Шепот в ночи

– Нет, был. Я покажу тебе, где он жил, пока он оставался здесь, – печально добавила она.

Я проследовала за ней назад по коридору. Когда мы шли, я не могла отделаться от ощущения, что кто-то преследует нас, но каждый раз, когда я оглядывалась, то никого не обнаруживала. Не из-за того ли это, что дом такой большой и наполнен тенями?

Шарлотта остановилась и открыла дверь в ту комнату, которая, по-видимому, когда-то была детской. В центре стояла колыбель, в которой лежала кукла, укрытая выцветшим голубым одеялом до подбородка. Меня бросило в дрожь. Был ли на самом деле у тети Шарлотты ребенок, или это работа ее наивного воображения?

– Сколько лет было вашему ребенку до того… прежде, чем дьявол забрал его, тетя Шарлотта? – спросила я.

Она покачала головой.

– Я не помню. Он все время был здесь, и вдруг его не стало. Эмили никогда не рассказывала мне, когда его забрали. Однажды я заглянула в колыбель и обнаружила, что его нет, – говорила она, глядя на куклу.

– И Эмили сказала, что его забрал дьявол?

– Ага. Как-то ночью она видела, как дьявол вошел в детскую, а затем она услышала, как ребенок засмеялся. Когда она подошла к двери, дьявол уже взял моего малыша и вылетел в окно, обернувшись черной птицей.

– Как вы могли поверить в такую глупую историю, тетя Шарлотта?

Она уставилась на меня.

– Но моего малыша нет, – ее глаза наполнились слезами.

Я посмотрела на колыбель.

– А кто положил эту куклу? – спросила я.

– Эмили, потому что я так сильно была расстроена и плакала. Эмили сказала, чтобы я представила, что это он, и больше не плакала, а то дьявол может вернуться и забрать меня.

– А как же отец ребенка, тетя Шарлотта? Он не расстроился?

– Эмили сказала, что его отцом был дьявол. Она сказала, что как-то ночью, когда я спала, ко мне в комнату вошел дьявол и сделал так, что внутри меня начал расти ребенок.

Как это ужасно, думала я, так напугать милую Шарлотту и заставить ее поверить в эти страшные вещи.

– Эмили, должно быть, сама дьяволом была и сделала все это с тобой и моей мамой. Я рада, что никогда с ней не встречалась.

– Веди себя хорошо, и ты никогда с ней не встретишься, – сказала Шарлотта. – Если ты плохая, то попадешь в ад, а Эмили – та, которая встречает людей у ворот ада. Так говорит Лютер.

Я еще раз посмотрела на куклу в колыбели. Что за странная и жуткая история скрыта в стенах этого старого дома. Может, будет лучше не копать так глубоко и не задавать так много вопросов, подумала я и вышла следом за тетей Шарлоттой.

Когда мы спускались по ступенькам, я повернулась и внезапно увидела мелькнувшую по стене тень, но я ничего не сказала тете Шарлотте. Я была уверена, если я скажу, то она ответит, что это привидение ее злой сестры Эмили.

Когда старинные часы пробили двенадцать, тетя Шарлотта отложила свое рукоделие и объявила, что пора приготовить ланч для мужчин. Я помогла ей сделать бутерброды, и вскоре пришли Гейвин с Лютером. Одного взгляда на Гейвина было достаточно, чтобы догадаться, что он действительно поработал. Его одежда была вся в сене, руки перепачканы грязью и смазкой, так же, как его лицо и шея, волосы были всклокочены, и он был красным от усталости.

– Сначала я умоюсь, – кивнул он мне, а затем шепотом добавил, – Лютер шутил, когда говорил о тяжелой работе. Я отрабатываю наше содержание.

– Лютер, можно Гейвину прервать работу на некоторое время и подняться на чердак, чтобы подобрать одежду для себя, Кристи и Джефферсона? – спросила Шарлотта.

Лютер поднял взгляд от своей тарелки.

– Только будь осторожен там, наверху, – предупредил он Гейвина. – Кое-какие доски в полу не так надежны, как раньше, слышишь?

– Да, сэр, – сказал Гейвин.

Я понимала, что это для него сейчас лучше, чем снова возвращаться к работе с Лютером. Мысль обследовать чердак и покопаться в старинных вещах взволновала и Джефферсона. Он даже смог отложить на время свои кисти и краски, чтобы пойти с нами.

Шарлотта показывала нам дорогу. Она шла походкой гейши, сложив руки на животе и опустив голову, и непрерывно болтала, описывая, как она играла на чердаке, когда была маленькой.

– Я всегда ходила туда одна и никогда не боялась, – добавила она и остановилась в конце коридора возле узкой двери.

За дверью находилась темная лестница, освещенная только тусклой лампочкой, свисающей на толстом проводе. Ступеньки подозрительно скрипели, когда мы последовали за Шарлоттой наверх.

– Всем было все равно, сколько времени я провожу здесь, – сообщила она нам. – Даже Эмили. Потому что я никому не мозолила глаза. – Она остановилась на верхней ступеньке лестницы и оглянулась на нас. – Так говорила мне мама. «Шарлотта», – говорила она, – никогда не мозоль людям глаза». Глупо, правда? Я никогда не мозолила глаза кому-либо. Я даже не знаю, как это делается.

Гейвин улыбнулся мне, и мы подождали, пока Шарлотта рассматривала чердак.

– Здесь нет освещения, – сказала она. – Только свет из окон и от нашей лампы. У меня тут где-то была еще одна, – она зажгла керосиновую лампу, оставленную наверху лестницы. Мы последовали за ней.

Казалось, на чердаке целую вечность никто не появлялся. Верх лестницы был покрыт густой паутиной, которая свисала из всех уголков и щелей. Слой пыли был таким толстым, что мы видели отпечатки наших ног на полу. Гейвин, Джефферсон и я остановились и оглядели этот длинный, широкий чердак, тянувшийся чуть ли не на всю длину огромного дома. Четыре слуховых окна впереди обеспечивали дополнительное освещение, и в проникающих лучах солнечного света кружились хлопья пыли, поднятые сквозняком от ветра, продувающего чердак через щели в стенах и оконных рамах. Мне казалось, что мы проникли в могилу, так как воздух был такой затхлый и тяжелый, и все, казалось, пролежало нетронутым десятилетиями.

– Осторожно, – сказал Гейвин, как только мы все сделали шаг вперед. Доски пола подозрительно заскрипели.

– Смотрите! – закричал Джефферсон и показал вправо, где беличье семейство устроило себе дом.

Белки уставились на нас, высокомерно задрав свои носики, и затем метнулись в угол, за сундуки и мебель. Здесь покоились старые диваны и стулья, столы и ружья, а также комоды и спинки кроватей. Здесь также хранились старые портреты. Один из них особенно привлек мое внимание. На портрете была изображена молодая девушка, ненамного старше меня, и она ласково, почти как ангел, улыбалась. Ни на одном из остальных портретов не было даже намека на улыбку. Выражения лиц были суровыми и серьезными.

– Вы не знаете, кто эта девушка, тетя Шарлота, – спросила я, беря в руки портрет в серебряной раме.

– Это младшая сестра моей мамы, – объяснила Шарлотта, – Эмили сказала, что она умерла при родах, когда ей было всего девятнадцать, потому что у нее оказалось слабое сердце.

– Как печально. Она такая счастливая и красивая на портрете.

У каждой семьи есть свое проклятье, подумала я. Кто-то сам их создает, а кому-то остается только брести среди них как путешественнику, попавшему в грозу. Девушка на портрете, казалось, никогда не испытывала ночных кошмаров, еще трудней было представить, что она так трагически погибла. Что лучше: жить в страхе или представить, что мир наполнен радужными красками, как это делала Шарлотта?

– Не могу во все это поверить, – сказал Гейвин, оглядываясь. – Здесь, наверное, вещи копились годами.

– Мой папа и папа Лютера, и папа моего папы хранили все, – раскрыла тайну Шарлотта. – Когда что-то становилось не нужным, это переносилось сюда и хранилось на всякий случай. Эмили обычно называла это место кладбищем домашних вещей. Иногда она пыталась напугать меня и, поднимая глаза к потолку, шептала: «Мертвецы бродят вокруг нас. Веди себя хорошо, а то они спустятся оттуда среди ночи и будут заглядывать к тебе в окно».

– Заглядывать в окно? – повторила я. Гейвин посмотрел на меня, ожидая, что я сейчас начну рассказывать о том, что я видела и чувствовала прошлой ночью.