Возвращение Варяга

Выходя из пролива, было приказано сигналом приготовить корабли, к бою, а ночью ежедневно ждали минных атак.

Почти все верили этому известию, но оказалось оно ложным, и мы без всяких инцидентов дошли до Камрана. На этом переходе командир стал вести себя все хуже и хуже, а когда ждали боя и атаки, он ежедневно напивался почти "до положения риз", что, по моему мнению, рекомендовало его не совсем лестно для его храбрости… Наконец, даже наш спокойный старший офицер не выдержал и заявил ему, что он немедленно доложит адмиралу о его безобразном поведении и потребует его смены. Командир просил прощения, стих и перестал пить, так что мы вздохнули спокойней. Во всяком случае же, если ночью случилась бы атака и в это время командир был бы не трезв, было решено, что его арестуем и в командование вступит старший офицер.

Подходя к Камрану, произошел факт крайне важного значения, характеризующий, до чего могут дойти люди, любящие только показную службу, а именно случаи с "Александром III". Адмирал, как потом говорили, решил идти прямо в Порт-Артур, рассчитывая дойти с запасами угля на наших транспортах и на судах. К тому же не пришли зафрахтованные с углем пароходы Гинсбурга и не было об них никаких известий.

Для всего этого адмирал сигналом потребовал показать точное количество угля на судах и, о ужас: "Александр III" показал на 600 слишком тонн меньше, чем по утреннему рапорту. После этого ходили слухи, что именно из-за «Александра» — идти прямо во Порт-Артур не представилось возможности, и адмиралу поневоле пришлось отказаться от этого. Кто знает, чем бы тогда окончилось дело — неизвестно. Весь переход Индийским океаном суда прошли будучи страшно перегружены углем, так например, "Александр III", вместо положенного наибольшего запаса 1500 тонн, уходя из Джибути имел 3000 тонн; «Сисой» вместо 1000, имел 2000 и т. д. Уголь был насыпан везде, где был" возможно: на юте в мешках, во всех палубах, в отделениях подводных аппаратов, в офицерских отделениях и даже в кают-компаниях и командирских салонах, — одним словом почти не было свободного от угля места, — но действию артиллерией, минами, подаче — он не мешал.

Жить было безумно тяжело: днем солнце накаливало железные части кают так, что нельзя было тронуть рукой, а ночью борта и железо кораблей отдавали свое тепло, но так как с захода солнца велось приготовление к минным атакам, то иллюминаторы, двери, горловины задраивались наглухо броневыми крышками, вентиляции в жилых помещениях по этому случаю не было никакой и в каютах и в палубах было жарко, как на полке в бане — спать, даже голым, было немыслимо, происходила как бы варка в собственном соку; пот лил градом, и в особенности большие страдания испытывали те, кто болея тропической сыпью, которая от попадавшего пота зудела нестерпимо. Единственным лечением от сыпи должно было бы быть частое облившие холодной пресной водой, но, так как для сохранения угля, воду не опресняли, то запас воды пополнили, пользуясь ночными дождями, и выдавали воду в ограниченном количестве, недостаточном для частых обливаний. Приходилось как-нибудь ловчиться, а именно самому собирать воду во время дождя для лечения.

Спать ночью наверху тоже было не особенно приятно, — всюду лежал уголь, да и народу размещалось так много, что не было места даже яблоку упасть, — почти вся команда спала наверху. Офицеры спали — часть в верхнем офицерском отделении, где было, благодаря входным с палубы трапам, несколько холоднее, чем в каютах, в шлюпках, на мостиках, на компасных площадках. Все это сопровождалось неожиданными сюрпризами вроде дождя. Но несмотря на это, публика крепилась и хоть обливалась потом, но уныния заметно не было.

Во время этого перехода все офицеры как-то ближе сошлись друг с другом, ссор не было. Собирались каждый вечер на юте, где велись мирные дебаты о нашем будущем, делались предположения, и хотя на «Сисое» почти у всех офицеров было убеждение, что во время боя погибнут слабейшие суда, а именно «Сисой» и «Мономах», а остальные, быть может, и выйдут благополучно из боя, однако никто не хандрил и не унывал, считая это необходимостью. Часто во время этих вечерних бесед старший доктор Подобедов выносил свою цитру, на которой он чудно играл, и звуки мелодичной музыки родных и известных нам напевов как-то хорошо ложились на сердце среди тишины тропической ночи и заставляли спокойно и с покорностью смотреть на грядущую судьбу, а еще вероятнее на смерть, которая нас ожидала. Среди команды уныния не замечалось также, и мак-то странно было, стоя на вахте вечером, слышать ежедневно хоровое пешие на бака, видеть танцы под звуки гармоник, и прочее; казалось, что судно идет не на войну, а просто совершает мирное плавание, что все эти поющие и танцующие люди грочио забыли, что быть может через несколько дней они найдут могилу и идут на смерть, а не на веселую стоянку в порту.

Все это объяснялось одним словом — полной определенностью: мы идем в бой, в решительный бой, и никто не в состоянии этого предотвратить, кроме судьбы, а значит нечего волноваться и прочее.

Один только командир, вероятно, не имел полного спокойствия или фатализма, а потому ежедневно пил, доходя иногда до полной невменяемости, возбуждая мало-помалу к себе недоверие, и только после случая со старшим офицером, который, как я писал выше, не выдержав, заявил ему, что доложит об нем адмиралу и будет просить о смене командира, случая, после которого командир опомнился и сразу бросил пить, опять доверие офицеров вернулось к нему, доверие в его храбрость, хладнокровие и опытность управления судном.

В Камране отряд стоял несколько дней угля. Наконец, уголь пришел, сначала на двух пароходах. Вместе с угольщиками пришел из Сайгона зафрактованный князем Ливеном пароход с провизией. Там была всякая провизия, масса вина и прочее.

Во время этого промежутка был очень острый момент: явилось предположение, что угольщики захвачены японцами, и хотя суда и подгрузились углем с двух своих пароходов, но стоянка все время требовала угля, запасы таяли медленно, но верно, и через несколько дней ожидалось, что если угольщиков не придет, то угля едва хватит до Артура. Поэтому адмирал решил не ждать этого момента, а через два дня уйти во Артур, не ожидая больше пароходов.

Через некоторое время в Камран пришел французский адмирал, командующий эскадрой, и передал приказание своего правительства покинуть бухту, так как японцы заявили протест.

На другой день мы вышли и ушли в другую бухту Ванфонг, где и стали на якорь и принялись догружать уголь. В этой бухте мы задержались на неделю Никто не мог понять, чего именно ждет адмирал, и на кораблях ходили самые идиотские слухи. Все стало ясно 4-го октября. В тот день незадолго до полудня на станции радиотелеграфа было получено сообщение от транспорта «Петербург». Через три часа он вошел в бухту, в сопровождении еще трех судов. Увы, сопровождающий их крейсер «Жемчуг» из за постоянных поломок и малого запаса угля от Гибралтара ушел обратно на Балтику. Но предварительно с него на продолжающие путь суда передали шесть стодвадцати миллиметровых орудий с расчетами. Когда мы произвели положенный при встрече салют, нам отозвались не только орудия снятые с «Жемчуга». С транспортов раздалась жуткая многоголосая трескотня, в которой мы узнали пулеметный огонь.

После проведенного на «Александре» совещания командиров кораблей, нам стало известно — что транспортах прибыли два гвардейских полка, почти в полном составе. Сами суда бвли срочно закупленныи в Германии и Франции быстроходными пассажирскими ланерами, которые смогли дойти до Ванфонга за месяц. Кроме этого, наш ошарашенный таким повороом событий командир, проговорлся о нашей цели. Пока японцы будут ждать и ловить нас у Артура, мы долждны будем сначала обстрелять остров Формоза. Потом, захватиь один из островов архипелага Рюку, и организовать на нем маневренную базу и угольную станцию. После подхода на эту базу крейсеров из Владивотока, захвату подлежал и остров Цусима, в одноименном проливе. Это позволили бы полностью прервать сообщение японской армии на континенте с метрополией.