Страница 38 из 71
Переправа через Ягурьях еще не раз услышит его песню.
Особенно после того, как геологи на Большом Яру построят свой базовый поселок Нефтереченск и Седой зачастит туда летом и зимой. У него появится много приятелей среди геологов и строителей: приезжай хоть днем, хоть ночью. Привози что-нибудь — меха, рыбу, ягоды, орехи. А взамен можешь заказать то, что нельзя купить в магазине: мотор или бензопилу, запчасти или бензин. Геолог может все. Он всемогущ. Даже вертолет предоставит, если куда-то нужно слетать. У всех охотников Реки заведутся такие приятели, которые все могут достать. Правда, Седому ничего не надо. И в доме у него — это известно всему Нефтереченску — ничего не залеживается, особенно меха. Может быть, поэтому и Железный Глаз объезжает его дом. Но однажды летом к нему приедет геолог из Нефтереченска и, напоив его чаем, Седой спросит:
«Ты, наверно, не знаешь: мой дом многие объезжают?»
«Знаю», — ответит русский геолог.
«Ты, наверно, не знаешь: в моем доме не бывает дорогих мехов».
«Знаю».
«Ты, наверно, не знаешь: моя жена не шьет бурки,[57] которые так нравятся вашим женам. У нас нет лап и шкур…»
«Знаю».
«Тогда ты наверняка не знаешь, что у нас нет ни одного оленя — наш дом бедный. Мы — пешие!..»
«Знаю».
Молчание.
Седой внимательно взглянет на гостя, затем повернется в угол, где сидят жена и дети, и растерянно произнесет:
«Смотрите, он все знает!..»
Потом он снова обернется к странному русскому, странному потому, что он не интересуется тем, за чем приезжают к охотникам все нефтереченцы, и скажет:
«Все знаешь, а приехал… К другим надо ездить».
«А мне ничего не надо», — улыбнется русский.
«Мне — тоже!» — скажет Седой.
И оба засмеются.
И русский после этого часто начнет заезжать к Седому — просто так, «чай попить», как говорят ханты. И в селении всегда будут рады ему. А однажды он приведет на буксире лодку со стационарным мотором в кормовой части и скажет Седому:
«Это — тебе».
«Ах ты беда! Ах ты беда! — заволнуется и начнет причитать Седой. — А я тебе что отрежу?! Что отрежу?!»[58] — И он повернется и обведет взглядом свое становье.
«Я тебе друг?» — спросит русский.
«Друг!.. Лухс!..» — сразу на двух языках подтвердит Седой.
«А друг разве не должен помогать другу?! Разве за это ему обязательно что-то надо отрезать?!» — резонно заметит русский.
«Так… Верно… — смущенно тряхнет Седой своей белоснежной кочкой волос. — Но почему я? Почему именно мне?!»
«Ты посмотри: вся Река давно перешла на моторы, — скажет русский. — Ты только с веслом остался. На гребях ездишь. Один — на всю Реку!»
«Так, так! Ах-ты-беда! Ах-ты-беда!..»
«А нужно, чтобы ты ездил на моторе, как все…»
«Ах-ты-беда!» — скороговоркой пробормочет Седой.
«Поэтому не упирайся, возьми лодку. Лодка как раз на твою семью…»
Седой долго будет молчать, сведет кустистые брови, задумается. Потом поднимет глаза на русского и тихо скажет:
«Ладно, ладно. Вот мое слово: спасибо, друг! Спасибо!»[59]
А лодка хоть и деревянная, но добротная, крепкая. В нее вмещалась вся семья Седого с домашним скарбом и двумя собаками, с рыболовными и прочими инструментами. Плыла ли лодка на Большой Урий за брусникой и черникой, направлялась ли на Урманную речку за кедровой шишкой или морошкой, устремлялась ли в поселок за продуктами и разными напитками, посреди судна, у руля, в окружении детских головок, покачивалась белая кочка волос. Это Седой. Люди Реки безошибочно узнавали его издали, как только из-за поворота показывалась его лодка, что ползла медленно, не спеша. Но это нисколько не смущало Седого. «Конца путей и дорог впереди идущих все равно достигаю, — говорил он. — Куда мне спешить. Лодка тихоходная, но зато мотор сильный: на буксир цепляй сколько угодно неводников и обласов — все равно тянет. Надежный мотор, умный мотор». Внутренним чутьем, присущим всем охотникам, Седой на удивление быстро уловит принцип его работы и освоит, будто всю жизнь ездил на моторной лодке.
Лодка обретет свое имя «Лухс мойлэпси» — «Друга подарок». А русский тоже получит новое имя «Седого Друг». И весть о нем пройдет по всей Реке, и в селениях не спросят ни имени, ни отчества, ни фамилии. Седого Друг — все ясно, все понятно. Чаем напои, дай ему кров.
Русский Лухс будет приезжать в самые безвыходные моменты в жизни Седого и его семьи. Заболеют ли дети, кончится ли бензин, поломается ли мотор, кончится ли последняя корка хлеба и дом перейдет на «белую воду»[60] и жидкую ушицу, смотришь, Лухс примчался. Считай, не пропадешь — выручит обязательно.
«Ах ты беда, не шаман ли ты, а, Лухс?! — спросит однажды изумленный Седой. — Все знаешь. Знаешь, когда ты нужен нам!»
«Может, и шаман, — улыбнется русский. — Тебе виднее».
«Среди русских тоже есть шаманы, — серьезно скажет Седой. — И довольно сильные. Правда, их меньше, чем у хантов».
И он припомнит случай, как померились шаманской силой русский лекарь из Сургута и Марк-старик Лисманов с низовья Реки, один из самых сильнейших шаманов начала века. Дело было возле устья Агана, в селении рода Лисмановых. Сговорились — начали. Марк-старик уходил вверх, все выше и выше. Русский лекарь все говорил: «Вижу, вижу, вижу…» А потом русский… раз — и вниз! Марк-старик тотчас терял его из виду. Так выяснили, что русский шаман сильнее. Но когда прощались, русский сказал: «Ох, Марк, ты что-то мне, однако, сделал…» И едва доехал до Сургута. Умер.
«В начале нашего века такое вот дело было, — добавит Седой. — Как хочешь думай…»
Помолчат. Потом Седой в раздумье скажет:
«В те времена у Лисмановых сильный род был. В одном только селении семь шаманов жили…»
«Я что-то не встречал такой фамилии. Где они теперь?» — спросит русский Друг.
«Кончился род, — вздохнет Седой. — Шестеро на войне погибли. Алексей, Петр, Егор, Прокопий — это четыре брата было, сыновья Василия. Да Денис — Григорья сын. Да Киприян — Дмитрия сын. Эти по-военному делу ушли… Последний из рода их, Ефремка, парень, недавно утонул. По пьяному делу. В Нижнем Поселке жил…»
«Как хочешь думай, — повторит Седой. — Ты все знаешь, ты все понимаешь, Друг… Думай…»
После, спустя годы, когда Микуль вернется домой, спросит у своей тетушки, жены Седого:
«Где ваш русский Друг? Я хочу увидеть его».
«Нету его. Наш Друг-геолог уехал куда-то».
«Как его имя? Фамилия?»
«Фамилья?.. Так мы его звали просто Лухс, Друг. Зачем фамилья, когда он Лухс?!»
«Может, адрес оставил? Ну, бумагу какую-нибудь?»
«Да-да, бумага его была».
«Где она? Покажи».
«Ах, жизнь наша мокрая. Бумага пропала. Мы бумагу промочили. Бумага вся как есть пропала. Как прогнившая шкура — вся развалилась…»
Потом тетушка совсем по-седовски всплеснет руками и ахнет:
«Ах ты беда, какой человек был! Совсем как хант. Вся Река его знала. Ах ты беда, какой человек был!..»
И Микуль, сын Демьяна, горько пожалеет, что не увидел так чуткого к чужой боли и радости русского человека, русского геолога, каких немного не только среди хантов, но и среди русских. Каких вообще немного на земле…
…Демьян потоптался немного, прислушиваясь к песне Седого. Потом пробормотал:
— Ладно, ладно, брат… — и пустил упряжку на восток.
Чуть отъехав, он повернул голову, поглядел вслед Седому, в темноту, произнес в раздумье:
— Может, и не совсем ладно… Кто знает?!
57
Бурки — меховые сапожки с орнаментами и другими украшениями из сукна и бисера.
58
«Что-то отрезать» — устойчивое словосочетание у ханты, означающее «чем самым дорогим отблагодарить тебя».
59
Ханты очень высоко ценили слово «спасибо». Если человеку дали кров, его накормили-напоили — он не должен говорить «спасибо», ибо это такая мелочь, которая не стоит благодарности. Это обязан сделать каждый хозяин, каждый человек земли.
60
«Белая вода» — кипяток без заварки.