Арктания

Все закивали головами, зашевелились, раздались восклицания:

— Очень хорошо!

— Факт!

— Силера, мой мальчик, запомните этот момент навсегда!

— Товарищ секретарь, отправьте радиограмму на субмарину, — сказал председатель. — А теперь, товарищи, поговорим о предложении профессора Ливена и инженера Силера… Конечно, Шайно и его банда, получив наш ответ, не примчатся в Североград с повинной. Но и нападать на нас они вряд ли станут без нужды. Думаю, что они еще не совсем спятили с ума и учитывают соотношение сил. Скорее всего, старый разбойник зароется в свою нору и покажет зубы, только когда мы попытаемся его оттуда вытащить. Вот на этот случай у нас и припасен замечательный проект товарищей Ливена и Силера. Этот проект очень поможет нам освободить мальчика.

Председатель, продолжая говорить, поднял руку и показал на карту: огромная рельефная панорама Арктики, выполненная знаменитым художником — эскимосом Каукеми, висела на стене.

— Мы уже точно установили, где находится скромная обитель апостола Шайно. Вот…

Толстяк чуть шевельнул на столе световой регулятор, и тонкий красный луч с другого конца комнаты окрасил пурпуром два небольших островка, самых крайних на севере архипелага Вейпрехта — Пайера.

— Между островом Рудольфа, ныне Седова, и островом Гогенлоэ, ныне Брусилова.[24] Как раз вот в этом проливчике между ними, на дне. Глубина пролива — четыреста метров, ширина — четыре километра.

— В пять раз уже Гибралтарского пролива у Джебель-Муса и в два с половиной раза мельче, — сказал Силера.

— Совершенно верно, — подтвердил председатель. — Итак, что же предлагают нам товарищи Ливен и Силера?

Все слушали, затаив дыхание. Дед Андрейчик также с величайшим вниманием вслушивался в слова председателя Чрезвычайной комиссии. Время от времени он записывал что-то в свой старенький потрепанный блокнот (старик никак не мог привыкнуть к фонографу), и сидевший рядом с ним Рума благоговейно следил за движением нехитрого, допотопного «вечного пера» деда Андрейчика.

Наконец старик кончил записывать. Воспользовавшись тем, что вся комиссия и Ветлугины вместе с гибралтарскими инженерами собрались подле директорского стола и стали разглядывать модель какого-то прибора, дед Андрейчик мигнул Руме, и они на цыпочках вышли вместе из кабинета.

21.

«Костюм крепкий, и парень крепкий»

Покинув заседание Чрезвычайной комиссии, дед Андрейчик вышел на улицу и зашагал по широкому тротуару. Мощная серая лента синтетического каучука, сверкающая, как новая калоша, под неугасаемым летним солнцем Арктики, неторопливо ползла вдоль улицы, — тротуар был движущимся. Рядом с дедом Андрейчиком с независимым видом шагал Рума.

Небольшой поселок на острове Диксон возник в первые годы строительства социализма. Огромный же социалистический город Североград, с населением в пятьсот тысяч человек, насчитывал всего десять лет своего существования. Это была своеобразная столица Арктики. Вполне благоустроенный, мало чем отличающийся от лучших городов Азии, Европы и Америки, Североград, однако, имел свое собственное лицо. Это был город-полярник. Здесь сосредоточены были учреждения, ведавшие хозяйством Арктики, научно-исследовательской работой в полярных областях, промыслами, морскими и воздушными путями, службой погоды. Аэросаням жители Северограда явно отдавали предпочтение перед другими средствами передвижения. Город-полярник жил деловитой жизнью, чуждой резким жестам и шумам. Нередко он погружался в необозримые, как море, туманы и внезапно замирал летом среди бела дня, именуемого здесь «ночью».

Дед Андрейчик часто бывал в Северограде и любил этот город. Рума всего несколько дней назад увидел это чудо во льдах и привыкал к нему, как существо, внезапно свалившееся на землю из неведомых звездных миров. Кроме того, он обучался русскому языку и все время находился в состоянии азарта.

Дед Андрейчик шел рядом с Румой и время от времени тыкал пальцем вниз, в сторону, вверх.

— Резина… сосна… сани… — говорил он.

Мальчик внимательно вглядывался в каждый указанный ему предмет и с трудом повторял:

— Ре-зина… со-сна… са-ни…

В одном месте тротуар запрудила большая семья закутанных в меха медлительных и любопытных чукчей. Белые лайки шныряли между ног у этих полярных провинциалов, оглушительно лаяли на вереницу аэросаней и, случайно забегая на соседнюю ленту движущегося тротуара, уезжали вместе с нею назад под громкий хохот своих хозяев.

— Чукчи, — сказал дед Андрейчик.

— Чук… — повторил Рума и запнулся.

— Не выговоришь? — спросил старик, плутовато улыбаясь. — Слово трудное. Факт.

— Ффаккт! — сердито сказал Рума.

— Ну, ладно. На сегодня хватит.

Дед Андрейчик остановился на углу площади Северного Сияния и показал рукой на десятиэтажный дом, почти совершенно лишенный по прихоти архитектора двух первых этажей. Три огромные надписи, сделанные светящимися красками на фасаде дома на русском, английском и норвежском языках, говорили о том, что в доме помещается Арктический институт океанографии.

— Я туда… — сказал дед Андрейчик. Потом показал пальцем куда-то влево вдоль улицы. — Ты… домой.

Мальчик кивнул головой в подтверждение того, что понял.

— Ты… до… мой…

И все с тем же независимым видом зашагал вдоль улицы по каучуковой ленте тротуара.

Дед Андрейчик с минуту глядел ему вслед, затем двинулся к институту. Механический робот-привратник открыл ему дверь легким мановением руки и сказал ржавым голосом:

— Эскалатор направо. Лифт налево-ево-ево-ево-ево-ево.

Старик удивленно взглянул на робота. «Черти! — сердито подумал он. — Выставили испорченного болвана».

Рума тем временем добрался до дому. Жил он вместе с дедом Андрейчиком в гостинице «Скандинавия», куда перекочевал почти весь временно бездействующий штат станции «Арктания». Дома его ждала гостья из соседнего номера, Ася. Рума подарил Асе электронный отмыкатель от комнаты, в которой он жил с дедом Андрейчиком, и девочка часто приходила к ним в номер, когда их не было дома. Здесь она бесконтрольно пользовалась радиофоном и стереовизором. Ася вызывала всех знакомых девочек и мальчиков с Новой Земли и с острова Врангеля и вела с ними оживленные беседы. Особенным успехом у ее сверстников пользовался рассказ о том, как «крестовик в желтых очках хотел выстрелить в Руму и как она, Ася, не дала ему выстрелить». Здесь, в чужом номере, болтать можно было вволю, тем более что поблизости не было отца, который мог бы сказать: «Ася, не засоряй эфир пустяками».

Но еще чаще Ася приходила, когда Рума был дома. С ним она тоже вела бесконечные беседы на самые разнообразные темы, нимало не заботясь о том, что ее новый друг плохо разбирается в ее рассказах. Маленькому курунга эти непонятные словоизлияния Аси, видимо, доставляли удовольствие. Он с восторгом следил за ее губами, прислушивался к ее звонкому голосу и шевелил губами сам, повторяя схваченное на лету слово. Иногда только, когда на экране появлялся бразильский языковед Мартин дель-Грасиас, Рума сам начинал говорить, и Грасиас, внимательно и благоговейно выслушав фразу, произнесенную на подлинном языке курунга, переводил Асе.

— Мальчик говорит, что ему нравится наше солнце. Он раньше такого солнца никогда не видел. Там, где он жил, на дне океана, Рума видел много длинных солнц; люди племени Апо-Стол называют эти солнца на своем языке «аргон». Они хуже нашего солнца.

В этот раз Рума застал Асю по обыкновению перед экраном. Востроглазая черноволосая девочка, в синей школьной форме с белым передником, прыгала на экране через красную веревочку. Ася внимательно следила за ней и отсчитывала:

— Раз! Два! Три! Четыре!..

В руках у нее была такая же веревочка. По-видимому, Ася ждала своей очереди прыгать.

24

Брусилов — лейтенант и штурман русского флота, в 1914 году во время полярной экспедиции погиб.