Месть самураев

– А как познается истина другими, обделенными? – Натабура кивнул на площадь.

– А никак, вопрос из вопросов. Бог не может никого удовлетворить, ибо Он уже в каждом.

– Так что лучше: молчать или говорить? – спросил Натабура, потеряв терпение и на мгновение забывая, что перед ним учитель Акинобу.

– Каждый выбирает сам.

Они вышли из харчевни и приблизились к храму. Язаки разошелся не на шутку. Он выкрикивал вещи, за которые обыкновенному смертному в лучшем случае отрубали голову, а в худшем – с живого сдирали ли кожу. Наконец он их увидел и, незаметно кивнув, пригласил следовать за собой. Они прошли через храм в жилые помещения. На подстриженной лужайке монахи предавались сатори. На деревьях сидели птицы с длинными хвостами и кричали кошачьими голосами.

– Мы пришли узнать, что делать с твоими деньгами? – сказал Натабура, все еще находясь под впечатлением речей Язаки. А ведь новоявленный пророк говорит правду, – удивился Натабура. Откуда он ее нахватался? Никогда не замечал у Язаки острого языка. – Ты ли это, Язаки? – спросил он.

– Я, я, – засмеялся Язаки. – А деньги возьмите себе.

– Вот как! Ова! – удивился Акинобу.

Афра – простая душа, как всегда, полез целоваться. Видать, он тоже почувствовал, что видит Язаки в последний раз. Он завалил его на футон и тщательно облизал лицо. Язаки терпеливо сносил издевательства.

– Но они не наши, – возразил Натабура, оглядываясь на учителя, который внимательно смотрел на Язаки.

Казалось, он ищет ответа на свои вопросы.

– Если я возьму какое-либо добро для себя, то только от заблуждения, будто есть мое, или что я – Бог, но я не Бог, так зачем же мне чужое? – очень просто произнес Язаки, выбираясь из-под Афра. Он даже хихикнул так, словно все еще оставался другом Натабуры.

Натабура удивился:

– Это что, твои собственные мысли или ты цитируешь сутры?

– Мои… – вздохнул, отдуваясь Язаки – Афра был силен и когтист. На физиономии Язаки уже красовалась длинная полоса от его лапы.

– И давно ты так? Я тебя не узнаю, – признался Натабура.

Язаки говорил о таких вещах, которыми совсем недавно абсолютно не интересовался, ведь, как известно, Язаки был большим специалистом пожрать, но никак не долго думать, тем более о высоких вещах. Стало быть, одно из двух: или Язаки спятил, или его действительно посещал Бог Яма – тогда он тоже спятил и надо спрашивать с этого Бога. Но где его найдешь? Да и можно ли с Бога спросить?

– Давно, но я скрывал, – скромно признался Язаки, трогая лицо, но по привычке не смея грубо оттолкнуть Афра. – Мною владела гордыня. Я хотел… Я знал, что во мне скрыты силы.

– Какие? – насмешливо удивился Натабура и огляделся. Комната была маленькой, скромной и темной. В одном углу находилась постель, в другом стоял ночной горшок, да между ними лежала тонкая циновка, на которую они с учителем Акинобу сели. Сквозь узкое окно, затянутое рисовой бумагой, вместе с прохладой сада едва сочился свет. Натабура подумал, что последние два года они жили не лучше, но в любом случае монастырь Курама-деру на озере Хиёйн, предпочтительнее, чем эта темная, как подвал, келья. Вещал бы там себе и вещал. Правда, для кого? Для местного каппа Мори-нага или для его лягушек?

– Гордыня? Что-то я не помню, – насмешливо сказал учитель Акинобу. – Ты просто упрямый.

– Я не упрямый, – терпеливо, как полоумным, стал объяснять Язаки. – Просто отныне я всегда прав.

– Он прав! Ишь ты! – покачал головой учитель Акинобу. – Хитро!

Это было покушением на его права учителя. Но, честно говоря, Акинобу не считал Язаки своим учеником, скорее, он признавал его другом Натабуры, поэтому и возился с ним, обучая самурайскому делу. И все-таки ему сделалось немного горько – ему показалось, что Язаки чуть-чуть, но все же предал его, ведь вольно или невольно он вложил в Язаки частичку своей души.

– Нет, похоже, на этот раз все серьезно, наш Язаки сошел с ума? – предположил Натабура и подмигнул Язаки, чтобы тот не обиделся.

– Сэйса, вам только кажется, потому что вы знали меня другим, – пояснил Язаки. – Я блажен. Я блажен душой и телом. Мне больше ничего не надо.

– Кто же над тобой так поиздевался?

Язаки наконец справился с Афра и подался к ним.

– Только никому… – попросил он, – и распахнул кимоно: на груди висел каба-хабукадзё – Черный Знак Ада.

– Я же тебе говорил, – сказал учитель Акинобу, обращаясь к Натабуре, – это все влияние Бога Яма.

– Да, он мне подарил каба-хабукадзё, – похвастался Язаки. – Отныне я наделен силой.

– Ты пойдешь с нами? – спросил Натабура, потому что ему надоело пустое бахвальство друга.

Язаки вздохнул так, словно ему было очень и очень чего-то жаль:

– Я бы хотел остаться. Я чувствую, что здесь мое место, и я нужен людям.

Натабура хотел возразить, что все это смахивает на большую глупость, но промолчал: кто знает, где правда, а где нет, подумал он, и что хорошо, а что плохо.

– Через пол-луны нас здесь не будет, – сказал учитель Акинобу. – Если надумаешь, ворота монастыря Курама-деру для тебя всегда открыты.

– Спасибо, сэйса, вы всегда были великодушны.

– Будь осторожен, сын мой, – ответил учитель Акинобу, – помни, что иногда императоры заставляют своих слуг делать сэппуку.

– Я знаю, что проживу до ста десяти лет и умру в окружении внуков и правнуков, – кротко улыбнулся Язаки.

– Ну что же, – поднялся учитель Акинобу. – Вольному воля. Будем прощаться.

Они обнялись. Язаки прослезился:

– Пошел бы с вами, да не могу…

– Ладно тебе, – сказал Натабура, – увидимся еще.

Афра лизнул Язаки на прощание руку. Учитель Акинобу сказал:

– Будь осторожен.

И они ушли. Если бы они задержались на две-три кокой, то оказали бы свидетелями того, что под темные, мрачные своды коридора, посередине которого находилась комната Язаки, быстро вошли две группы людей. Одна в малиновых кимоно с красными ножнами – люди императора Мангобэй. Другая – в зеленых кимоно и с изумрудными ножнами – люди регента Ходзё Дога. Они бросились навстречу друг другу. Наиболее горячие из них обнажили катана, которые сверкнули в сумраке, как холодные молнии. Казалось, стычки не избежать, но как только две группы столкнулись у двери комнаты Язаки, последовали команды, катана были вложены в ножны, а люди регента почтительно склонили головы, ибо кюнин в малиновом кимоно показал знак императора, хотя и без этого было ясно, кто они. Будь на месте офицеров кто-нибудь званием постарше, знак императора мог и не возыметь действия – ведь власть императору принадлежала лишь формально. В данном случае старшие офицеры соблюли этикет. Да и сечь друг другу головы из-за какого-то непонятного пророка никто не желал, хотя глаза с обеих сторон горели и метали молнии, а черные усы грозно шевелились, как у тараканов. Просто одной стороне повезло, а другой нет. Так или иначе, но Язаки на этот раз остался жив.

Кюнин регента признал, что они опоздали. Правда, у него был приказ: при невозможности притащить новоявленного пророка в Нефритовый дворец зарубить его без суда и следствия.

У кюнин императора приказ был противоположного толка: доставить пророка, о котором твердила вся столица, со всеми почестями пред ясными глазами Мангобэй, который возжелал поговорить с ним по душам.

Дело в том, что обоим, и императору Мангобэй, и регенту Ходзё Дога, поступила одна и та же информация, источником которой были не только городские стражники, но и различные шпионы. Так как Язаки не был искушен в политике, то по простоте душевной объявил перед толпой о скорой смене власти, о чем он якобы узнал от Богов. У обоих дайнагонов: императорского Муромати и регентского Сюй Фу началась паника. Если дайнагон Муромати хотел узнать как можно больше о готовящемся перевороте, а потом уже по закону казнить пророка, то Сюй Фу считал, что ему все известно о заговорщиках и лишние слухи крайне вредны. Он даже знал дату, на которую назначен переворот – праздник благодарения за первый рис, который праздновался девятого числа пятого месяца. В этот день по традиции императорская семья выходила к народу, дабы помолиться вместе с ним и возблагодарить Будду за ниспосланное изобилие. Весна оказалась дружной, и урожай обещал быть богатым. Дайнагон Сюй Фу исходил из принципа букёку – любой пророк может воздействовать на судьбу. Отсюда и различная реакция на пророчество бедного Язаки.