Страница 3 из 10
3
Кровь без боли, тайна
Оригинальность всегда раздражает, но так незаметно, что иногда людям нужно развиться, чтобы все-таки почесать, где зудит
Я прошел сквозь ворота, густо заросшие плющом. Страж пропустил меня внутрь. Считалось, что Квинас совсем рехнулся, и вел он себя соответственно. Сидел у себя в берлоге, как огромная лягушка-альбинос, и возился с какой-то невразумительной каббалистической решеткой, наподобие злобного паззла. Вокруг него тихо вращались непонятные многоцветные модули, стены замерли в трансе тошнотворных изломанных преломлений. У него были белые мертвые волосы, и когда он повернулся ко мне, я увидел, что глаза у него — словно жидкая ртуть, они были подернуты радужной пленкой, как бензин на воде.
— Ух ты, — сказал он, — здесь у меня столько народу бывает: люди приходят, потом уходят, и все происходит так быстро. Аликс… я много про тебя слышал. Темный шут, ядовитый клоун, что-то типа того, да? Забавно, что даже в нашем кругу нам нужны свои маленькие суперзвезды. Садись. Интересно, зачем тебя сюда прислали? Что, по их мнению, я должен тебе рассказать? Или, может быть, я — всего лишь живое предостережение, что может случиться с тобой, если что-то пойдет не так? Типа полоумного дядюшки, да? Последняя инициация.
— Как скажешь.
— Восприимчивый ум? Я польщен. — Он, казалось, задумался, его как будто невидящие глаза оставались пустыми. — Может быть, тебе будет полезно узнать, как все было раньше. Победители пишут труды по истории, побежденные вносят исправления в перевод, таким образом все смешивается, происходит всеобщая гомогенизация. Продолжение Пришествия: каждый последующий мессия пожирает предыдущего. Орден Интернесинов основал Тагор Рос, который здесь, в мире асфальта, известен прежде всего своим изречением: "Скажи, что есть и чего нет — виселица, гармония, ты сам". Он знал, что подлинной власти незачем осуществляться посредством насильственного примера. С другой стороны, поддельной власти необходима людская вера, каковая зависит от прилежания жертвы. Без этой веры такая власть… просто сидит на диване в своей каморке и мнит себя крупным авторитетом.
— Все это я знаю, — сказал я ему. Многие пограничные маги страдают от такого склада ума, отчего и несут полный бред: прошлое и будущее в их речах скручивается единой спиралью.
— А ты знаешь, что даже подлинной власти иногда есть, что скрывать? Стоит только копнуть поглубже, и такое откроется… злоупотребление в личных целях — это еще не самое страшное. Но именно к этому все и приходит. Всегда. Похоже, что каждый раз, когда бог вступает в сражение с нами, эта битва идет не за то, что его по-настоящему прогневало.
— Его?
— Да, ты прав, такие капризы скорее свойственны женщинам. Но мы живем в этой полинявшей материи, включая и тепличный ад, который некоторые называют цивилизацией. Демократия — за неимением лучшего термина, назовем это так, — ежедневно глушит песню грохотом забот, наши мнения подавляют надежду, что тихонько скребется в пыли, и глаза у всех налиты верой и страхом. Даже в своей перманентной истерике, люди гордятся собой — когда ты всегда ходишь с важным надутым видом, очень трудно все бросить и пуститься бежать сломя голову. Геноцид, миллионы неистовых воплей, прочерчивающих небо самолетным следом, проще всего — не замечать. Пока нас ничто не заботит, нам ни за что не проснуться. Так мы совершенны или несовершенны? Фонтаны в общественных парках за столько лет не ответили нам. И все это время лишь тонкая пленка индивидуальности отделяет тебя от забвения.
Мне уже было скучно и неинтересно, и меньше всего мне хотелось выслушивать назидательные, навязшие в зубах кухонные рассказы о прошлом. Может, кого-то и привлекают изгибы застывших традиций, но меня — нет.
— Мрачные новости.
— Да — я прошу прощения. Тебе следует знать о провальных попытках ордена Интернесинов, а ведь даже мы не сомневались, что у них все получится. Давай посмотрим. Ты знаешь, что они разрабатывали программу серийных агентов с ультразащитой? Но он всегда что-то чувствовал — на самом деле, он чувствовал все. Они решили, что единственная надежда — действовать через такие аспекты, к которым он равнодушен. Мы знали, что существует высокий процент событий, которые не особенно привлекают его внимание, и поэтому путь через людские страдания показался вполне надежным — и мы с нуля подготовили еще одного агента. Он жил в монастыре и умер, так и не узнав, что был вирусом — так он должен был внедриться на небеса. Предполагалось, что, как только он будет на месте, там его активируют, и он нанесет удар. Но вскоре выяснилось, что известного нам существа там и не было — эти так называемые небеса представляли собой что-то типа ячейки для складирования людей: одна полоса пропускания из бесчисленных частотных полос для духовного этерического материала.
Такую историю я раньше не слышал. Мне не очень-то в это верилось, но Квинас не лгал. А ведь я должен был знать, что блики искренности — это хитрые ловушки.
— Я тоже был лучшим, как и ты. Но я был уверен, что одного быстрого удара недостаточно. Перед смертью он должен помучиться, этот создатель. Я загрузил нашу боль — направленное продвижение к единственному выбору, уважение к удачливым, вымученное поклонение, энтропия тела, испепеляющее бессилие, лекарственный запах лжи, — в сотни тысяч этерических ловушек, расставленных в подпространстве. Если бы он попался хотя бы в одну, они все бы захлопнулись на его разуме. Но как незадачливый браконьер, я сам попался в собственный капкан.
— Если ты выжил, то бог и подавно сумел бы.
— Но он бы больше страдал — поскольку он есть исходный источник, его страдание превратилось бы в петлю обратной связи. Мне хотелось, чтобы он мучался. Но он задержал меня изнутри — я это понял, но поздно. Все это пустая бравада, переоценка собственных сил. Да, мне нужно было просто ударить. Понимаешь, наш враг… мы — в нем. Мы — его составляющая. Он скрывается, ступая по собственным следам. Он — везде и во всем. К счастью, это означает, что доступ к нему есть везде, на самом деле, мы уже там. Проблема в том, как добраться до жизненно важного органа.
— Я уже знаю, где это, но сижу здесь с тобой и трачу драгоценное время. Мне сейчас нужно одно: кое с кем попрощаться, сказать им, что скоро все будет кончено, и сделать свою работу.
— Твое небо испорчено звездами здравомыслия, Аликс. Ты слишком рассудочен. Тебе нужна ярость, что обращает песок в стекло. Бог умеет отвлечь внимание, он собьет с толку любого — и тебя с твоим стилем, и Доминантов с их подходом. Он знает, что ты приближаешься.
— Мы приняли меры предосторожности — мы скрылись здесь.
— Цитадель создана из отклоняющейся материи — антиматерия реверсируется сквозь свои собственные измерения и превращается в почти нейтральное серое поле. Связанное по касательной с обществом через ложные входы целых лет. В обычных условиях тело занимает пространство, равное его размеру. Но здесь все иначе. Цитадель не скрыта от посторонних глаз. На самом деле, она выделяется наподобие шрама на коже, который не загорает.
— Но если он знает, почему он нас не остановит?
Квинас холодно улыбнулся. Геометрические фигуры кружились внутри белеющих стен. И он еще обвинял меня в отсутствии страсти. Человек, выжженный до льда.
— Без сознания нет жестокости — только объекты без боли. Бог дал нам разум не просто так. Я точно знаю, что когда его клетки обретают самосознание, они испытывают укол боли, которая заражает их жаждой мести. Мы — нано-убийцы. Мы — мелкие вирусы. Нужно всего лишь, чтобы кто-то из нас оказался в нужное время в нужном месте. Мы все несем в себе суицидальный импульс, тягу бога к саморазрушению, вот почему мы всегда действуем втайне. Божья трусость — как привычка к выпивке. Ему не хочется знать, что он делает, не хочется брать на себя ответственность за свои деяния. Поэтому он никогда не является сам, а посылает своих представителей, правильно? Какой-то своей частью он осознает, что происходит. Он знает, что мы готовим, потому что мы и есть та самая его часть. Просто надо не слишком шуметь. Он даст нам подкрасться к нему незаметно. Телескоп — это бог, который глядит на себя. Мы — это бог, который себя проклинает. Когда мы убьем его, мы станем богом, который убил себя.