе под нос. Это был старый-престарый мотив, скорее всего из его раннего детства. Неожиданно он вспомнил, где именно и от кого он слышал его, и тут же, с раздражением, вскочил на ноги и, бросив сигарету в наползавшую темноту, повернулся лицом к склону.

И продолжил подъем.

Это было незабываемое восхождение. Склон был именно таким трудным, как и выглядел. Подняться по нему прямо вверх было просто невозможно, и Мартин был вынужден двигаться зигзагообразно, то продвигаясь вперед, то вновь возвращаясь назад, не используя ничего, кроме ненадежного цепляния пальцами для удержания собственного веса. Но непродолжительный отдых и скромная еда отчасти восстановили его силы, и первое время он не испытывал трудностей.

Однако постепенно возросшая разряженность атмосферы вновь сказалась на нем. Он двигался все медленнее и медленнее. Временами ему казалось, что он вообще стоит на месте. Он даже не отваживался посильнее отклонить назад голову, чтобы взглянуть вверх, потому что опоры для его рук и ног были такими ненадежными, что малейший дисбаланс мог лишить его их поддержки. И к тому же сгущавшаяся темнота тоже давала себя знать.

Он сожалел, что не оставил на последнем уступе свой рюкзак. Теперь это была неудобная ноша, становившаяся, казалось, с каждым шагом все тяжелее. Он распустил бы лямки и сбросил его с плеч... если бы мог высвободить руки.

Пот застилал ему глаза. Один раз он даже попытался вытереть свой влажный лоб о гранитный склон, но преуспел лишь в том, что вскрыл прежнюю рану, и к поту присоединилась еще и кровь, и некоторое время он вообще не мог ничего видеть. Ему даже начинало казаться, что этот утес уходит в бесконечность. Наконец он сумел вытереть глаза о рукав, но ничего увидеть так и не смог, потому что темнота к этому времени стала полной.

Время стерлось, будто прекратило свое существование. А он не оставлял надежды, что вот-вот появятся звезды, и когда он подыскал более прочные, чем все предыдущие, опоры для рук и для ног, то осторожно откинул назад голову и взглянул вверх. Но кровь и пот вновь набежали ему на глаза, и он ничего не увидел.

Он был очень удивлен, когда его кровоточащие пальцы обнаружили уступ. Его обследование было кратким и поверхностным, но он совершенно точно помнил, что здесь не должно было быть никаких уступов. Однако уступ был. С дрожью, медленно, дюйм за дюймом, он подтягивал вверх свое ослабевшее тело, пока наконец не обнаружил опору под локтями, и тогда забросил правую ногу на гранитную поверхность и подтянулся, устремляясь к безопасности.

Этот уступ был широким. Он смог ощутить его ширину, когда перевернулся на спину и раскинул по сторонам руки. Он тихо лежал там, слишком уставший, чтобы двигаться. Через минуту он поднял руку и вытер с глаз кровь и пот. Звезды появились. Небо было украшено мерцающими красотами сотен созвездий. И одно, которое он заметил еще прошлой ночью, было прямо над ним: всадник с косой.

Мартин вздохнул. Он хотел бы бесконечно лежать на этом уступе, погрузив лицо в рассеянный свет звезд, в успокоительной близости от Девы; лежать здесь в блаженном умиротворении, навсегда подвешенным между прошлым и будущим, лишенным движения и времени.

Но отделаться от прошлого было не так-то просто. Несмотря на его попытки остановить ее, Ксилла отдернула темный занавес времени и вышла на сцену. А затем занавес позади нее разошелся в стороны, и началась невероятная пьеса.

После неудачи с третьей книгой (вторая была распродана с таким же успехом, как и первая), Лели поступила на работу в парфюмерный концерн, с тем чтобы он мог продолжать писать. Позднее, чтобы освободить его от домашних забот, она наняла прислугу.

Ксилла была уроженкой Мицар Х. Все уроженцы этой планеты отличались двумя качествами: огромными размерами и слабоумием. Ксилла не была исключением. Ее рост превышал семь футов, а коэффициент умственного развития не превышал 40.

Но несмотря на свой рост, сложена она была пропорционально, и даже с определенным изяществом. На самом деле, если бы ее лицо вообще обладало хоть каким-то обаянием, она могла бы сойти за привлекательную женщину. Но ее лицо было невыразительным, с большими коровьими глазами и широкими скулами. Рот был слишком полным, и полнота эта усугублялась отвешенной нижней губой. Волосы, которые, имей они нужный цветовой оттенок, могли бы скрасить ее серое однообразие, были невыразительно коричневыми.

Мартин бросил на нее взгляд лишь один раз, когда Лели познакомила их. Он сказал: "Здравствуйте", - а затем просто выбросил ее из своей головы. Если Лели полагала, что эта великанша может справиться с домашней работой лучше, чем он, то он не возражал.

Той зимой Лели перевели на Западное побережье, и, вместо того чтобы содержать два дома, они отказались от дома в Коннектикуте и переехали в Калифорнию. Калифорния была населена не так густо, как Старый Йорк. Обетованная земля, давным-давно уже утратившая свои прелести, раскинулась вокруг тысячами все еще невозделанных участков. Но существовала одна положительная особенность, касающаяся вечного стремления обычного человека к зеленым пастбищам: пастбища, которые он оставляет, в его отсутствие покрываются буйной растительностью. В Калифорнии было много места и для тянущихся к покою домоседов, и для тех, кого всегда тянуло к бурной деятельности; Земля после четырех веков авантюризма наконец-то утвердилась в своей новой роли культурного центра галактики.

Просторные особняки двадцать третьего столетия возникали то тут, то там вдоль побережья Калифорнии. Все они, почти без исключения, были просто очаровательны, и большинство из них пустовало. Лели выбрала коттедж розового цвета, расположенный недалеко от места ее работы, и погрузилась в обычную повседневную рутину, сменив для разнообразия утреннюю смену на послеобеденную, перейдя к режиму, о котором она уже и забыла; а Мартин вернулся к работе над своей четвертой книгой.

Или попытался вернуться.

Он не был до такой степени наивным, чтобы думать, будто перемена окружающей обстановки в один миг вытащит его из литературной летаргии. Он всегда знал, что слова и фразы, которые он закладывал в редактирующую машину, должны исходить от него самого, из самой глубины его. Но он надеялся, что две неудачи подряд (вторая книга на самом деле была неудачной, несмотря на быстрый финансовый успех) должны подвести его к состоянию, при котором не должно случиться третьей.